Начало гражданской войны.

3 мая. В собрании случайно слышал разговор группы штатских по поводу дальневосточного корпуса, которым командует Плешков; один из собеседников выражал удивление по поводу полученных им официальных данных, что в штабе корпуса больше людей, чем во всех отрядах, вместе взятых; в управлении инспектора артиллерии сидит 8 генералов и штаб-офицеров, а во всем корпусе только семь старых пушек; штатские, не стесняясь, высказывали негодование, что все сводится очевидно к созданию штабов и к устройству в них родственников и близких человеков; отмечали также, что разрешение заменять писарей машинистками привело к тому, что штабы переполнены женами, сестрами, кузинами, сердечными симпатиями и т. п.

4 мая. Настроение самое невеселое. Родилось какое-то новое сибирское правительство из совершенно незнакомых Дальнему Востоку персонажей очень мелкого калибра; раскрашивающие их аттестаты сводятся пока что к партийной работе, бытности на каторге, бытности членами одной из Дум или разогнанной Учредилки и т. п.

8 мая. Местное болото всколыхнуто слухами и сенсациями по поводу состоявшихся новых назначений: Плешков назначается главнокомандующим армиями фронта (?). Это так чудовищно нелепо и цинично, что не хочется этому верить; надо же знать хоть какую-нибудь меру в области самоустройства разных тыловых сеньоров и состоящих при них клик прихлебателей и лакеев.

Во всем отрыгается революционная распущенность и безудержное, начально циничное дерзание во всем, что касается личных благ и удобств; но тут перескочили далеко за самые революционные пределы; прежде был и удерж, и остатки совести и служебной порядочности; прежде никто не дерзнул бы заикнуться о таких опереточных назначениях. Одними из негласных приобретений революции явились рассасывание центров этики и порядочности и вылуженные совести, непроницаемые для чувства стыда. Бессовестность теперь не знает границ; блажен тот, кто схватил руль власти и попал поближе к главной кассе. От старого остались только приказы и штаты, которыми с меднолобым хладнокровием прикрывают самые наглые экскурсии по части самоублажения; заинтересованы в этой гадости очень многие, молчат, помогают, гримируют, придают всему законный вид. Редко кое у кого заскрипит совесть, Да и этот слабенький скрип скоро заглушается приятным хрустением бумажек.

Создают главнокомандующего, у которого, если собрать всех принанятых в войске китайцев и корейцев, не наберется воинов даже на полк мирного состава; рождают новые штабы — приятные и выгодные убежища для разных героев тыла и прихлебателей высоких сфер.

И эта вакханалия идет все crescendo [144], ибо нет настоящего барина, который пришел бы и дубиной хватил по всем этим забывшим честь, совесть и мучения родины, оскаленным от хотения и хрюкающим рылам и властно зыкнул бы: «Довольно, белые товарищи; довольно подлости, безделья, хапания и растаскивания последних крох».

9 мая. Всюду слышу разговоры про состоявшиеся назначения генерал-квартирмейстеров, дежурных генералов, начальников снабжений, бесчисленных генералов для поручений; хорошо еще, что не восстановили для штабов казенной прислуги, а то не хватило бы для этого всех наличных солдат. В штабах для красочности, поднятия фантазии и бодрости настроения порхают многочисленные машинистки с голенькими ручками; помнят, что Наполеон проиграл Бородино оттого, что отяжелел, и заранее обеспечивают себе легкость мыслей.

Стайки адъютантов, ординарцев и чинов для поручений умножились; автомобили под самыми разнообразными значками наполняют улицы Харбина пылью и жгут последние жалкие запасы бензина.

«Старый режим» распускается самым махровым цветом в самых гнусных своих проявлениях; то же, что было в нем высокого и хорошего, отшвырнуто за негодностью.

10 мая. Совершенно неожиданно главнокомандующим назначен появившийся откуда-то и, как говорят, специально привезенный сюда адмирал Колчак; сделано это в виду выяснившейся неспособности Плешкова заставить себя слушать. Надеются на имя и на решительность адмирала, гремевшего во флоте.

Хотя я очень скептически отношусь ко всему, приходящему к нам из флота, но хочется верить, что адмирал при поддержке Хорвата положит предел старому безобразному курсу и сделает с полосой отчуждения то же, что, судя по нововременским корреспонденциям, сделал когда-то с черноморским флотом, вдохнув в него свежую струю подвига, энергичной работы.

Пока-что про адмирала говорят, что он очень вспыльчив, груб в выражениях и, как будто бы, предан очень алкоголю.

Грустно, что приходится довольствоваться такими кандидатами для возглавления организующихся здесь русских войск. Казалось, было достаточно времени, чтобы списаться с югом и получить оттуда достаточное число высокоавторитетных лиц, коим и поручить старшие командные посты. Неужели же и тут замешались узкие самолюбия, психология маленького прихода и желания уединенной автономии?

11 мая. Газеты помещают интервью с адмиралом, который обещает восстановить закон и порядок. От всего сердца желаю ему полного успеха; задумываюсь только над тем, как он сумеет справиться с достаточно уже окрепшими организациями, особенно с Семеновым, который сразу стал бить на полную самостоятельность и слушает только Хорвата, да и то, если ему нужны деньги.

Если же адмирал сам обопрется на атаманов и их отряды, то тогда о порядке и законе не может быть и речи. Выходит, что наличная обстановка повелительно требует, чтобы союзники дали нам нейтральную, спокойную силу, которая своим регулирующим присутствием помогла бы реконструкционной власти установить основные формы порядка и обуздывать всякие разрушительные — справа и слева — силы до тех пор, пока этой власти удастся создать собственную силу такого качества, которая гарантировала бы авторитет власти и возможность своего применения во всем, что касается твердого поддержания здоровой законности и истинного, хотя, быть может, и крутого, порядка.

12 мая. Настроение такое, что, будь деньги, попробовал бы пробраться на Дон. Харбинская атмосфера, все эти главно- и просто- командующие, с их многоэтажными штабами, общая подлость и чисто разбойничий эгоизм, прогрессирующие атаманские банды, — все это способно заставить выть от горя.

Бывая в собрании, вижу кутежи, швырянье десятками тысяч денег, слышу постоянно рассказы о скандалах, чинимых офицерами, и о массовых драках, которыми эти кутежи иногда кончаются; старшины собрания безмолвно на все это взирают и боятся вмешиваться, ибо у скандалистов револьверы и шашки, которые они с большой легкостью пускают в дело под предлогом «оскорбления мундира»; последнее понятие трактуется ныне весьма своеобразно: под него было подведено, напр., вмешательство дежурного старшины в драку офицеров в биллиардной, когда двое нещадно избивали третьего; после ликвидации инцидента все дравшиеся отправились в буфет запивать мировую.