Ван Гог. Письма

нечто вроде картины, причем все время из головы, – тогда мне становится тошно и я начинаю

думать, что это чертовски скучно и из рук вон плохо.

И эти господа еще спрашивают у меня не без некоторой снисходительности в голосе, не

начал ли я уже писать!

Мне, конечно, тоже иногда случается на досуге побаловаться, так сказать, с клочком

бумаги, но я-то придаю своей мазне не больше значения, чем негодной тряпке или капустной

кочерыжке.

Надеюсь, ты поймешь, что я держусь за рисование по двум причинам: во-первых,

потому что я любой ценой хочу набить себе руку в рисунке; во-вторых, потому что живопись и

работа акварелью сопряжены с большими расходами, которые в первое время не окупаются,

причем расходы эти удваиваются и учетверяются при недостаточном владении рисунком. Если

же я влезу в долги и окружу себя холстами, не будучи уверен в своем рисунке, моя мастерская

очень быстро превратится в подобие ада, что и произошло с одной мастерской, которую мне

довелось видеть; подобная перспектива едва ли может меня прельстить.

А теперь я всегда с удовольствием вхожу к себе в мастерскую и работаю с

воодушевлением. Впрочем, не думаю, чтобы ты когда-нибудь подозревал меня в нежелании

работать.

Мне же представляется, что здешние художники рассуждают следующим образом. Они

объявляют: «Нужно делать то-то и то-то». Если же это не делается, или делается не так, или не

совсем так, или следуют какие-либо возражения, немедленно ставится вопрос: «Ты что же,

знаешь лучше, чем я?»

Таким образом, сразу же, иногда всего за пять минут, люди настраиваются Друг против

друга и попадают в такое положение, когда никто не хочет ни на шаг сдвинуться с места.

Когда у одной из сторон хватает присутствия духа промолчать, найти какую-нибудь

лазейку и поспешно ретироваться тем или иным манером, – это еще наименее скверный исход.

Так и хочется сказать: «Черт побери, а ведь художники-то, оказывается, – тоже семья,

иными словами, злосчастное объединение людей с противоположными устремлениями, каждый

из которых расходится во мнениях с остальными; если же двое или больше придерживаются

одного мнения, то это делается только для того, чтобы соединенными усилиями досадить

третьему».

222 Суббота

Я так благодарен тебе за то, что ты побывал здесь! Я счастлив, что у меня в перспективе

целый год спокойной, нормальной работы – ведь то, что ты мне дал, открывает передо мной

новые горизонты в живописи…

Я начал позднее других и должен работать вдвое больше, чтобы наверстать упущенное,

но, несмотря на все свое рвение, я был бы вынужден остановиться, если бы не ты…

Расскажу тебе, что я приобрел.

Во-первых, большой этюдник, вмещающий двенадцать тюбиков акварели и имеющий

двойную крышку, которая в откинутом виде служит палитрой; в этюднике можно держать

одновременно штук шесть кистей. Это вещь очень полезная для работы на воздухе и, по

существу, совершенно мне необходимая, но стоит она очень дорого, и я долго откладывал

покупку, а покамест работал, пользуясь блюдечками с краской, которые очень неудобны для

переноски, особенно когда приходится тащить с собой и другие предметы. Словом, это

прекрасная штука, и мне ее хватит надолго.

Одновременно я сделал запас акварельных красок, пополнил и обновил набор кистей.

Кроме того, у меня теперь имеется абсолютно все, что необходимо для работы маслом, а также

запас масляных красок в больших тюбиках (они гораздо дешевле маленьких). Но как ты

понимаешь, я и в акварели, и в масле ограничился лишь самыми простыми красками: красной,

желтой и коричневой охрами, кобальтом и прусской синей, неаполитанской желтой, черной и

белой, сиенской землей и, в дополнение к ним, чуточку кармина, сепии, киновари,

ультрамарина и гуммигута в маленьких тюбиках.

От приобретения красок, которые можно смешивать самому, я воздержался. Я полагаю,

что моя палитра практична и краски на ней здоровые. Ультрамарин, кармин и прочее

добавляются лишь в случае крайней необходимости.

Я начну с маленьких вещей, но надеюсь еще этим летом попрактиковаться углем в более

крупных этюдах, с тем чтобы писать потом в большем формате.

Поэтому я заказал новую и, надеюсь, лучшую перспективную рамку, * которую можно

устанавливать на неровной почве дюн с помощью двух подставок (см. прилагаемый рис.).

Я еще надеюсь когда-нибудь передать то, что мы видели с тобой в Схевенингене, –

песок, море и небо.

223

Я также решительно намерен уяснить себе с помощью пейзажной живописи некоторые

вопросы техники, знание которых, как я чувствую, понадобится мне для фигуры, А именно, я

должен разобраться, как передавать различные материалы, тон и цвет. Одним словом, как

передавать объем и массу предмета.

224

Должен сказать, что живопись маслом не кажется мне такой чуждой, как ты, может

быть, предполагаешь. Напротив, она мне особенно нравится, и нравится по той причине, что

она является мощным средством выражения. В то же время с ее помощью можно передать и

очень нежные вещи, можно сделать так, что мягкий серый или зеленый зазвучит среди грубых

тонов…

Но я придавал большое значение рисованию и буду продолжать это делать, потому что

оно – становой хребет живописи, ее костяк, который поддерживает все остальное.

225 note 12 Note12 15 августа 1882

В прошлую субботу вечером я принялся за одну вещь, о которой давно уже мечтал.

Это вид на ровные зеленые луга с копнами сена. Через луга идет насыпная шлаковая

дорога, вдоль которой тянется канава. А посредине картины на горизонте садится огненно-

красное солнце.

Я не могу передать такой эффект наспех, но вот посмотри композицию.

Весь вопрос сводился здесь к цвету и тону, к нюансам цветовой гаммы неба: сначала

лиловая дымка; в ней красное солнце, наполовину скрытое темно-пурпурным облаком со

сверкающим светло-красным краем; возле солнца отблески киновари, по ним полоска желтого,

переходящая в зеленый, а затем в голубой, так называемый небесно-голубой; затем то тут, то

там фиолетовые и серые облачка, на которые ложатся солнечные блики.

Земля – нечто вроде ковровой ткани в переплетающихся и переливающихся зеленых,

серых и коричневых тонах, и на этом многокрасочном фоне поблескивает вода в канаве. Это

нечто такое, что мог бы изобразить, например, Эмиль Бретон.

Затем я написал еще огромный кусок дюн – жирно и пастозно.

Что же касается двух остальных моих работ – маленькой марины и картофельного

поля, то, вне всякого сомнения, никто не догадается, что это первые в моей жизни этюды