Начало гражданской войны.

Некоторые представители власти сделались смешными вследствие попыток изображать из себя важных гран-сеньоров; другие чувствуют непрочность своего положения и ничего не делают; настроение населения делается враждебным власти.

Калмыков развернулся во-всю. Всеволожский мне рассказал сегодня, что сюда приехал бывший у Калмыкова офицер Дроздов и заявил, что там не офицерская организация, а гнусная шайка самых отборных негодяев и форменных разбойников, учиняющих над населением невероятные насилия.

На-днях Калмыков приказал расстрелять свой «юридический отдел», заведывавший арестами, обысками и калмыкациями; кара разразилась за то, что атаман узнал, что чины отдела брали не по чину и мало сдавали начальству из получаемой добычи; перед расстрелом чинам отдела отдали на изнасилование захваченных разведкой девушек, обвиненных в большевизме; последнее было обычным приемом для добывания себе женщин, которые по миновании надобности выводились в расход.

5 ноября. Харбин осчастливлен прибытием самого атамана Григория Михайловича, конечно, на трех бронированных поездах; раскатывает по улицам с какой-то девкой, облепленной бриллиантами, владельцы которых, вероятно, там, идеже несть ни болезнь, ни воздыхание; сии бриллианты должны изображать кристаллизованную любовь к отечеству.

6 ноября. Что делается в Омске, остается неизвестным.

7 ноября. Получил предложение Флуга занять должность начальника штаба Дальне-восточного военного округа; при этом Флуг предупредил, что он, вероятно, уйдет, так как Омск не согласился на его назначение помощником Хорвата по военной части, и назначает на это место генерала Артемьева. По словам Флуга, он делает все, чтобы уничтожить атаманщину; первая очередь за Калмыковым, и хотя его и поддерживают японцы, но ныне собраны многочисленные документальные доказательства того, что Калмыков — квалифицированный военный преступник, и это будет предъявлено союзникам для обуздания японского сочувствия; для ликвидации же Калмыкова в Хабаровск будут двинуты из Забайкалья части 8-й стрелковой дивизии.

С Семеновым дело труднее, но его думают обезопасить, переместив его на чисто почетную должность походного атамана дальневосточных казачьих войск.

Я высказал Флугу, что при условии ликвидации атаманов я готов итти на любое место, но только при условии работать с ним; итти же в начальники штаба к незнакомому генералу Артемьеву, да еще при известной мне обстановке хорватского антуража, я уклоняюсь.

Акинтиевский читал письмо своего товарища по академии капитана Сумарокова, посланного в числе нескольких молодых офицеров генерального штаба в Читу для сформирования там настоящих штабов.

Сумароков пишет, что творимые у Семенова безобразия и грабежи не поддаются никакому описанию; за две недели застрелилось семь офицеров; расстрелы идут сотнями, и начальники состязуются в числе расстрелянных; про порку и говорить нечего, это обычное занятие.

Здесь, в Харбине, атаман и его прихвостни дивят харбинцев своими расходами и кутежами, оплачиваемыми десятками тысяч рублей, нарочно афишируя эту расточительность расплатами так, чтобы видела остальная публика.

Союзники грызутся и интригуют; на-днях у Флуга был французский капитан Пеллио (один из поддерживателей Семенова) и заявил, что генерал Нокс самозванец, что никто не разрешал ему начинать русские формирования, и что единственный законный уполномоченный союзников — это генерал Жанен.

8 ноября. Не было ни гроша, а вдруг алтын; получил предложение и на должность начальника отдела охранной стражи; своего рода embarras d'engagements.

В 12 часов в соборе торжественное молебствие по поводу именин Хорвата; зачем это лакейское подлизывание? Все те, которые опоздали на панихиду о государе, сегодня явились заблаговременно.

9 ноября. Зашел в штаб российских войск, до сих пор благополучно существующий; много народу, много сутолки; со стороны можно поверить, что кипит серьезная работа, так как все что-то пишут и суетятся; в действительности же работа сводится к осведомлению и контр-разведке, обратившейся в охранку, да еще к цензуре.

Говорил с начальником штаба генералом Хрещатицким; многоглаголивая и сладкоглаголивая бестия, по своему содержанию замечательно подошедшая к харбинскому болоту.

Неизвестно почему, стал подделываться под мои взгляды, нещадно ругал атаманов и яростно выражал мнение о необходимости их ликвидировать; я смотрел на него не без удивления, так как знал про все его связи с этими же самыми атаманами; рассказал мне сказку для грудных детей о том, что американцы предлагали Хорвату безвозвратную ссуду за то, чтобы он согласился на введение в состав управления нескольких американцев. Особенно сладко пел о проекте создания русской армии при помощи японцев, при чем распластывался в восхвалении честности и незаинтересованности японцев, которые-де только и думают о том, чтобы восстановить Россию, нещадно ругал генерала Нокса, называя его провокатором, желающим спасти Англию русской кровью; пришел в священный ужас и усугубил свое доказательное рвение, когда я высказал свое сомнение о бескорыстности японских симпатий.

Вообще, японцы недаром потратили деньги, приёнив к себе этого ловкого и жадного проныру, сладенького, вкрадчивого, внешне отлично вылощенного, а внутри химически чистого от принципов порядочности; знавшие его раньше, говорят, что таким он сделался только здесь под влиянием увлечения политикой, сильного честолюбия и любви к кутежам и женщинам.

10 ноября. Газеты полны перечислением разных высоких персонажей, отдельно и группами текущих с запада во Владивосток, Японию и Америку со всевозможными явными и тайными миссиями и поручениями; миссии и поручения в огромном большинстве — фиговые листы, прикрывающие желание удрать от тяжелой работы, а также быть подальше от неопределенной, а подчас небезопасной атмосферы разных Уф, Самар, Омсков и Томсков.

12 ноября. С запада сообщают, что в Томске и Мариинске были военные бунты, — прямой результат несвоевременного и неподготовленного призыва; сейчас еще рано начинать новые формирования, ибо собранные, — и собранные по принуждению, — толпы крестьянской и городской молодежи, душевно больной и взъерошенной всеми революционными эмоциями и переживаниями, являются готовым и восприимчивым материалом для любой пропаганды и для выступления против власти. Вдохновители разных мобилизаций и наборов не учитывают совершенно настроения и обстановки и продолжают жить по старым указкам: приказать, тащить, заставить, экзекуцировать, цыкнуть и т. п., забыв, что за всем этим не стоит уже ни старого авторитета, ни прежних сил и средств для принуждения.