Ван Гог. Письма

бы, будь я убежден, что эта женщина достаточно энергична, и не кажись мне ее добрые

намерения столь сомнительными. В общем, самое главное тебе известно. Я же, со своей

стороны, должен пробиваться вперед, иначе и сам пойду ко дну, не принеся ей этим никакой

пользы.

Пока она не станет более деятельной по собственному почину и, главное, на более

длительное время, так как сейчас ее хватает только на краткие вспышки, она останется на

прежнем уровне, даже если у нее вместо меня одного будет три покровителя: они тоже ничем ей

не помогут, коль скоро она сама не сделает всего от нее зависящего. Но дети, которые так

запали мне в сердце! Я не все мог сделать для них, но если бы только эта женщина захотела!..

Довольно, однако, ныть – я должен выдержать, несмотря ни на что.

ДРЕНТЕ

СЕНТЯБРЬ 1883-НОЯБРЬ 1883

Осень 1883 г. Винсент проводит на севере страны, в провинции Дренте, в городах

Хогевене и Ньив-Амстердаме. Он интересуется в первую очередь жизнью крестьян и создает

здесь восемь картин и двенадцать рисунков (преимущественно этюды работающих крестьян

и печальные осенние пейзажи).

Приближение зимы, тоска и одиночество гонят его в Нюэнен, куда в августе 1882 г.

переехали его родители.

324

Теперь, когда я уже пробыл здесь несколько дней и обегал всю округу, я могу более

подробно рассказать тебе о местности, в которой поселился.

Прилагаю набросок с первого написанного мной в этих местах этюда – хижина в степи.

Хижина, сооруженная только из кусков сухого дерна и жердей. Я побывал в полудюжине таких

хижин, посмотрел их изнутри и сделаю с них еще несколько этюдов.

Самый лучший способ объяснить, как выглядят эти хижины снаружи в сумерках или

сейчас же после захода солнца, – это напомнить тебе об одной картине Жюля Дюпре,

принадлежащей, кажется, Месдагу: две хижины, замшелые кровли которых удивительно

глубоким тоном выделяются на туманном, мглистом вечернем небе.

Вот так и здесь. Внутри этих хижин темно, как в погребе, но очень красиво.

Рисунки некоторых английских художников, работавших на равнинах Ирландии, дают

самое реальное представление о том, что я здесь вижу…

Я наблюдал тут великолепные фигуры, волнующие своей сдержанностью. Например,

грудь у здешних женщин вздымается так тяжко, движение это настолько исключает всякую

мысль о сладострастии, что иногда оно возбуждает прямо-таки сострадание и уважение,

особенно если женщина стара и болезненна. На всем здесь лежит отпечаток той же здоровой

грусти, что и на рисунках Милле.

К счастью, мужчины носят здесь короткие штаны: последние лучше обрисовывают

форму ноги и делают движения более выразительными.

Чтобы дать тебе представление об одной из целой кучи вещей, которые во время моих

разведывательных вылазок пробудили во мне новые ощущения и чувства, упомяну о груженных

торфом барках, которые мужчины, женщины, дети, белые и вороные лошади тащат прямо

посреди поля, точь-в-точь как у нас в Голландии, например на Рейсвейкском бечевнике.

Степь – богата: я видел отары овец и пастухов, которые красивей брабантских.

Печи здесь более или менее похожи на «Общинную печь» Т. Руссо: стоят они в садах

под старыми яблонями, среди капусты и сельдерея.

Во многих местах есть и пчелиные ульи. Судя по многим местным жителям, им чего-то

не хватает; здесь, я думаю, не очень здоровые места – вероятно, из-за плохой питьевой воды;

правда, я видел нескольких девушек лет семнадцати и моложе, очень свежих и красивых, но у

большинства остальных довольно поблекший вид, несмотря на юный возраст. Тем не менее это

не лишает благородства их осанку и фигуру, хотя вблизи они выглядят очень увядшими…

Я часто с большой грустью вспоминаю о Христине и ее детях – ах, если бы только о

них заботились как следует! Знаю, ты скажешь, что все случившееся – вина самой Христины,

и это правда; но боюсь, что тут больше ее беды, чем вины. Я с самого начала знал, что характер

ее испорчен, но надеялся, что она исправится; теперь же, когда я больше ее не вижу и

размышляю обо всем, что я замечал за ней, мне все больше и больше кажется, что она зашла

слишком далеко, для того чтобы исправиться. Но это лишь усиливает мою жалость к ней, и мне

становится грустно из-за того, что я бессилен чем-нибудь помочь.

Тео, когда я встречаю в степи такую же несчастную женщину с ребенком на руках или у

груди, глаза мои становятся влажными, потому что в каждом подобном создании я вижу

Христину, причем слабость и неопрятность лишь усиливают это сходство.

Я знаю, что Христина – плохая; что я был вправе поступить так, как поступил; что я не

мог оставаться с нею; что я действительно не мог взять ее с собой; что все, сделанное мною,

было, если хочешь, разумно, мудро и т. д., и, несмотря на все это, у меня сердце

переворачивается, когда я вижу такое жалкое, больное лихорадкой, несчастное существо. Как

много все-таки печального в жизни!

325

Здесь, куда ни пойдешь, повсюду красиво. Степь необозрима, не то что в Брабанте, по

крайней мере около Зюндерта или Эттена; правда, в полдень, особенно когда светит солнце, она

немного монотонна, но именно это настроение, которое я несколько раз безуспешно пытался

передать, мне и не хочется упустить. Море тоже не всегда живописно, но такие моменты и

эффекты также следует наблюдать, если хочешь правильно представлять себе подлинный

характер ландшафта. У степи в этот жаркий полуденный час вид порою далеко не

привлекательный – она надоедлива, однообразна, утомительна, негостеприимна и враждебна,

как пустыня. Писать на таком пылающем свету и передавать исчезающую в бесконечности

перспективу – это такая штука, от которой начинает кружиться голова…

Вечером, когда сквозь сумерки движется жалкая маленькая фигурка и необъятная

выжженная солнцем земля темнеет на фоне нежных лиловатых тонов вечернего неба, от

которого ее отделяет на горизонте лишь последняя тоненькая темно-синяя полоска, эта

надоедливая, однообразная местность становится такой же возвышенной, как картины Жюля

Дюпре. То же свойство присуще здесь и фигурам – крестьянам, женщинам: они не всегда

интересны, но, терпеливо присмотревшись к ним, неизменно открываешь в них нечто подобное

Милле.

326

Вначале у меня были здесь, в степи, кое-какие неприятности с моделями: люди смеялись

надо мной, принимали меня за дурачка, и я не мог закончить начатые этюды с фигурами из-за

того, что модели не хотели позировать, хоть я хорошо, во всяком случае, по местным условиям,

платил им.

Однако я не сдался, ограничил себя одним местом и одной семьей и располагаю теперь