Ван Гог. Письма

сделанную в более серьезной гамме.
Не верь, что мертвые – мертвы.
Покуда в мире есть живые,
И те, кто умер, будут жить.
Вот как – отнюдь не печально – я воспринимаю все это.
Кроме вышеназванного пейзажа, у меня готово штук пять других этюдов с садами, и я
начал картину размером в 30 на ту же тему.
Цинковые белила, которыми я пользуюсь, плохо сохнут; поэтому не могу покамест
выслать полотна. К счастью, время сейчас хорошее – не в смысле погоды – на один тихий
день приходится три ветреных, а в смысле того, что зацвели сады.
Рисовать на ветру очень трудно, но я вбиваю в землю колышки, привязываю к ним
мольберт и работаю, несмотря ни на что, – слишком уж кругом прекрасно.
473
Я работаю, как бешеный: сейчас цветут сады и мне хочется написать провансальский
сад в чудовищно радостных красках. Никак не выберу время написать тебе на свежую голову:
вчера сочинил такие письма, что сразу же их порвал. Непрерывно думаю о том, что нам
следовало бы что-то устроить в Голландии, и устроить с отчаянностью санкюлотов, с веселой
французской дерзостью, достойной дела, которому мы служим. Вот мой план атаки – правда,
он будет нам стоить наших лучших полотен, которые мы сделали вдвоем с тобой, цена
которым, скажем, несколько тысяч франков и на которые, наконец, мы потратили не только
деньги, но и целый кусок жизни…
Итак, предположим, прежде всего, что мы передаем Йет Мауве холст «Памяти Мауве».
Затем я посвящаю один этюд Врейтнеру (у меня есть один вроде того, каким я обменялся с
Люсьеном Писсарро, или того, что у Рида: апельсины, передний план – белый, задний –
голубой).
Затем мы дарим несколько этюдов нашей сестре Вил и посылаем два пейзажа
Монмартра, выставленные у «Независимых», в Гаагский музей современного искусства,
поскольку у нас связано с Гаагой немало воспоминаний.
Остается еще один деликатный вопрос. Поскольку Терстех написал тебе: «Присылай
мне импрессионистов, но только такие картины, которые ты сам считаешь лучшими» и
поскольку ты собираешься вложить в свою посылку одно мое полотно, мне не слишком удобно
убеж-
дать Терстеха в том, что я действительно импрессионист с Малого бульвара и надеюсь
оставаться им и впредь. Словом, получается, что в собственной коллекции Терстеха будет и моя
работа. Я много думал об этом на днях и выбрал нечто примечательное, такое, что удается мне
не каждый день.
Это подъемный мост с маленьким желтым экипажем и группой прачек – тот этюд, где
земля ярко-оранжевая, трава очень зеленая, а небо и вода голубые.
Для него теперь нужна только хорошо подобранная рамка – королевская синяя и
золото, как на прилагаемом рисунке: плоская часть синяя, внешняя кромка золотая. На худой
конец рамку можно сделать из синего плюша, но лучше ее покрасить.
474
Я послал тебе наброски картин, предназначенных для Голландии. Разумеется, сами
картины гораздо более ярки по колориту. Я опять с головой ушел в работу – непрерывно пишу
сады в цвету…
Здешний воздух решительно идет мне на пользу, желаю и тебе полной грудью подышать
им. В одном отношении он действует на меня очень забавно – я пьянею с одной рюмки
коньяку; а раз мне нет больше нужды прибегать к возбуждающим средствам для поддержания
кровообращения, тело мое изнашивается меньше.
Только вот желудок у меня ужасно шалит с тех пор, как я приехал сюда; ну, да это,
вероятно, вопрос времени и терпения.
Надеюсь в этом году значительно продвинуться вперед – давно пора.
Пишу еще один сад – абрикосовые деревья; цвет у них, как и у персиковых, бледно-
розовый.
В данную минуту работаю над сливовым деревом – оно желтовато-белое, со
множеством черных веток.
