Начало гражданской войны.

6 сентября. Забастовщиков все время уговаривают; дернуло же ввести неудачные оклады как раз в то время, когда по всей обстановке и по серьезности развивающихся событий необходимо, чтобы дорога работала полным ходом и вообще было бы поменьше горечи, уксуса, неудовольствий и обострений.

От уговоров забастовочный комитет становится все упрямее и несговорчивее, требует официального признания.

7 сентября. Японцы заняли Хабаровск — это весьма серьезный этап в борьбе с красными; теперь надо заняться скорейшим установлением порядка и законности в крае. Исполнить это некому, ибо весь актив разных властей и партий уходит на взаимную грызню и оплевание; кроме того, на хвосте у японцев увязался Калмыков, который способен завернуть населению такой режимчик, что оно восплачет по большевикам.

8 сентября. Забастовка благополучно продолжается, губя и без того скверное материальное состояние дороги. Григорий Семенов заделался главнокомандующим всеми вооруженными силами на Дальнем Востоке; за полтора года мы имели еще более нелепых главкотяпов, и нас уже удивить теперь трудно.

9 сентября. С запада получены известия об открытии сибирской областной думы и о составе сибирского правительства.

Плохо то, что на западе к власти вылезла эсеровщина, которая вне конкурса по части подкопа и свержения правительств, но безнадежна по части здорового строительства; значит, опять начнется болтология и разные демократические кривляния, да заоблачные попытки насадить на земле социалистический рай, не считаясь с озверением людей и вакханалией самых животных инстинктов.

Хорват вернулся в Харбин, по внешности весел, но по светским разговорам, — надежд на «утверждение во временно занимаемой должности» никаких; на персональное его вхождение в состав новой власти все единогласно согласны, но по остальному — полный отказ.

Относительно Семенова отзыв сопровождавших Хорвата в его поездке таков: «обнаглел до последних пределов; иначе и быть не могло, раз такую ворону запустили в высокие хоромы».

10 сентября. С запада идут неприятные сведения о борьбе за власть, загоревшейся между сибирской областной думой и самарским комитетом членов Учредительного Собрания; в комитете, как сообщают, весьма левое направление вплоть до сохранения власти Советов.

11 сентября. Временный правитель изволил отбыть во Владивосток. Забастовка продолжается; как будто бы злой рок тяготеет над тем, чтобы ухудшать и без того достаточно кавардачное положение.

12 сентября. Нелепейшая забастовка продолжается; управление дороги ведет себя очень глупо, применяя жалкие приемы мелкого сыска, но не имея решительности объявиться хозяином, цыкнуть на служащих и заставить их или работать, или уйти, но вслед за тем немедленно вникнуть в нужды служащих и удовлетворить их.

Продолжается картина разъездов кандидатов на Юпитеры всех рангов, — конечно, экстренными поездами, с вагонами-столовыми, с семьями или заменяющими их институтами (секретарши, машинистки, сестры милосердия и т. п.).

И катаются господа взад и вперед, притворяясь, что спасают Россию.

13 сентября. Приехавшие из отрядов дегенераты похваляются, что во время карательных экспедиций они отдавали большевиков на расправу китайцам, предварительно перерезав пленным сухожилия под коленами («чтобы не убежали»); хвастаются также, что закапывали большевиков живыми, с устилом дна ямы внутренностями, выпущенными из закапываемых («чтобы мягче было лежать»). Хочется думать, что это только садическое бахвальство, и что, как ни распущены наши белые большевики, все же они не могли дойти до таких невероятных гнусностей.

14 сентября. В вышедших сегодня газетах на первом месте приказ командующего местными чехо-словацкими отрядами Гайды прекратить забастовку под угрозой предания забастовщиков военно-полевому суду. Приказ очень хлесткий, но, как выяснилось, он отдан post factum, после фактического окончания забастовки, прекращенной еще вчера.

Семенов отдает громовые приказы и требует подчинения себе всей полосы отчуждения К.-В. железной дороги, так как сибирским правительством он назначен командиром 5-го сибирского корпуса и главным начальником Приамурского военного округа.

15 сентября. Вечером видел телеграмму на имя Флуга из Западной Сибири, сообщающую, что положение там прочное и что идет полное объединение буржуазии и народа; последнее выражение мне очень не нравится и заставляет сомневаться в правдивости всего остального; никогда я не поверю в искренность такого объединения. Далее сообщается, что дело соглашения между Сибирью и Комучем почти безнадежно; оканчивается телеграмма указанием на необходимость немедленной помощи со стороны союзников.

Газетные сообщения подтверждают, что в освобожденных от большевизма районах Приуралья и Поволжья идет несосветимый кавардак; все лезут к власти, ругаются, подкапываются, совещаются, и ничего путного выдумать не могут. Большевиков кое-как еще прогнали, а дальше устроиться не могут.

18 сентября. Сидим под палкой главнокомандующего генерала Гайды, блеснувшего в беседе с представителями владивостокской прессы редкой развязностью и лейтенантской смелостью в разрубании самых сложных политических и военных узлов. Этот австрийско-чешский пузырь должен скоро лопнуть, но пока он воняет и осложняет наше и без того косматое положение.

19 сентября. Харбин подчинили чешскому полковнику Кадлецу. Семенов едет на свидание с Калмыковым, который обосновался в Хабаровске, влез в большую дружбу к японцам и развернулся во все свое беззаконие. В общем над всем висит «русские дураки, разумейте и покоряйтеся, трепещите и безмолвствуйте», все равно перед кем, будь то чехи, японцы, китайцы, атаманы…

Гайда во Владивостоке заявил, что никакого хорватовского правительства не существует, и что Хорват должен вернуться на пост директора-распорядителя китайской дороги; быстро оперились братья-чехи по части вмешательства в наши дела.

20 сентября. Пестрота владивостокского положения украсилась появлением там чешского кандидата в сибирские Бонапарты в лице все того же Гайды; выходит, что кто бы палку ни взял, тому и быть над нами капралом; кандидат, судя по его речам, достаточно безграмотный.

21 сентября. Прапорщик Опарин, приехавший со станции Ханьдаохезцзы, рассказывает, как по их участку прошел семеновский броневой поезд, выбрал лиц по особому списку и тут же их нещадно перепорол, предупредив, что на следующий раз будет хуже. Все это знают, но молчат. По краю катится волна дикого произвола, долго накапливаемого за время пьяного безделья на разных стоянках в полосе отчуждения; теперь дорвались и стараются во-всю.