Георгий Иванов - Проза из периодических изданий. 15 писем к И.К. Мартыновскому-Опишне

Времяпрепровождение, скажут, не лишенное приятности. Может быть. Но если вспомнить, что это времяпрепровождение людей, «возможности» которых неограниченны, настолько неограниченны, что для иного «ангела» установить в Румынии республику или свергнуть Муссолини — вполне доступное дело… то удивляешься, все-таки. Впрочем… я вспоминаю одного петербургского спекулянта из очень мелких, неудачника и попрошайку, при НЭПе неожиданно разбогатевшего. Я видел его в «зените славы», недолговременной, увы. Щурясь и дымя «гаваной», он говорил:

— Деньги? Что такое деньги? Пфе… — балтиновский жест разочарования и усталости. — Ну, купил я себе квартиру на Сергиевской в стиле Людовиков, ну, завел лошадь, сшил десять костюмов и еще десять сошью… А дальше что?

Не так ли рассуждает и Вандербильт [73] Вандербильт Уильям (1878–1944) — американский миллионер. ?

— Ну, свалю Муссолини или орошу Сахару… а дальше что? Так не проще ли, не спокойней ли «не рыпаться», жить, как все: днем разгуливать по Променаду, вечером напиваться шампанским?

А фантазия… пусть идет туда, где ей есть где разгуляться: в авантюрные романы о «безумной и роскошной» жизни богачей…

«Ангелы» приезжают в Ниццу на Карнавал и уезжают, когда он кончился. Но в Карнавале они не участвуют и даже не видят его.

Из трех газетных мемуарных циклов Георгия Иванова два имели долгую судьбу. С 1924 года в парижском еженедельнике «Звено» начинают выходить очерки под общим заглавием «Китайские тени» с подзаголовком: «Литературный Петербург 1912–1922 гг.». Здесь внимание Георгия Иванова сосредоточено по преимуществу на явлениях культурной жизни столицы — издательствах, редакциях, литературных кабаре и т. д. Есть и портретные очерки, — Гумилёв, Игорь Северянин, Борис Садовской, Мандельштам, Луначарский, — но тон все-таки задают именно «очерки нравов». Вторым заметным мемуарным циклом станут «Петербургские зимы» в газете «Дни», но их судьба будет недолгой — они выходили с марта по июнь 1926 года. Третий цикл, «Невский проспект», который будет печататься в газете «Последние новости», откроется очерком, увидевшим свет 16 декабря 1926 года, и закончится публикацией 20 июля 1928 года.

С выходом книги «Петербургские зимы» (1928) воспоминания, которым Георгий Иванов отдал несколько лет жизни, начинают отступать на второй план в его творчестве. Будут еще разрозненные публикации в газетах «Последние новости» и «Сегодня». Но по большей части это — новые редакции ранее уже написанных воспоминаний.

В настоящем издании воспроизводятся некоторые очерки из цикла «Невский проспект», которые пока остаются малоизвестными исследователям творчества Георгия Иванова. В газете очерки не имели нумерации. Чтобы отделить один очерк от другого, публикатор позволил себе их пронумеровать.

Публикация, вступительная заметка и примечания С.Р. Федякина.

Год назад в газетах, петитом, мелькнуло:

«Покончил с собой пролетарский поэт Николай Кузнецов» [75] Кузнецов Николай Васильевич (даты жизни неизвестны) — поэт из круга Михаила Кузмина, знакомый Георгия Иванова. Судя по всему, поводом к написанию очерка послужило сообщение о самоубийстве другого поэта, Николая Адриановича Кузнецова (1904–1924), входившего в литературную группу «Молодая гвардия». Об этом говорит характеристика, данная ему в «Литературной энциклопедии» (М., 1929–1939. Т. 5. Ст. 703): «…Отрыв писателя от заводской и комсомольской среды, соприкосновение с богемой, материальная необеспеченность — всё это обусловило острый кризис, приведший К. к катастрофе». Совпадение имен могло поначалу ввести Георгия Иванова в заблуждение, но вместе с тем неожиданное причисление «Кокоши Кузнецова» к «пролетарским поэтам» могло дать и неожиданный ключ к раскрытию характера этого персонажа ивановских мемуаров. Образ «Кокоши Кузнецова» появился также в рассказе «Жизель» (Иллюстрированная Россия. 1929. № 2), в основе которого лежал автобиографический материал. Здесь ему дана характеристика: «весёлый скандалист, профессиональный бездельник, никому не ведомый художник и знаменитый игрок на бильярде» (Иванов Г.В. Собр. соч. в 3 т. Т. 2. М.: Согласие, 1994. С. 212). .

Немного раньше, в «хронике советской литературы» я прочел стихи этого же Кузнецова:

Грубо сказано, но точно, начистоту. После — Так же начистоту — в рот дуло нагана…

Из недавно полученного письма:

«Умер Кикиша Кузнецов — застрелился в Москве Никто не ждал этого — вы же знаете, какой в нем был “запас жизни” — на четверых бы хватило…»

Значит, никаких сомнений — пролетарский поэт Кузнецов и есть Кикиша…

Этого «пролетарского» поэта я хорошо знал.

* * *

На входной двери второго этажа богатого дома на Сергиевской — медная доска:

«Тайный советник В.В. Кузнецов».

На звонок открывает пожилой господин. Вид у него важный и солидный.

Он с достоинством вам кланяется, с достоинством пропускает в дверь, с достоинством спрашивает, что вам угодно.

Я зашел навестить Николая Кузнецова, поэта. Мы недавно с ним познакомились. На днях он был у меня

теперь я зашел впервые к нему. Я спрашиваю — дома ли Николай Васильевич?

Важный господин — должно быть, и есть тайный советник, «папашка», о котором Кузнецов говорил мне: «живу с папашкой, папашка у меня славный». Ну славный — не то слово: респектабельный, представительный… Но «славный» как-то не подходит к этой официально-корректной фигуре.

— Дома ли Николай Васильевич?

— Дома. Пожалуйте.

Тайный советник, кажется, в самом деле — славный человек. Внешность холодная, а какой любезный: снимает с меня пальто. Я конфужусь, не даю, но он все-таки его стаскивает. Вешает мою шляпу и палку и сам ведет меня в комнату к сыну.

Квартира богатая, но со странностями. Например

я иду вслед за тайным советником через зал. Зал, как полагается быть залу: восемь окон, ампирные диваны, золоченые рамы, бюсты какие-то… Но люстра снята и лежит, повиснув стекляшками, в углу. А на ее крюке укреплена трапеция… Столовая — тоже как столовая, но вдоль дубовой панели в чинном порядке выстроены сапоги — много пар сапог, всех сортов: охотничьи, верховые, желтые, с крагами, бурочные… Еще какие-то комнаты — квартира большая. У закрытой двери провожатый мой стучит.