Начало гражданской войны.

Состоялось торжественное вручение знамени Уссурийского казачьего войска мелкосортному разбойнику Калмыкову, при чем вручал один из скандальнейших есаулов читинского атамана генерал Скипетров. Участвуя десять лет тому назад в церемонии прибивки и освящения этого знамени, не мог никогда и думать, что ему придется увидеть такой позор.

6 октября. Во Владивостоке идет совещательная торговля между Хорватом и приехавшими туда делегатами Сибири во главе с Вологодским. Хорват, как говорят, крепко стоит на своих требованиях. То, что делается в Западной Сибири, заставляет желать, чтобы Дальний Восток сохранил свою самостоятельную структуру, при условии истребления с корнем атаманщины, что не по силам ни Хорвату, ни Сибири; это могут сделать только союзники, и с этого и надо начинать переговоры.

При атаманах здесь и атаманщине (другого, но не менее опасного для государственности типа) в Сибири всякая власть будет у них в плену и ничего здорового родить не может.

7 октября. Сообщают из Владивостока, что соглашение между Хорватом и Вологодским состоялось; Хорват назначается главным начальником на Дальнем Востоке; сообщают также о назначении комиссарами правительства в Приморскую область бывшего владивостокского городского головы И.И. Циммермана, а на Сахалин — бывшего тамошнего губернатора Бунге.

8 октября. Получили первые приказы главковерха Болдырева; тон напыщенный, мало деловитый, очень свойственный штабным вскормленникам, не знающим, что войска приказов не читают, а чувствуют их по делу, а не по их фразистости.

Такие краснобайные приказы пишутся для начальства, для газет, для посторонней публики; войскам же нужна деловитость, краткость, очевидность знания верхами их нужд, разумность и возможность предъявляемых к ним требований.

В полученных приказах чувствуется желание убедить, уговорить и создать настроение; все это и всегда и теперь не к месту; сейчас надо, чтобы прозвучал властный голос повелевающего, способного заставить всех уверовать, что он приказывает не для одного только сотрясения воздуха. Со времен революции мы забыли такой голос; для многих он будет неприятен, многие отнесутся к нему враждебно, многие станут открыто против него, но все сие надо претерпеть, побороть, сломать, и тогда дело выиграно; бурные массы вернутся в старое, но улучшенное и очищенное от старого сора русло, и над русской армией загорится заря новой жизни.

9 октября. Приехавшие с запада говорят, что для развертывания сибирской армии произвели очередной призыв и набрали новобранцев, но офицеры их опасаются больше, чем красноармейцев; рассказывают, что в Томске и других городах офицеры собираются на ночь в отдельную казарму, и что оружие и пулеметы охраняются офицерскими караулами.

11 октября. Калмыковские спасители показывают Никольску и Хабаровску, что такое новый режим; всюду идут аресты, расстрелы плюс, конечно, обильное аннексирование разных денежных эквивалентов в обширные карманы спасителей. Союзникам и японцам все это известно, но мер никаких не принимается.

Про подвиги калмыковцев рассказывают такие чудовищные вещи, что не хочется верить.

В газетах речь селянского министра Чернова на тему, что нам нужна мужицкая армия; слепенький и глухенький эсеровский столб так ничему и не научился, прозевав, видимо, то, что было с нашей армией в последнюю четверть прошлого года.

Товарищ из похоронного бюро, похоронившего Россию, не понимает, что армия должна быть народной по задачам, но аристократичной по духу, по жажде подвига, по рыцарству поступков, по джентльменству жизни и по геройству в борьбе; наши же мужики — не по своей вине — могут дать только серые толпы, смесь слизняков, рабов, шкурников и хулиганов; они в этом не виноваты, — такими их сделала жизнь.

16 октября. Семенов объявил мобилизацию; можно себе представить, какой винегрет получится из его присяжных хунхузов и собранных новобранцев и запасных; во что он их оденет и на что будет содержать? Нечего и говорить об отрицательном впечатлении, производимом теперь на население страшным словом мобилизация. Вообще, бесцельно, бесполезно, а для общего настроения и строения только сугубо вредно.

Вечером говорили, что в Омске произошли какие-то серьезные события, но в чем дело — неизвестно, при этом подметил у двух собеседников, жаждущих движения воды, скрытую радость о возможном крахе Омска, как антагониста харбинских планов и вожделений.

17 октября. Прочитал интервью Вологодского при проезде его через Харбин; он наговорил много розового и, между прочим, заявил, что крестьяне готовы к добровольной самомобилизации. Последнее заявление в устах главы правительства показывает его легковерность, малоосведомленность и опасное незнание народного настроения; крестьяне, быть может, и готовы к самомобилизации, но именно «само», для защиты своих собственных интересов и для обеспечения себя от прочих «иций» — реквизиций, экзекуций, национализаций и т. п.

Характерной иллюстрацией к заявлению главы правительства является телеграмма из Славгорода, сообщающая, что, по объявлении призыва, там поднялось восстание, толпы крестьян напали на город и перебили всю городскую администрацию и стоявшую там офицерскую команду.

19 октября. Сюда приехал Хорват из Владивостока и омский военный министр генерал Иванов-Ринов из Омска и будут о чем-то совещаться.

20 октября. По заключению Самойлова, прибывший из Омска Иванов-Ринов — пустомельный, но нахальный дурак; врет во-всю и хвастается, что у него превосходная армия в 150 тысяч штыков и золотой запас, под который он может выпустить кредиток на 60 миллиардов рублей. Важен он чрезвычайно и объявил, что «творит великое государственное дело».

22 октября. Заходил бывший владивостокский жандармский офицер полковник Михайлов, рассказывал, что делается у Семенова; сообщил, между прочим, что недавно атаман завел себе временную атаманшу из харбинских шансонеток и преподнес ей колье в 40 тысяч рублей.

23 октября. Спекулянты скупают все наиболее ходкие товары и отправляют их на запад; большое раздолье разным семеновским уполномоченным, взимающим хабару за то, чтобы все отправляемое прошло мимо атамана беспрепятственно и не подвергаясь семенизации.

Не брезгают спекулятивными доходами и проносящиеся мимо нас революционные министры, уполномоченные и новоявленные генералы, набивающие свои вагоны контрабандой и разными ценными товарами; конвои у всех свирепые и неразговорчивые, почему таможенные чиновники, щадя свой живот, и не пытаются досматривать такие запретные вагоны; на харбинском вокзале можно наблюдать экстренные поезда и служебные вагоны, в которых ящики набиты в купе до самого потолка.