Начало гражданской войны.

Немногочисленные глубокосимпатичные Дон-Кихоты, которые искренно и самопожертвованно пытаются что-то сделать, не замечают, как бессильны их потуги зажечь это эгоистическое, жадное и равнодушное море огнем их высоких и благородных лозунгов. Сейчас пришло царство того, у кого глотка позычнее, кулак поувесистее, но зато совесть поменьше, и все задерживающие центры порассосались основательнее.

13 апреля. Вечер провел в компании в лице трех беженских полковников, которые очень много говорили, жаждали мести, вторжения в Россию и истребления всех серых шинелей; бахвалились, что сами берутся уничтожать по нескольку десятков товарищей за прием, «собственноручно пуская им пули в живот». Пока же сидят в Харбине, живут на-шармака, на фронт не собираются, а двое, по моему убеждению, никогда туда не поедут. К сожалению, столь свирепые угрозы красным товарищам не страшны; печально только то, что такие глупые и бахвальные излияния показывают чаяния и глубину понимания уже не зеленой молодежи, а трех штаб-офицеров, имеющих за собой побольше десятка лет кадровой службы. Какое-то помешательство на идее реванша скорого и жестокого, отождествляемого со спасением России. Такие уроды неспособны понять того, что стряслось с Россией в прошлом году; им не дано сообразить, что многого уже не вернуть и что многое надо забыть.

Харбин начинает наполняться тянущими с запада семеновцами; говорят, что у атамана иссякли все деньги, и поэтому наиболее пронырливые ловкачи стараются заблаговременно поискать более хлебных организаций; сейчас ведь это просто: не понравилось в одном отряде — перекочевывают в другой; появились даже особые антрепренеры по переманиванию при помощи разных посулов; начинает напоминать времена ландскнехтов, но только в российской раскраске.

Гремевшие здесь горе-генералы Потапов и Доманевский навастривают уже лыжи, но требуют на дорогу денег.

14 апреля. Куда ни пойдешь, наслушаешься такой гнили и дряни, что потом не спишь целую ночь. Хорош я был, когда в Петрограде уговаривал всех пробираться в полосу отчуждения, считая, что там только и можно организовать здоровое сопротивление большевизму.

В городе ожидают какого-то выступления со стороны семеновцев и орловцев, так как иссякли средства на их содержание. У Семенова сбежали некоторые хозяйственные чины, прихватив бывшие у них на руках авансы. Хорват вертится, лавирует, обещает и уговаривает.

Орлов и его вольница распустились и угрожают; доссоримся до того, что вмешаются опять китайцы и займутся разоружением; будь Хорват порешительнее, он мог бы при своей дружбе с китайцами ликвидировать все существующие организации и начать формирование новых, в виде офицерских, юнкерских, унтер-офицерских и специальных школ.

16 апреля. Истощение местных кошельков заставляет атаманов распускать слухи, что японцы просят их итти на Владивосток и там соединиться с их десантом; очевидно, хотят напугать местных буржуев, что оставят их на съедение большевикам. Ведь только с перепугу можно поверить тому, что японцам на что-либо нужны несколько сот разболтанных русских офицеров, да еще и во Владивостоке, где положение самих японцев довольно сложное и деликатное. Первый этап движения на восток — ст. Пограничная, где сидит Калмыков, самый обыкновенный разбойник, и грабит поезда по способности. Не понимаю Хорвата, его советников и сотрудников; разве в багаже их жизненного опыта нет данных о том, что такое распущенная, растерявшая все сдерживающие стимулы и дерзкая, вооруженная толпа, чувствующая свое значение и понимающая, что ее некому одернуть? Нужно во что бы то ни стало остановить развал и покончить с этими белыми большевиками; промедление времени смерти подобно; чем дальше, тем больше потребуется решительности, железа и крови, чтобы ввести все это в рамки долга, порядка, обязанностей, беспрекословного повиновения, здоровой дисциплины и тяжелой работы-подвига. При такой реорганизации не надо жалеть никаких средств, взять и отдать все, обеспечить семьи, но при современном положении надо зажать кошелек и хоть этим путем потребовать подчинения.

17 апреля. Весь город полон разговорами о предстоящем походе отрядов на Никольск, как об уже решенном деле; молодежь, покорившая немало харбинских сердец, довольно откровенно прощается с побежденными.

Первыми этапами для отрядов назначены станции Эхо и Пограничная; как бы хотелось, чтобы они сделались местами полной реорганизации и внутреннего обновления этих отрядов.

В частности, успех похода рассчитан на переход на нашу сторону уссурийских казаков, то-есть на то, чего никогда быть не может, так как уссурийцы совсем обольшевичились и никогда к офицерским организациям не примкнут.

Если этот нелепый поход осуществится, то кровь жертв должна пасть на голову инициаторов и распорядителей; большому начальству не впервой посылать подчиненных на убой.

Трудно разобрать, какую роль играет здесь Япония; японских офицеров здесь очень много, и, по видимому, они играют роль возбудителей агрессивной энергии, исполняя какие-то определенные махинации, предначертанные им руководящей ими военной партией японского генерального штаба.

Сегодня в отрядах выдали жалованье по вновь утвержденным штатам, и шантаны работают на славу.

Интересными образчиками современного офицерства являются четыре штаб-офицера, поселившиеся у одного из моих товарищей: живут, едят, держат себя иногда слишком непринужденно, ни копейки не платят очень стесненному материально хозяину дома, а получаемое содержание прокучивают.

18 апреля. Местные газеты, надлежащим образом подогретые, полны призывов к выступлению для активного спасения России; до сих пор еще думают, что можно словами поднять на подвиг; те, которые на подвиг способны, пойдут и без газетных зазываний.

Во лжи и подтасовке не стесняются; если верить всем сообщениям, то чуть ли не вся Россия ждет харбинских спасителей. Что большевики всем надоели и ненавистны, в этом никто не сомневается, но что массы ждут избавления при помощи таких спасителей, как здешние атаманы, то это неправда; ни для кого не тайна, что у большинства спасителей только и на уме, сколько «серой сволочи» они повесят за то, что переиспытали.

Когда розовые оптимисты начинают говорить, что народ молится, чтобы мы вернулись, то я возражаю, что не верю в существование таких лошадей, которые сами бы просили, чтобы их заложили в старые, ненавистные и когда-то до костей протершие хомуты. Остановить разложение сейчас можно только, увы, с помощью варягов, при полном устранении собственных спасителей типа здешних атаманских организаций, взрощенных на соусе революционного разложения.