Начало гражданской войны.

24 октября. Калмыков перебрался из Хабаровска на станцию Гродеково; здесь он ближе к Семенову, и ему легче нажимать на Владивосток и его сообщения с Харбином; главное же, можно возобновить обыски поездов и, ища крамолу и красноту, находить кредитки, золото, драгоценности, без коих трудно существовать широкому атаманскому бюджету.

И все боятся этого разбойника, несмотря на то, что достаточно хорошей роты, чтобы его раздавить; боятся настолько, что сведение об его прибытии в Гродеково отложило уже назначенный отъезд во Владивосток Хорвата; калмыковская банда на все способна, особенно на что-либо особенно озорное.

На предложение Самойлова арестовать Калмыкова Хорват ответил, что это несвоевременно и надо подождать (чего? — сам Хорват, вероятно, не знает).

Так застаивается этот гнойный нарыв, ликвидация которого сразу привлекла бы на сторону ликвидировавшего все широкие симпатии.

Вернулся со станции Эхо полковник Волков, ездивший туда, чтобы познакомиться с состоянием тамошнего офицерства (на случай формирования новых надежных частей); по его мнению, 3/4 молодых офицеров распущены и развращены до полной невозможности их исправить, а некоторые из них — готовые уже преступники, опасные для общества и государства, ибо за деньги на все способны. Таковы результаты организации хорвато-колобовских «кулачков»; большевикам они вреда не принесли, а себе напакостили так, что и поправить невозможно.

25 октября. Хрещатицкий совсем ушел в японское лоно и родил проект подъяпоненной русской армии, где в каждом полку одна рота будет японская (на случай усмирения), а при каждом штабе будет японский комиссар. За иены можно додуматься и до этакой гнусности. Самому Хрещатицкому предоставляется, конечно, место инспектора этих формирований с соответственным окладом и правом жить где угодно (чуть ли не в Японии); ему это очень важно, так как по отзыву железнодорожных служащих сей генерал специализировался по провозу контрабандного спирта во Владивосток и называется между ними «спиртовозом».

26 октября. Местные газеты напечатали приказы, изданные Калмыковым, когда он сидел в Хабаровске; приказы написаны таким вульгарно-хулиганским стилем, что вызвали бы зависть у любого красного комиссара. Люди, выжимавшие прежде из себя каждую строчку, выскочив в комиссары или атаманы, развязывают язык, делаются многоглаголивыми и дарят перлами своего хулиганского стиля.

Характерен приказ расстрелять какого-то хорунжего за ограбление ювелирного магазина; ни следствия, ни суда, а прямо «приказываю этого негодяя расстрелять».

Семеновский комендант Владивостока генерал Скипетров продолжает свои пьяные оргии; в одном из шантанов он содрал кожу с лица и переломал ноги штабс-капитану Викену, заключив этим какие-то пьяные пререкания.

27 октября. Газеты сообщают, что во Владивостоке должно состояться важное военное совещание в составе Хорвата, Иванова-Ринова, Семенова и Калмыкова. Нелегко положение Хорвата, которому приходится соглашаться на такие совещания; какие военные советы могут дать эти полуграмотные, хунхузо-подобные атаманы?

Публика здесь не стесняется; один из хрещатицких орлов в пьяном виде хвастался у Самойлова, что у них на черный день припасено полтора миллиона, которые они и поделят при «необходимости отходить в южном направлении».

28 октября. Из Владивостока рассказывают, что Калмыков сначала ограбил, а потом истребил проезжавший отряд шведского красного креста; операцию произвели так чисто, что даже нашли и убили уцелевшую от первой экзекуции женщину.

31 октября. Официально объявлено о назначении Хорвата верховным уполномоченным Временного сибирского правительства на Дальнем Востоке. Отныне вся судьба русского дела зависит от того, какую линию поведения примет Хорват и кто будет его главными сотрудниками; если все будет продолжать оставаться в руках той жадной, глупой и нечестной камарильи, что и сейчас, то все сведется к толченью воды в бюрократических ступах и к бессильному болтанию по течению.

Обер-хунхуза Семенова послали уговаривать унтер-хунхуза Калмыкова быть поосторожнее по части угробливания людей и калмыкации чужой собственности. Разве уговоры могут помочь, раз атмосфера безнаказанности уничтожила все препоны для насилия и преступления?

1 ноября. Сколько времени просидели на конструкции власти; высидели, наконец, какой-то компромисс, а жизнь за это время убежала далеко вперед, прибавив новые горы к прежним громадам тяжелейших задач.

Пока что Калмыков, вместо заслуженной им петли, получил два миллиона и разрешение на общую мобилизацию уссурийских казаков. Одновременно он заявил, что до установления в России твердого правительства, он никакой власти не признает, и, будучи во Владивостоке, не пожелал иметь никакого дела с находившимся там Ивановым-Риновым.

Его политика совершенно ясна; имея деньги, он рассчитывает приобрести симпатии казачества, раззадорить казаков идеею полной автономии и возвращения им земель надела Духовского, и сразу ошарашить казаков выдачей им всего, на что они заявляют претензии за прошлое время; в этом отношении он отлично учитывает любовь казаков к деньгам и понимает, что тот, кто первый удовлетворит казачьи жалобы, получит авторитет и поддержку; одновременно он учитывает свою силу, небольшую, но состоящую из отчаянных и хорошо оплачиваемых головорезов.

Кулака, который был бы сильнее его и мог его пристукнуть, пока что не видно, потому атаманишка и пользуется удачно сложившейся для него обстановкой.

2 ноября. Из Омска сообщают из агентурных источников, что прибывший туда Колчак при помощи офицерских организаций устроил там какой-то переворот, сместил всех министров и объявил себя диктатором. Если это верно, то из того, что он показал здесь, очевидно, что это будет очень скверный диктатор, — для диктатуры одной импульсивности и вспыльчивой решительности очень недостаточно.

На нас рычат все; на-днях японцы пригрозили даже нападением на личный конвой Плешкова за то, что начальник конвоя отнял у японских солдат избиваемого ими русского. Американские солдаты на станции Пограничной избили нашего коменданта; итальянцы разграбили товарный поезд… Недурны первые цветочки дружеской интервенции. Vae victis [150]!

Забайкальские хунхузы отличились чересчур уж громко: богатый иркутский золотопромышленник Шумов, выехавший на бронированном поезде Семенова с большим грузом золота, найден в реке Селенге с простреленной головой. И все это сходит безнаказанно.

4 ноября. Приехавшие только что из Западной Сибири рассказывают невеселые вещи про прочность тамошнего положения; к власти выбились случайные люди; их «случай» возбудил зависть многих аспирантов на такие же амплуа, и на этой почве идет глухая грызня, подкопы, сманивание на свою сторону вооруженной силы, попытки переворотов и пр., и пр.