Расходую огромное количество холста и красок, но думаю, что трачу деньги не
впустую…
Вчера опять был на бое быков. Пять человек дразнили быка бандерильями и шарфами;
тореадор, перепрыгивая через барьер, ушибся. Это сероглазый, белокурый, очень
хладнокровный парень. Говорят, он нескоро встанет. Одет он был в небесно-голубое с золотом,
как маленький кавалер на нашей картине Монтичелли – знаешь, три фигуры в лесу. В
солнечный день, при большом скоплении народа, бой быков – очень красивое зрелище…
Предстоящий месяц будет трудным и для тебя и для меня; но уж раз ты выдержишь, нам
есть смысл написать как можно больше садов в цвету. Я сейчас в хорошей форме, и мне, по-
моему, следует еще раз десять вернуться к этому сюжету.
Ты знаешь, что я непостоянен в работе и что моя страсть к писанию садов не продлится
долго. После них я, вероятно, начну писать бой быков.
Кроме того, я должен бесконечно много рисовать, так как мне хочется делать рисунки
вроде японских гравюр. Значит, надо ковать железо, пока оно горячо: после садов я буду вконец
измучен – ведь это полотна размером в 25, 30 и 20.
Если бы я мог сделать вдвое больше, то и тогда этого было бы мало; мне думается, что
эти работы помогут нам окончательно растопить лед в Голландии. Смерть Мауве была для меня
тяжелым ударом. Как ты увидишь, розовые персиковые деревья сделаны не без страсти.
Хочу также написать звездную ночь над кипарисами или, может быть, над спелыми
хлебами – здесь бывают очень красивые ночи. Все время работаю, как в лихорадке.
Любопытно, что со мной станет через год; надеюсь, мои недуги перестанут мне
надоедать. Пока что я иногда чувствую себя довольно скверно, чем ничуть не обеспокоен – все
это пустяки, реакция на прошедшую зиму, которая была необычно суровой. Кровь моя
обновляется, а это – главное.
Надо добиться, чтобы мои картины стоили тех денег, которые я на них трачу, и даже
больше, поскольку у нас было столько расходов.
Но ничего, это придет. Мне, разумеется, удается не все, но работа двигается…
Рад, что ты заглянул к Бернару. Если ему придется служить в Алжире, я, возможно,
переберусь туда к нему.
Кончилась ли, наконец, зима в Париже? Мне кажется, Кан прав, утверждая, что я уделяю
слишком мало внимания валерам; позднее об мне скажут еще не то – и также вполне резонно.
Невозможно давать и валеры и цвет.
Теодор Руссо добивался этого в большей степени, чем кто-либо другой, но он смешивал
краски, и со временем его картины так почернели, что теперь они почти неузнаваемы.
Нельзя одновременно пребывать и на полюсе и на экваторе.
Нужно выбирать одно из двух, что я и собираюсь сделать. Выбор мой, вероятнее всего,
падет на цвет.
Вынужден писать, так как посылаю тебе эскиз на краски… Вот он:
Серебряных белил – 20 больших тюбиков;
Цинковых белил – 10 « «
Зеленого веронеза – 15 двойных тюбиков
Лимонно-желтого хрома. – 10 « «
Желтого хрома № 2 – 10 « «
Красной киновари – 3 двойных тюбика
Желтого хрома № 3 – 3 « «
Гераниевого лака – 6 маленьких тюбиков
Обычного лака – 12 « «
Кармина (но свежетертого; если
он загустел, я отошлю его обратно) – 2 маленьких тюбика
Прусской синей – 4 маленьких тюбика
Зеленой киновари, очень светлой – 4 « «
Французского сурика – 2 « «
Изумрудной зелени – 6 « «
Сообщи как можно скорее окончательную цену 10 метров загрунтованного холста.
Здешний торговец красками сам грунтовал для меня холсты, но он так ленив, что я
решил все выписывать прямо из Парижа или Марселя и отказаться от его услуг – терпение мое
лопнуло (пока он грунтовал мне холст размером в 30, я успел написать две картины на
негрунтованном холсте).
Разумеется, если ты сам приобретешь для меня краски, мои здешние расходы сократятся
больше чем наполовину.
До сих пор я тратил на краски, холст и т. д. больше, чем на себя. У меня готов для тебя
еще один сад, но высылай краски немедленно, черт бы их побрал. Сады цветут так недолго, а
ведь это, как тебе известно, сюжет, который всем нравится.
