Евгений Мартынов. Яблони в цвету

Естественно, за всеми разъяснениями и самой «компетентной» информацией по поводу смерти брата все обращались и продолжают спустя годы обращаться ко мне. Однако, выслушивая все, что я могу сообщить «компетентно» (и, понятное дело, не очень охотно), люди чаще всего задумчиво и неудовлетворенно покачивают головой и высказывают свое мнение примерно такими словами:

— И все-таки здесь что-то не так... Еще что-то должно быть... Женя вроде не был таким болезненным, чтобы от первого сердечного приступа умереть. Даже если в его крови присутствовали взаимоисключающие лекарства, транквилизаторы и алкоголь, могущие отрицательно или усугубляюще повлиять на общее состояние... Нет, мне этот сердечный диагноз кажется малоубедительным...

Как знать?.. В любом случае, вся правда известна лишь богам. К тому же в рождении или смерти народных кумиров почти всегда есть что-то загадочное.

Удивительно точно подметил один мудрый человек (если мне не изменяет память, Фридрих Шеллинг): «Настоящие поэты всегда умирают неожиданно, но и в их смерти нет ничего мертвого».

Все время со второй половины понедельника до пятницы погода была хмурой и дождливой. Мало-помалу, за три тяжелых и тягостных дня, прошедших, как я уже говорил, в сплошных для меня организационных хлопотах и разъездах по разным инстанциям на серовской машине (с Сашиным администратором, классным шофером Юрой Мухаметжановым), наконец утряслись все предпохоронные проблемы.

Гражданская панихида и похороны были назначены на 7 сентября. Московские газеты, радио и телевидение сообщили об этом, уточнив, что панихида пройдет в помещении Центра музыкальной информации и пропаганды советской музыки Союза композиторов СССР (начало в 11 час. 30 мин.), а похороны состоятся на Новокунцевском кладбище (в 14.00).

Центрмузинформ находился на улице Готвальда (нынешняя улица Чаянова), в доме № 10. Здесь в сталинские и хрущевские времена квартировались все секретариаты, правления и комиссии Союзов композиторов СССР, РСФСР и Москвы. Но с постройкой новых жилых композиторских объектов на улицах Неждановой и Огарева (теперь они снова стали переулками — Брюсовым и Газетным) все начальство вместе с упомянутыми секретариатами, правлениями и комиссиями переехало ближе к Кремлю, оставив на улице Готвальда Музфонд и Центрмузинформ. Гражданские панихиды по маститым и известным композиторам (и музыковедам) обычно проводились и проводятся в помещении Всесоюзного дома композиторов (на ул. Неждановой), но летом 1990 года там затеяли ремонт, и к сентябрю он только подошел к своему пику. Потому панихиду нам пришлось перенести в Центрмузинформ, хотя свои услуги предлагали и другие организации, в частности Московский театр эстрады, Дом радиовещания и звукозаписи, ДК издательства «Правда», Центральный Дом работников искусств, в ресторане которого, кстати, состоялись поминки.

Людей было много. И притом не только на Готвальда, 10, а потом на кладбище, но и на Колхозной (Сухаревской) площади, 3, — у морга № 1 при Институте скорой помощи. Те, кто не могли отпроситься с работы (дело касалось прежде всего наших и Жениных друзей и знакомых), пришли к 8 часам утра на Колхозную, вернее, на проспект Мира, 14—16, если определять по месту входа и въезда в морг. Сразу скажу, что в течение всего дня в моем распоряжении был дежурный наряд милиции, дорожная служба ГАИ, несколько милицейских машин и автобусов (помимо наших, музфондовских), а также при маме и отце постоянно находились два опытных врача Центральной поликлиники МВД — Т. Ф. Вишневская и А. П. Воронкова — с полным арсеналом медицинских средств «на всякий пожарный». В пятницу утром выглянуло долгожданное солнце: все в этом усмотрели некое божественное провидение и высокий, сокровенный смысл. На Колхозной первая часть траурного церемониала прошла без задержек, по-армейски четко: печально, но торжественно и, конечно же, со слезами, цветами, венками...

