Начало гражданской войны.

13 мая. Весь город взволнован зверским убийством бывшего преподавателя хабаровского кадетского корпуса Уманского; третьего дня его схватили и увезли какие-то военные, а вчера его труп найден на городском огороде, изрубленный шашками. Шопотом говорят, что это дело рук калмыковцев, среди которых есть хабаровские кадеты, рассчитавшиеся с Уманским за старое, когда он был при корпусе большевистским комиссаром.

Совсем скверно, если разложение среди молодежи доходит до таких убийств; нельзя марать чистые ризы белой идеи такими каторжными поступками.

14 мая. Вечером скверные известия из отряда Семенова; говорят, что передовые части его почти уничтожены. Печально это, но иного исхода от этой авантюры быть не могло, и ответ за это на тех, кто на нее науськал неготовый к дальней экспедиции отряд.

Первые «успехи», когда занимали пустые станции, вскружил всем головы; решили, что красные слабы и ничего не стоят, а потому наши распоясались и полезли вперед, не имея достаточной разведки и при очень плохих условиях обеспечения сообщения с тылом.

15 мая. Вечером разговоры о том, что на завтра назначена однодневная забастовка всех рабочих Харбина, как протест против убийства Уманского; Центральный исполнительный комитет, до сих пор здесь существующий, разослал по дороге приказ всем бастовать, а Хорват объявил, что не допустит забастовки, хотя бы пришлось прибегнуть к самым решительным мерам. Сейчас у Хорвата очень подходящий случай показать всю свою власть и поддержать одновременно закон; с забастовщиками и их руководителями расправиться самым крутым образом, сгрести их в кучу и выслать через Хабаровск к их красным приятелям, продезинфицировав таким образом раз навсегда всю дорогу; одновременно следует найти и наказать убийц Уманского и этим отбить охоту от повторения таких большевистских экзекуций.

Если он это сделает, то все разумное и законное станет на его сторону, увидит в нем носителя законной власти и признает его таковым.

Церемониться с заводителями забастовки и лавировать между демократичностью и решительностью не приходится; Хорвату отлично известно, что кроется в главном исполнительном комитете, на что там надеются и чего ждут; раз Семенов дерется с красными большевиками в Забайкалье, то глупо терпеть присутствие скрытых и несравненно более опасных большевиков в Харбине и на линии.

16 мая. Состоялись похороны Уманского, обращенные в демонстрацию против порядков, при которых возможны такие убийства. В штатском образе бродил по собравшейся около собора толпе для изучения народного настроения; настроение оказалось самое озлобленное, но под прессом боязни открыто это обнаружить; вдали от военных и полиции разговоры свирепо злобные, но все время косятся, не слышит ли кто из чужих; очевидно, язык сдерживается перспективой возможности очутиться в искрошенном виде на том же городском огороде. Общий вид толпы полупочтенный, у многих же весьма углубленный большевистский; в разговоре мелькают надежды о наступлении времени, когда и здесь удастся установить красные порядки; в декабре здесь хлебнули из этого сосуда и весьма вожделеют, чтобы сие повторилось и уже без китайского пресечения.

Вокруг собора стоял сильный наряд китайской полиции, а мимо прошло несколько китайских рот, которых в толпе провожали ехидным шипением «хорватские опричники…» Вообще credo [145]толпы было совершенно ясно.

После отпевания толпа собралась двинуться к вокзалу, но китайские войска заставили ее разойтись; при этом с гражданами российской республики не церемонились.

17 мая. Надежды на то, что Хорват расправится с забастовщиками, не оправдались; Хорват остался той же виляющей хвостом лисицей. Китайцы же не упустили случая, и генерал Тао совместно с даоинем Ли-тья-ао выпустили приказ, коим объявляют, что в случае повторения забастовки китайцы примут уже свои меры; злые языки уверяют, что этот приказ издан по просьбе старшего русского начальства, не желавшего марать свою демократическую репутацию, нужную ему для будущего.

Прокуратура ведет следствие об убийстве Уманского; показывает, что старается найти виновных и ничего не находит, хотя чуть ли не всему городу известно, что сделано это калмыковцами.

18 мая. Хорват как-то разошелся с рожденным им Семеновым; говорят, что причина кроется в том, что семеновцы добрались до вагонов с товарами, стоящих на ст. Манчжурия, занялись их реквизицией, или, как говорят, «семенизацией», в деньгах не нуждаются, а поэтому желают быть совершенно автономными и решили харбинских властей больше не признавать. В контроле дороги от старшего контролера В. я узнал, что остановка движения на запад скопила на станции Манчжурия несколько тысяч вагонов с самыми разнообразными и весьма ценными грузами. Семеновцы это быстро учли и начали все это реквизировать под предлогом военной необходимости; реквизируемое частью растаскивается причастными лицами, большею же частью продается за бесценок излюбленным спекулянтам и японцам, присосавшимся к атаману; бесцеремонность доходит до того, что проданные таким образом грузы отправляются на японскую станцию Чан-Чун по казенным перевозочным документам. Идет дневной грабеж; Хорват и многоликое начальство все это отлично знают и крепко зажмуривают глаза. Хорвату следовало бы кричать караул, как управляющему дорогой, ибо дороге придется потом оплатить все убытки, ибо никакой суд не признает force majeure [146] в деле разграбления имущества частных лиц на станции, расположенной даже не на русской территории.

Как главноначальствующий и блюститель закона, Хорват обязан принять немедленно меры к прекращению этого грабежа, и в этом случае он имеет нравственное право обратиться за содействием к китайским властям.

Не знать, что делается с вагонами, Хорват не может, так как вагоны продаются в Харбине семеновскими агентами совершенно открыто, а тогда его бездействие и попустительство не имеют оправданий.

19 мая. Произошло то, что уже намечалось несколько дней. Семенов самоопределился и образовал какое-то подобие временного правительства Забайкальской области; сам он чем-то вроде главковерха с помощниками — казачьим генералом Шильниковым по казачьей части и с Таскиным по гражданскому управлению; выпущена очень туманная декларация, своего рода забайкальская керенка. Говорят, что вся эта комбинация проделана не без участия японцев. Как ни как, а высиженный Хорватом утенок отправился в отдельное плаванье.

Вечером узнал, что Глик [147]уничтожен и члены его высланы из пределов полосы отчуждения; все благоразумное в Харбине радуется проявленной, наконец, решимости; надо только, чтобы не испугались тех воплей, которые неминуемо поднимут разные явные и тайные совдепщики, и, не останавливаясь уже на полдороге, продезинфицировать весь состав служащих.