476
Ты молодец, что прислал мне все заказанные краски: я их уже получил, но не успел еще
вскрыть посылку,
Я ужасно доволен. Сегодня вообще удачный день. Утром я рисовал сливы в цвету, как
вдруг поднялся жуткий ветер – такого я нигде еще не видел. Налетал он порывами, а в
промежутках выходило солнце, и на сливе сверкал каждый цветок. Как это было прекрасно!.. С
риском и под угрозой, что мольберт вот-вот рухнет, я продолжал писать. В белизне цветов
много желтого, синего и лилового, небо – белое и синее. Интересно, что скажут о фактуре,
которая получается при работе на воздухе? Посмотрим…
Жалею все-таки, что не заказал краски у папаши Танги, хотя ничего бы на этом не
выиграл – скорее, напротив. Но он такой забавный чудак, и я частенько думаю о нем. Когда
увидишь его, не забудь передать ему привет от меня и сказать, что если ему нужно несколько
картин для его витрины, я могу их прислать, и притом из числа самых лучших. Ах, мне все
больше кажется, что человек – корень всех вещей; как ни печально сознавать, что ты стоишь
вне реальной жизни – в том смысле, что лучше создавать в живой плоти, чем в красках и
гипсе, что лучше делать детей, чем картины или дела, мы все-таки чувствуем, что живем, когда
вспоминаем, что у нас есть друзья, стоящие, как и мы, вне реальной жизни. Но именно потому,
что сердце человека – сердце его дел, нам надо завести или, вернее, возобновить дружеские
связи в Голландии, том более что теперь в победе импрессионизма едва ли приходится
сомневаться…
Все краски, которые ввел в обиход импрессионизм, изменчивы – лишнее основание не
бояться класть их смело и резко; время их сильно смягчит.
Ты почти не встретишь в палитре голландцев Мариса, Мауве, Израэльса заказанных
мною красок – трех хромов (оранжевого, желтого, лимонного), прусской синей, изумрудной
зеленой, краплака, зеленого Веронезе, французского сурика.
Однако ими пользовался Делакруа, отличавшийся пристрастием к двум наиболее – и
вполне справедливо – осуждаемым краскам: к лимонно-желтой и к прусской синей. И,
думается мне, он создал ими великолепные вещи.
477
Спасибо за письмо и образцы загрунтованного холста… Хочу тебе сообщить, что
работаю над двумя картинами, которые не прочь повторить. Труднее всего идет розовое
персиковое дерево.
По трем рисункам на обороте ты можешь убедиться, что три сада более или менее
гармонируют друг с другом. Есть у меня теперь и маленькая груша на полотне вертикального
формата, и два полотна по бокам – горизонтального. Всего получается шесть картин с
деревьями в цвету. Я каждый день работаю над окончательной их отделкой, добиваясь, чтобы
они составили единый ансамбль. Надеюсь сделать еще три такие же, связанные единым
настроением, картины, но они пока еще в зачаточном, эмбриональном состоянии.
Словом, мне хочется, чтобы ансамбль состоял из девяти холстов.
Как ты понимаешь, мы можем рассматривать эти девять картин текущего года как
наметку окончательной серии гораздо больших картин (размером в 25 и 12) на ту же тему,
которая будет готова через год, в это же время.
Вот другая центральная картина из числа холстов размером в 12.
Лиловая земля, на заднем плане стена, стройные тополя и очень синее небо. У
маленькой груши лиловый ствол и белые цветы, на одной из веток – большая желтая бабочка.
В левом углу садик с желтой тростниковой изгородью, зелеными кустиками и цветочной
клумбой. За ним розовый домик. Таковы детали той серии садов в цвету, которую я задумал для
себя.
Три последние картины, существующие покамест лишь в моем воображении, будут
изображать большой плодовый сад, окаймленный кипарисами, высокими яблонями и грушами…
Получил от Бернара письмо с его сонетами. Некоторые удались. В конце концов он
научился писать хорошие сонеты, в чем я ему почти завидую.
478 note 51 Note51 20 апреля 1888
Я писал тебе за день-другой до того, как послал оба рисунка. Они сделаны тростинкой,
расщепленной на манер гусиного пера. Я собираюсь заняться целой серией таких рисунков,
которые, надеюсь, удадутся мне лучше, чем первые два. Я пробовал рисовать этим способом
еще в Голландии, но там тростник гораздо хуже, чем здесь…
Сейчас у меня уже десять садов, не считая трех маленьких этюдов и одного большого с
вишней, который я испортил.
Как насчет того, чтобы отправить их тебе, когда ты вернешься? 1 Теперь мне придется
менять тему – большинство деревьев уже отцвело.
