Начало гражданской войны.

Как на характерный факт отношения гражданской власти к военной, можно указать на то, что при начальнике штаба народной армии полковнике Галкине был приставлен в качестве его помощника (по крайней мере, так говорили среди военных) некий поручик Взоров, партийный эсер (мало похожий с виду на офицера), на обязанности которого лежал надзор за работой Галкина и чинов его штаба и недопущение проявления контр-революции в командовании. Он ни минуты не оставлял Галкина одного, и, даже при приемах посторонних, фигура Взорова неотступна следовала по пятам Галкина, обходившего приемную залу.

Насколько позиция учредильщиков сделалась среди военных непопулярной, видно из того, что многие из офицеров в прилегающих к Волге местностях (я слыхал это незадолго до бегства своего к чехам) предпочитали идти на юг в добровольческую армию, несмотря на ее отдаленность, а не в народную, в надежность которой не верили, усматривая в общем курсе политики определенное партийное течение.

Вначале, по освобождении Самары, как говорили, этого не было заметно, но чем дальше, тем нагляднее начала проскальзывать та тенденциозность, которую особенно ярко проводил председатель комитета Учредительного Собрания Вольский в своих крикливых, полных демагогии воззваниях.

В конечном итоге, крепкой армии создать не удалось, чехо-словакам сражаться надоело, и, вместо движения на Москву (на чем настаивали в своих сношениях агенты Антанты), начался общий отход, ряд неудач. Сперва пали Симбирск и Казань, немного погодя отдали Вольск и Хвалынск, затем стали очищать сызранский район, а потом Самарскую и Уфимскую губернии. Так блистательно начатая операция, на которую возлагали надежды мыслящие, остававшиеся в России круги, постепенно начала сходить на-нет. Единственный отряд, крепко державшийся и отступавший шаг за шагом с боем, был отряд доблестного полковника Каппеля.

Справедливость требует, однако, сказать, что в течение лета как отряды чехов, так и народной армии проявляли чудеса храбрости и самоотвержения. Но общая обстановка, в связи с неоказанием помощи союзниками, неправильной позицией партийных руководителей, не сумевших поддержать главную опору армии — офицеров, и неполучением, с другой стороны, серьезной, длительной помощи и сочувствия у крестьянства, дала возможность большевикам не только занять приволжский район, но даже продвинуть свой фронт на 60 верст за Уфу.

Отношение населения к белому движению я бы охарактеризовал так: наступающие, освободительные части встречались везде восторженно. Городское население — мещанская, чиновничья часть его, пригороды, — чаяло получить усиленное продовольствие, свободную торговлю, известный порядок старого уклада, личную безопасность. Однако, невозможность удовлетворить все эти чаяния и надежды делала городское население пассивным к борьбе.

Крестьянское население в своей массе относилось более инертно, как вообще более недоверчивое, менее к тому времени пострадавшее от красного режима, чем городское, и, кроме того, боявшееся до известной степени ответственности за учиненные им грабежи и самовольство. Немалую роль, конечно, играли и репрессии, производимые красными в случае их успеха. Кроме того, в Самарских степях большевики к тому времени своей власти вполне проявить еще не успели, а степное население, как я буду иметь еще случай указать впоследствии, до известной степени всегда было склонно к анархии или, вернее, нежеланию подчиниться властям.

Если меня спросили бы, в чем разница между народной и Красной армиями и почему в то время, в первый период борьбы, преимущество оказалось у красных, я бы кроме вышеуказанных причин указал бы на следующее: преимущество красной армии заключалось в том, что она опиралась, как ни как, на некоторые организованные части (например, латышские, красногвардейские, матросские и другие), либо не потерявшие офицерский кадр, либо уже испытанные, спевшиеся в своих делах, состоявшие из фанатичных, искренно увлекающихся, распропагандированных людей, оказывающих потому огромное сопротивление. Кроме того, эти части, как ни как, были хорошо снабжены и экипированы.

Народная армия этих свойств не имела. Достаточно указать на различную идеологию ее элементов, не понимавших военного духа, не дававших возможности спаяться, а затем и на отсутствие как административного аппарата, так и воинского снаряжения, в особенности, винтовок. Кроме того, большевики принуждали выполнять намеченное, не стесняясь средствами, здесь же думали о правах, демократических требованиях, искали поддержки у людей, мягких по своему существу. Последнее относится ко всему белому движению за весь период этих двух лет.

Народная армия держалась, пока были чехо-словаки, служившие известной канвой, но как только сдали они, то все остальное, руководимое партийностью, неопытными людьми, начало распадаться. А условия начала борьбы, в первой ее стадии, были во всех отношениях весьма благоприятны. При всем этом, среди руководителей и в управлении белых было много авантюристов, а также людей, стремящихся вводить немедленно порядки и нормы правового уклада, что, конечно, после пережитого было невозможно.

В лучшем положении была сибирская армия, заслоненная от Москвы волжским фронтом; она вела у себя борьбу не всеми кадрами сразу, почему смогла сорганизовать ядро, удержавшее в итоге красных на Урале, и даже взять к весне 1919 года инициативу в свои руки. Разложилась она лишь после затяжки гражданской войны, вследствие атаманческих тенденций, руководящихся лишь местными целями, а также эсеровской и большевистской разрушительной работы в тылу, по всей необъятной Сибири.

Казачьи войска, как более однородные, оказались более способными для борьбы, и город Уральск, например, гордился, что он не знал большевистского режима и системы вплоть до весны 1919 года, т.-е. 1 1/ 2года после 25 октября. Но отсутствие снаряжения погубило и его.

Вернемся, однако, к описываемому мною времени.

Дела волжского фронта, как я упоминал, стали к этому времени все ухудшаться. В последних числах сентября по новому стилю пала Сызрань, и, несмотря на уничтожение одного из пролетов Александровского железнодорожного моста, наступление большевиков развивалось, в результате чего, в первых числах октября, решено было оставить Самару.

Я был по эвакуации штаба речной флотилии оставлен для связи штаба армии с пароходами, державшими линию фронта вверх и вниз по Волге. В городе в это время уже чувствовалось нервное напряжение, появились кучки шушукающихся, ночью раздавались по улицам выстрелы, а затем уже начались грабежи складов пристаней на Волге, оставшихся к этому времени без хозяев.