Ван Гог. Письма

старухой, девочкой и мужчиной, которые, надеюсь, согласятся мне позировать и впредь.

Я сделал несколько этюдов равнины, которые пришлю тебе, как только они высохнут, и

начал также несколько акварелей. Набросал я и несколько рисунков пером, потому что пером

можно передать такие подробности, которые немыслимы в этюдах маслом; вот почему, если,

конечно, позволяют обстоятельства, рекомендуется всегда делать два этюда: один,

выполненный исключительно в рисунке, – для композиции; другой – в цвете; таким путем

можно впоследствии оживить живописные этюды. Равнина великолепна: на ней встречаются

заболоченные луга, которые часто напоминают мне Т. Руссо.

Могу тебя заверить, что деревенский воздух и деревенская жизнь благотворно влияют на

мое здоровье. Ах, если бы эта несчастная женщина тоже могла наслаждаться природой!

Здравый смысл ясно подсказывает мне, что при данных обстоятельствах это невозможно, и тем

не менее я думаю о ней с глубоким сожалением.

328

Я испытываю потребность откровенно высказаться, поэтому не скрою от тебя, что меня

охватило чувство большой тревоги, подавленности, je ne sais quoi, вроде невыразимой

обескураженности и отчаяния. Если я не сумею хоть чем-то утешиться, это чувство станет

поистине невыносимым. Я близко принимаю к сердцу свойственное мне неумение ладить с

людьми – оно очень сильно огорчает меня, потому что от него в значительной мере зависят

мой успех и возможность дальнейшей работы.

Кроме того, тревога о судьбе этой женщины, моего бедного малыша и второго ее

ребенка камнем лежит у меня на сердце. Я по-прежнему хочу им помочь и не могу.

Настал такой момент, когда мне необходимы уважение, доверие, немножко тепла, но,

как видишь, доверием я не пользуюсь ни у кого.

Ты, разумеется, исключение, но именно потому, что все взвалено на твои плечи, я

особенно остро чувствую, как все кругом безнадежно и мрачно…

У нас стоят пасмурные, дождливые дни, и, когда я возвращаюсь на чердак, где

обосновался, все кажется мне удивительно грустным; даже свет, падающий через единственное

окно на пустой этюдник и кучу стертых, уже негодных кистей, – и тот удивительно грустен. К

счастью, во всем этом есть своя достаточно комическая сторона, которая позволяет не

разрыдаться, а напротив, от всего сердца посмеяться над собой. Однако все это в такой

огромной степени не соответствует моим планам и серьезности моей работы, что смех сразу же

обрывается…

Кроме того, в последние дни меня одолели мрачные мысли относительно будущего, а

также по поводу жалкого состояния моих живописных принадлежностей, которое лишает меня

возможности делать необходимейшие, полезнейшие вещи так, как их, по существу, следует

делать. Ведь я с самого начала нашел здесь столько красивого, что если бы мог себе это

позволить, послал бы за своими вещами в Гаагу, приспособил бы чердак под мастерскую

(расширив окно) или подыскал бы себе новое помещение, а также пополнил бы и обновил свой

живописный инвентарь.

Я хотел бы иметь возможность проделать все это с величайшей тщательностью, и, если

бы мне кто-нибудь помог, самые мои большие огорчения отпали бы сами собой. Но раз я

покамест не нахожу никого, кто поверил бы мне, любые мои новые расходы неизбежно лягут на

твои плечи. Вот круг, в котором вращаются мои мысли и из которого я не вижу никакого

выхода…

Что мне еще сказать? Иногда мысли мои принимают такое направление: я работал,

экономил и все же не избежал долгов; я был верен женщине и все же вынужден был покинуть

ее; я ненавидел интриги и все же не завоевал доверия окружающих и ничего не имею за душой.

Не думай, что я мало ценю твою неизменную помощь, – напротив; но я часто задаю себе

вопрос, не должен ли я сказать тебе: «Предоставь меня судьбе – тут уж ничего не поделаешь;

тяжесть, лежащая на тебе, слишком велика для одного человека, а получить помощь с моей

стороны нет никаких шансов. Разве это не достаточное доказательство того, что нам следует

сдаться?»…

Что делать? Станет мне со временем лучше или хуже? Я этого не знаю, но не могу

отделаться от чувства безмерной грусти.

У всех бывают черные дни,

Дни сумрачной непогоды.

Все это так и не может быть иначе; весь вопрос в том, не слишком ли велико бывает

подчас количество черных и сумрачных дней!

И все-таки я снова писал с модели в сарае с очень скверным светом. Что ж, я не

отказываюсь делать все, что в моих силах, но могу ли я при данных условиях сделать то, что

необходимо?

330 Ньив-Амстердам

На этот раз лишу тебе из самого дальнего уголка Дренте, куда прибыл после

нескончаемого путешествия на барже через всю равнину. Не вижу никакой возможности

описать тебе как следует эту местность – у меня не хватает слов. Представь себе просто берега

канала, как растянувшиеся на целые мили пейзажи Мишеля или Т. Руссо, ван Гойена или

Конинка.

Плоские планы или полосы различного цвета, делающиеся все уже и уже по мере

приближения к горизонту и подчеркнутые то здесь, то там навесами для торфа, или маленькой

фермой, или несколькими тощими березами, тополями, дубами. Повсюду груды торфа, мимо

постоянно проходят барки, груженные торфом или камышом с болот. Там и сям худые коровы

необычного цвета, отары овец, свиньи.

Фигуры, время от времени возникающие на равнине, отличаются по большей части ярко

выраженным своеобразием, а иногда и подлинным очарованием; я нарисовал, в частности,

женщину на барке с крепом на чепце – она была в трауре, а также мать с ребенком – у матери

на голове лиловый платок. Здесь много типов Остаде – физиономии, напоминающие свиней

или ворон, но время от времени попадается фигурка, которая выглядит, как лилия среди

чертополоха. В общем, я очень доволен своим путешествием, потому что полон новых

впечатлений.

Вечер в степи был невыразимо прекрасен. В одном из альбомов Бетцеля есть лист

Добиньи, передающий точно такой же эффект. Воздух неописуемо нежного лиловато-белого

цвета, облака не кудрявые, а плотные и покрывающие все небо, и в них более или менее яркие

пятна фиолетового, серого, белого и разрывы, сквозь которые просвечивает голубизна. На

горизонте сверкающая красная черта, под нею очень темная полоса коричневой торфяной

равнины, и на фоне ослепительной красной черты ряд маленьких хижин с низкими крышами.

Вечером на этой равнине можно довольно часто наблюдать эффекты, которые англичане

называют «weird» 1 или «quaint». 2 Донкихотские мельницы и странные громады подъемных

мостов вырисовываются фантастическими силуэтами на фоне вибрирующего вечернего