1 Из Брюсселя.
479
Кажется, господа Буссо и Валадон не слишком озабочены тем, что скажут о них
художники…
Все эти переговоры с Б. и В. – свидетельство того, что импрессионизм еще
недостаточно встал на ноги.
Что касается меня, то я воздержался от дальнейшей работы над картинами, но
продолжаю серию рисунков пером, из которой первые два, правда, в уменьшенном формате,
уже послал тебе.
Я сообразил, что ввиду разрыва с господами Б. и В. тебе будет крайне желательно,
чтобы я сократил свои расходы. За свои картины я не очень держусь, почему и отложил их в
сторону без ненужных жалоб.
На мое счастье, я не из тех, кто любит в этом мире только картины.
Взамен картин я начал серию рисунков пером, так как считаю, что произведение
искусства можно создать и с меньшими расходами, чем те, которых требует живопись.
Покамест у меня тут всяческие неприятности, и будет лучше, если я переберусь со своей
нынешней квартиры; я могу снять комнату, на худой конец, две – одну для спанья, другую для
работы.
Чтобы содрать с меня подороже, хозяева уверяют, что я со своими картинами занимаю
больше места, чем остальные постояльцы – не художники. Я, со своей стороны, доказываю им,
что живу в гостинице дольше и трачу больше, чем рабочие, проездом ночующие в ней.
Нет, из меня они больше не вытянут ни су.
Но, конечно, большое неудобство всюду таскать за собой инструмент и холсты – с
ними труднее и снять квартиру и съехать с нее.
Не хочешь ли ты или, вернее, не считаешь ли ты более разумным, чтобы я перебрался в
Марсель, раз уж все равно придется переезжать? Я мог бы там сделать серию марин, как сделал
здесь серию садов в цвету. Кстати, на случай переезда я купил три рубашки из грубого полотна
и пару крепких башмаков.
В Марселе я с удовольствием попробую подыскать какую-нибудь витрину для
импрессионистов, если ты, со своей стороны, гарантируешь, что в случае необходимости
обеспечишь эту витрину их картинами – это ведь нетрудно.
Порой я серьезно беспокоюсь, не проведут ли нас с тобой господа Б., В. и К°, которые
чинят нам столько неприятностей. Я-то готов к борьбе, но, смотри, не дай им обмануть себя.
480 Май 88
Будущее вовсе не рисуется мне в черном свете, по я вижу все трудности, какими оно
чревато, и подчас спрашиваю себя, а не окажутся ли они сильнее меня. Особенно часто такая
мысль приходит мне в минуты физической слабости, а как раз на прошлой неделе у меня так
разболелись зубы, что я поневоле истратил впустую много времени.
Тем не менее посылаю рулон – с дюжину небольших рисунков пером. Они докажут
тебе, что, перестав писать маслом, я не перестал работать. Ты найдешь среди них набросок,
торопливо сделанный на желтой бумаге, – лужайка на площади у въезда в город, за нею
здание.
Так вот сегодня я снял в нем правый флигель, состоящий из четырех комнат, вернее, из
двух комнат с двумя кладовками. Снаружи дом выкрашен в желтый цвет, внутри выбелен,
много солнца. Снял я его за пятнадцать франков в месяц. Теперь мне хочется как-то обставить
хоть одну комнату, ту, что на втором этаже. В ней я строю себе спальню.
Этот дом будет моей мастерской, моей штаб-квартирой на все время пребывания на юге.
Теперь я свободен от гостиничных дрязг, которые выводят меня из равновесия и вредно на мне
отражаются. Бернар пишет, что у него теперь тоже целый дом, но бесплатно. Везет же ему! Я,
разумеется, пришлю тебе рисунок здания, только сделанный получше, чем первый набросок.
Вот теперь я набрался смелости и решаюсь тебе сообщить, что намерен предложить Бернару и
другим прислать мне свои картины, чтобы выставить их в Марселе, если представится случай,
что вне сомнения. На этот раз я выбрал жилье удачно. Представляешь себе – дом снаружи
желтый, внутри белый, солнечный. Наконец-то я увижу, как выглядят мои полотна в светлом
помещении. Пол вымощен красными плитками, под окнами лужайка…
Теперь я больше ничего не опасался бы, если бы не мое проклятое здоровье. Тем не
менее я чувствую себя лучше, чем в Париже; правда, мой желудок работает чрезвычайно
скверно, но эту хворь я привез оттуда – вероятно, из-за того, что пил слишком много дрянного
вина. Здешнее вино не лучше, но я пью очень мало. Словом, почти ничего не ем, и не пью, и
поэтому очень слаб, но зато кровь у меня не портится, а обновляется. Следовательно, от меня,
повторяю это, требуются только терпение и настойчивость.
