Ван Гог. Письма

только ты не вернешься к прежней жизни»… Я убеждаю Христину не ходить к родственникам,

но если она настаивает, отпускаю ее… А влияние они на нее оказывают пагубное и сильное,

потому что оно исходит от близких, которые сбивают ее с толку, уверяя: «Он несомненно

бросит тебя». Таким образом, они вынуждают ее бросить меня.

289

Сегодня я вышел из дому уже в четыре утра. Хочу приняться, вернее, уже принялся за

мусорщиков. Для этого рисунка мне нужны этюды лошадей. Сегодня я уже сделал два наброска

в конюшне рейнской железной дороги и, возможно, заполучу старую лошадь со свалки. Свалка

– замечательный, но очень сложный и трудный сюжет, который будет стоить мне немалых

усилий. За утро я успел сделать несколько набросков. Тот из них, на котором виднеется

небольшое яркое пятно свежей зелени, будет окончательным вариантом. Сделан он примерно

так, как нацарапано в этом письме: всё, даже женщины на переднем плане и белая лошадь на

заднем, предстает на фоне пятна зелени и полоски неба над ним с таким расчетом, чтобы все

эти черные навесы, уходящие один за другим в перспективу, вся эта грязь и серые фигуры

являлись контрастом чему-то чистому и свежему. Группа женщин и лошадь составляют более

светлые части светотени, а мусорщики и кучи отбросов – более темные. На переднем плане

всевозможный негодный выброшенный хлам: обломки старых корзин, заржавленный уличный

фонарь, битые горшки и пр.

Во время работы над двумя этими рисунками у меня родилось так много замыслов и

появилась такая охота делать новые вещи, что я прямо не знаю, с чего начать; пока что я твердо

решил заняться свалкой.

293

Как тебе известно, я очень долго подавлял в себе желание приняться за композиции;

теперь время для них настало, и во мне произошла революция: я отпустил вожжи, которыми

сдерживал себя, и вздохнул свободнее. Думаю, тем не менее, что в конечном счете я не зря так

долго корпел над этюдами; изучать дело серьезно и не воображать, будто все уже знаешь, –

такое правило верно всегда, а уж в отношении фигур – особенно. Мне страшно нравится фраза

Мауве, который, несмотря на все свои многочисленные работы и весь свой опыт, утверждает:

«Бывают случаи, когда я не знаю, как устроены суставы у коровы». В настоящее время я лично

поступаю следующим образом: рисуя землекопа, у которого нога или рука выставлена вперед, а

голова опущена, я тщательно рисую другую ногу или руку, шею и затылок, которые скрыты от

взоров, и лишь потом принимаюсь за то, что видно, благодаря чему добиваюсь максимальной

правильности рисунка.

295

Сейчас около четырех часов утра. Вчера вечером была гроза, а ночью лил дождь. Теперь

он прошел, но все кругом мокрое, небо серое, там и сям по нему плывут то более светлые, то

более темные массы облаков нейтрального или желтовато-белого цвета. Час ранний, поэтому

зелень кажется сероватой и приглушенной по цвету; по мокрой дороге идет фермер в синей

куртке, он ведет с пастбища караковую лошадь. На заднем плане вырисовывается серый силуэт

города; он тоже приглушенного цвета, на фоне которого резко выделяются мокрые, красные

крыши. Разнообразие колорита земли, зелень и общая живость пейзажа напоминают, скорее,

Добиньи, чем Коро. Уверен, что, если бы ты видел это зрелище, оно доставило бы тебе не

меньше радости, чем мне. Нет ничего более прекрасного, чем природа ранним утром…

Знаешь, о чем я недавно думал? О той книге про Гаварни, которая у тебя. Я, помнится,

прочел в ней, что, по словам самого Гаварни, рисунки, изображающие лондонских пьяниц,

нищих и т. д., начали хорошо получаться у него только после того, как он прожил в Англии

некоторое время – кажется, больше года; он даже рассказывает в одном письме, как много

времени требуется па то, чтобы сжиться с новым окружением.

Так вот, я начинаю чувствовать себя здесь совсем как дома, не то что на первых порах, и

теперь нахожу очень поверхностным все, что делал здесь раньше. Надеюсь, что научусь

выражать себя все более энергично и тонко, и этой надежды вполне хватает, чтобы мое

настоящее казалось мне радужным. В самом деле, у меня нет недостатка ни в сюжетах, ни в

моделях (пока я могу оплачивать их), я полон новых замыслов и планов, а горести еще не

одолели меня.

297

Надеюсь, ты подробно напишешь мне о «Ста шедеврах»? Посмотреть такую выставку,

наверно, просто замечательно.

Подумать только, в свое время было несколько человек – Милле, Коро, Добиньи и др.,

характер, взгляды и дарование которых общественное мнение находило весьма

подозрительными, о которых ходили самые нелепые слухи, на которых смотрели примерно так,

как деревенский жандарм смотрит на бездомного пса или беспаспортного бродягу! Но прошли

годы, и вот тебе «Сто шедевров», а если ста недостаточно, то и вообще сколько угодно. А что

стало с жандармом? От него ничего не осталось, если не считать нескольких хранимых для

курьеза судебных повесток.

И все же я считаю историю великих людей трагичной, даже если им в жизни

приходилось иметь дело не только с деревенскими жандармами. Ведь произведения их обычно

получают признание, когда авторов уже нет в живых; при жизни же им приходится нести бремя

многочисленных трудностей и враждебности со стороны окружающих. Когда я слышу

разговоры о всеобщем признании заслуг того-то и того-то, в моей памяти неизменно оживают

простые, спокойные, слегка угрюмые образы тех, у кого почти не было друзей, и в своей

простоте они кажутся еще более великими и трагичными.

Есть одна гравюра Легро – «Карлейль в своем кабинете», которую я часто вспоминаю,

когда хочу представить себе, например, Милле таким, каким он был в действительности. Когда

я слышу о выставке чьих-нибудь работ, мне всегда приходит на ум то, что сказал Гюго об

Эсхиле: «Сначала они убили Эсхила, а потом сказали: «Воздвигнем ему бронзовую статую».

Бронзовая статуя трогает меня очень мало – не потому, что я не ценю всеобщего признания, а

потому, что при взгляде на нее я не могу отделаться от мысли: «А ведь человека-то убили».

Эсхил, правда, был только изгнан, но в данном случае изгнание, как это часто бывает,

равнялось смертному приговору…

Надеюсь, приехав сюда, ты побудешь у меня в мастерской достаточно долго?

Со времени последнего письма к тебе я непрерывно работаю над «Копкой картофеля».

Начал я и второй этюд на ту же тему с одной фигурой старика. Кроме того, я рисую сеятеля на

большом вспаханном поле; по-моему, он лучше тех сеятелей, которых я уже пробовал делать…

Затем у меня готов этюд, изображающий сжигание сорняков и ботвы, а также два других