Отсюда, по намеченному в четверг плану, мы отправились в сопровождении милицейских машин к Жениному дому, на улицу Пилюгина. Нам предстояло забрать оставшихся там родителей, вдову и родственников из Артемовска, Камышина, Волгограда и Киева. Сережа с «бабой Верой и дедой Костей», как он их называл, приехал из Крыма днем раньше, но Элла решила не посвящать его в семейную трагедию, чтобы не травмировать детскую психику, и он всю пятницу провел в детсадике. Однако и в тот сентябрьский день, и после товарищи не раз задавали ему вопрос:

— Сережа, у тебя что, папа умер?

Но удивленный подобными вопросами мальчуган пересказывал им то, что слышал от мамы:

— Нет! Вы что?!. Папа уехал за границу. Он сейчас на гастролях в Америке и на всяких там далеких островах. На Канарских, кажется, Гавайских или еще каких-то...

Появление Сережки дома в эти гнетущие предпохоронные дни было первым и, пожалуй, единственным лучиком света во тьме горя, нежданно-негаданно обрушившегося на нас.

Когда Женин сынишка, улыбающийся, поразительно похожий на отца, вошел в дом, сразу попав в объятья своих старших родственников, я про себя почти радостно выдохнул:

— Ну наконец-то! Слава богу!.. Теперь будет чуть полегче.

Только год спустя семилетнему мальчишке рассказали, что папа не на островах, не болен и не в далекой больнице, а... умер в прошлом году, когда все во дворе и в садике об этом знали и Сережке о том говорили, а сам Сережка всех их «отсылал на Канары»...

Въехали во двор дома № 26 (корпус 1) на Пилюгина и остановились у отделения милиции. После короткого совещания вынесли закрытый гроб с телом брата из автобуса на улицу. Мы сделали это отчасти наперекор Эллиному наказу не вносить гроб с телом в квартиру: вдова заверяла нас, что такого зрелища просто не вынесет. Гроб поставили на две табуретки и открыли... Четыре дня назад брат почти впопыхах выскочил из дому — и теперь вот так, никуда не торопясь, вернулся обратно. Как маме не хватало его все эти дни! Ей нестерпимо хотелось полететь туда, в чужое, холодное, страшное подземелье, где он так долго и одиноко лежал, лишенный заботы и любви. И вот наконец Женя «предстал» перед родительскими, супружескими и прочими заплаканными очами...

Прощание с домом, двором, соседями и вышедшими из своего отделения на улицу милиционерами продлилось минут шесть. Мы снова погрузились в автотранспорт и пополнившимся составом тронулись в центр — на улицу Готвальда. Может быть — тоже божественный промысел, но за поворотом на Ленинский проспект наш автобус забарахлил, из мотора пошел дым, и мы вынуждены были остановиться и даже выйти наружу. Пока мужчины, покуривая и посматривая на часы, размышляли, как поступить, если автобус еще через 5 минут «не станет на колеса», шофер что-то подвинтил, заменил — и мы снова поехали. Однако наш путь прерывался еще дважды — по той же причине неисправности мотора, — потому нам пришлось на всякий случай отправить милицейскую машину, одну, в Центрмузинформ. Она должна была предупредить о том, что мы можем задержаться, а затем, захватив с собой другой автобус — с Готвальда, — ехать нам навстречу строго по условленному маршруту (чтобы не разминуться в пути). Но — с горем пополам, а вернее, с горем вдвойне — наш траурный эскорт прибыл на улицу Готвальда вовремя, где уже бурлил народ и милиция руководила порядком. С этого момента знакомые и незнакомые лица отложились в моей памяти беспорядочной чередой и сплошной стеной одновременно: композиторы, поэты, артисты, редакторы, друзья, родственники, люди, люди, люди... А помимо них — цветы, венки, соболезнования, слезы, объятия, рукопожатия, музыка...