На днях я получил загрунтованный холст и начал новую картину размером в 30, которая,
надеюсь, будет удачнее всех предыдущих,
Ты пишешь чудака из «Сколько земли человеку нужно?», * который купил столько
земли, сколько можно обойти за день? Так вот, я с моей серией садов более или менее
уподобился этому человеку: первые полдюжины холстов у меня, во всяком случае, готовы, но
вторые шесть уступают первым, и я жалею, что не ограничился вместо них всего двумя. В
общем, на днях вышлю тебе с десяток этих картин.
Я купил две пары башмаков за 26 франков и три рубашки за 27. Поэтому, несмотря на
присланную тобой стофранковую ассигнацию, я не слишком при деньгах. Но, принимая во
внимание, что в Марселе, я намерен заняться делами, мне было совершенно необходимо
одеться поприличнее, и я решил покупать только добротные вещи. То же самое и с работой –
лучше сделать на одну картину меньше, чем сделать больше, но хуже…
Если бы только я ел хороший крепкий бульон, я сразу пошел бы на поправку, но, как это
ни ужасно, я у себя в гостинице ни разу не получил того, чего хотел, хотя просил самые
простые блюда. Во всех здешних маленьких ресторанчиках – та же история.
Поджарить картофель не бог весть как трудно, но разве его добьешься?
Рис и макароны – вот и все, чего можно здесь допроситься; остальное – либо слишком
сильно сдобрено жиром, либо хозяева просто его не готовят, а извиняются: «Подадим это
завтра» или «На плите не хватило места» и т. д.
Все это мелочи, но из-за них-то у меня и не налаживается здоровье.
Несмотря на все это, я решился на переезд не без опасений; я долго твердил себе: «В
Гааге и Нюэнене ты уже снимал мастерскую и кончилось это плохо». Но с тех пор многое
изменилось, теперь я тверже стою на ногах, а потому – вперед! Мы уже слишком много
потратили на эту проклятую живопись и не можем забывать, что картины должны возместить
нам расходы.
Предполагая, – а я в этом по-прежнему убежден, – что картины импрессионистов
поднимутся в цене, мы должны сделать их побольше и не продешевить. Лишнее основание для
того, чтобы неторопливо улучшать их качество и не терять время попусту.
Таким путем мы, как мне кажется, сумеем через несколько лет вернуть вложенный
капитал – если уж не в форме денег, то в форме картин. Если у тебя все в порядке, я обставлю
спальню и куплю мебель или возьму ее напрокат – решу это сегодня или завтра. Я убежден,
что природа здесь как раз такая, какая необходима для того, чтобы почувствовать цвет. Поэтому
более чем вероятно, что я не уеду отсюда.
При необходимости я готов и даже рад буду разделить свою новую мастерскую с каким-
нибудь другим художником. Быть может, на юг приедет Гоген…
На стены я повешу кое-каких японцев. Если у тебя есть полотна, которые стесняют тебя,
мою мастерскую можно использовать как склад. Это даже необходимо – у тебя дома не
должно быть посредственных вещей.
481 note 52 Note52 4 мая
Вчера я побывал у нескольких торговцев мебелью и справился, нельзя ли получить на
прокат кровать и т. д. К сожалению, на прокат они ничего не дают и даже отказываются
продавать в рассрочку. Это довольно неприятно…
Ведь ночуя у себя в мастерской, я за год сэкономлю 300 франков, которые в противном
случае истратил бы на гостиницу.
Понимаю, конечно, что заранее трудно сказать, пробуду ли я здесь так долго, однако у
меня есть все основания предполагать, что это возможно.
Я очень часто думаю здесь о Ренуаре, о его четком и чистом рисунке. Здесь, на свету,
все предметы и люди видятся именно так.
Сейчас у нас ветрено – едва ли один день из четырех обходится без мистраля; поэтому
на воздухе работать трудно, хотя дни стоят солнечные.
Мне думается, тут можно кое-что сделать в области портрета. Правда, люди здесь
пребывают в полном неведении относительно живописи вообще, но во всем, что касается их
внешности и уклада жизни, они гораздо больше художники, чем северяне. Я видел тут женщин,
не уступающих красотой моделям Гойи или Веласкеса. Они умеют оживить черное платье
розовым пятном, умеют так одеться в белое, желтое, розовое, или в зеленое с розовым, или
даже в голубое с желтым, что в наряде их с художественной точки зрения ничего нельзя
изменить. Сера нашел бы здесь интересные мужские фигуры – в высшей степени живописные,
несмотря на современный костюм.
Беру на себя смелость утверждать, что здешние жители захотят иметь свои портреты. Но
прежде чем я решусь заняться этим, мне надо привести в порядок нервную систему и как-то
обставиться, чтобы иметь возможность приглашать людей к себе в мастерскую…
Через год я стану другим человеком.
У меня будут свой угол и покой, которого требует мое здоровье…
При этих условиях я надеюсь не выйти из строя раньше времени. Монтичелли,
насколько мне известно, был крепче меня: обладай я его конституцией, я жил бы, не беспокоясь
о завтрашнем дне.
Но если даже его, хотя он не пил, разбил паралич, то я и подавно не выдержу.
В Париже я самым прямым путем шел к параличу. Мне и здесь пришлось за это
расплачиваться. Боже мой, какое отчаяние, какая подавленность охватили меня, когда я бросил
пить, стал меньше курить и вновь начал размышлять вместо того, чтобы избегать всякой
необходимости думать!
Работа здесь, на лоне великолепной природы, поддержала меня морально, но
физических сил, особенно в напряженные минуты, у меня не хватало…
Мой бедный друг, наша неврастения и пр. отчасти объясняется нашим чересчур
художническим образом жизни, но, главным образом, роковой наследственностью: в условиях
цивилизации человечество вырождается от поколения к поколению. Возьми, к примеру, нашу
сестру Вил. Она не пьет, не распутничает, а все-таки у нас есть одна ее фотография, на которой
взгляд у нее, как у помешанной. Это доказывает, что если не закрывать глаза на истинное
состояние нашего здоровья, мы должны причислить себя к тем, кто страдает давней,
наследственной неврастенией.
Мне кажется, Грюби 1 прав, и мы должны хорошо питаться, вести умеренный образ
жизни, поменьше общаться с женщинами, словом, вести себя так, словно мы уже страдаем
душевным расстройством и болезнью спинного мозга, не говоря о неврастении, которой больны
на самом деле.
1 Старый парижский врач, лечивший Г. Гейне.
Соблюдать такой режим, значит взять быка за рога, а это – неплохая политика.
Дега поступает именно так, и не без успеха…
Если мы хотим жить и работать, нужно соблюдать осторожность и следить за собой.
Холодные обтирания, свежий воздух, простая и доброкачественная пища, теплая одежда,
хороший сон и поменьше огорчений! И не позволять себе увлекаться женщинами и жить
полной жизнью в той мере, в какой нам этого хочется.
482 5 мая
Решил написать тебе еще несколько слов и сообщить, что, поразмыслив, я счел за благо
купить циновку и матрас и спать прямо на полу в мастерской. Летом этого более чем
достаточно – тут очень жарко.
А зимой посмотрим, нужно приобретать кровать или нет…
До чего же грязен этот город с его старыми улицами!
А знаешь, что я думаю о хваленых арлезианках? Конечно, они очаровательны, но не
больше. Они не то, чем были когда-то, и чаще напоминают Миньяра, чем Мантенью, потому
что и для них настала пора упадка. Тем не менее они хороши, очень хороши. Все сказанное
выше относится лишь к общему типу наследниц древних римлян – несколько скучному и
банальному. Но сколько из этого правила исключений!
Здесь есть женщины, как у Фрагонара или Ренуара. И даже такие, которых не сравнишь
ни с каким созданием живописи.
Портреты женщин и детей – это, со всех точек зрения, самое лучшее, чем можно
заняться. Мне только кажется, что лично я для этого не очень подхожу – во мне слишком мало
от Милого друга.
Но я был бы очень рад, если бы такой Милый друг появился – южанин Монтичелли не
был им, хотя подготовлял его появление; я тоже не стану им, хотя чую, что он вот-вот появится,