Ван Гог. Письма

времен года.
Весна – это нежные зеленые молодые хлеба и розовый цвет яблонь.
Осень – это контраст желтой листвы с фиолетовыми тонами.
Зима – это снег с черными силуэтами.
Ну, а если лето – это контраст синих тонов с элементом оранжевого в золотой бронзе
хлебов, то, значит, в каждом из контрастов дополнительных цветов (красный и зеленый, синий
и оранжевый, желтый и фиолетовый, белый и черный) можно написать картину, которая
хорошо выражала бы настроение времен года.
374 note 17 Note17 Август 1884
Хочу просто написать тебе несколько слов, пока ты еще в Лондоне…
Как бы я хотел побродить с тобой по Лондону, да еще при настоящей лондонской
погоде, когда город, особенно некоторые старые приречные кварталы, выглядит очень
меланхолично и в то же время поразительно характерно! Многие современные английские
художники, научившиеся у французов видеть и писать, начали делать эти виды. Но, к
сожалению, эти произведения английского искусства, которые наиболее интересны для нас с
тобой, увидеть очень трудно. Большинство же картин, показываемых на выставках, обычно не
внушает к себе симпатии.
Надеюсь, однако, что ты встретишь что-нибудь такое, что поможет тебе понять такие
пейзажи; я лично постоянно вспоминаю некоторые английские картины, например «Унылый
октябрь» Миллеса, а также рисунки Фреда Уокера и Пинуэлла. Посмотри в Национальной
галерее Гоббему и не забудь также несколько очень красивых Констеблей, в том числе
«Хлебное поле» и картину под названием «Ферма в долине», находящуюся в Саут Кенсингтоне.
Мне очень любопытно услышать, что ты там видел и что тебя поразило больше всего.
На прошлой неделе я ежедневно ходил в поля смотреть уборку хлеба и сделал там еще
одну композицию.
Сделал я ее для одного человека в Эйндховене, который хочет декорировать свою
столовую. Он собирался украсить эту комнату композициями с различными святыми. Я же
посоветовал ему подумать, что лучше пробудит аппетит почтенных гостей, которые будут
сидеть за его столом, – шесть сюжетов, взятых из крестьянской жизни и символизирующих
четыре времени года, или вышеупомянутые мистические персонажи. Он побывал у меня в
мастерской и после этого склонился к моему предложению.
Он хочет написать эти панно сам, только удастся ли это ему? (Я все же сделаю наброски
и напишу для него композиции в уменьшенном размере.)
375
Случилось нечто такое, Тео, о чем большинство людей здесь ничего не знает, не
подозревает и не должно знать, так что и ты молчи, как могила. Как это ужасно! Чтобы
рассказать тебе все, мне пришлось бы написать книгу, а я этого не умею. Фрейлейн X. приняла
яд в минуту отчаяния после объяснения с домашними, которые наговорили много плохого и о
ней, и обо мне; она была в таком состоянии, что сделала это, по-моему, в припадке явного
душевного расстройства. Тео, я еще до этого советовался с врачом по поводу некоторых
появившихся у нее симптомов; три дня тому назад я с глазу на глаз предупреждал ее брата, что
опасаюсь, как бы у нее не началась нервная горячка; мне пришлось, к сожалению, сказать ему и
о том, что, по моему мнению, ее близкие поступают крайне неосторожно, разговаривая с ней
так, как они это делают.
Однако это не помогло, настолько не помогло, что ее родные предложили мне ждать два
года; я ответил решительным отказом и объявил, что если речь идет о женитьбе, то она
состоится либо очень скоро, либо никогда.
Тео, ты ведь читал «Госпожу Бовари». Помнишь, первую госпожу Бовари, которая
умерла от последствий нервного припадка? Так вот, здесь произошло нечто похожее, но еще
осложненное тем, что пострадавшая приняла яд.
Она часто говорила, когда мы спокойно гуляли вместе: «Хорошо бы сейчас умереть!» –
но я не обращал на это внимания.
И вот однажды утром она падает на землю. Я решаю, что это просто небольшая
слабость, но ей становится все хуже и хуже. Начинаются спазмы, она теряет дар речи, бормочет
что-то наполовину невнятное, бьется в судорогах и конвульсиях. Выглядело это во всяком
случае иначе, чем нервный припадок, хотя какое-то сходство было; внезапно у меня зародились
подозрения, и я спросил: «Ты что-нибудь приняла?» Она закричала: «Да!» Ну, тут уж я взялся за
нее. Она требовала, чтобы я поклялся, что никому ничего не скажу, я ответил: «Ладно, я
поклянусь в чем угодно, но только при условии, что ты сейчас же избавишься от этого зелья.
Засунь пальцы в рот и постарайся, чтобы тебя вырвало, не то я позову людей».
Надеюсь, теперь тебе понятно остальное?..
Она проглотила стрихнин, но доза была слишком мала; возможно также, что она, желая
одурманить себя, приняла одновременно хлороформ или лауданум, которые и явились
противоядием от стрихнина…
Сейчас она в хороших руках. Но ты понимаешь, как я убит этими событиями. Мне было
так страшно, мой мальчик: мы оказались одни в поле, когда это случилось. К счастью, действие
яда теперь уже прекратилось.
Но что за мировоззрение у этих порядочных людей, что за религию они исповедуют!
Ведь это же просто абсурд, который превращает общество в какой-то сумасшедший дом, ставит
весь мир с ног на голову. Ох, уж мне этот мистицизм!
Ты понимаешь, что в последние дни у меня голова шла кругом и я был целиком
поглощен этой прискорбной историей. Думаю, что теперь, когда X. попробовала отравиться и
ей это не удалось, она сильно перепугалась и не так легко решится повторить свою попытку:
неудавшееся самоубийство – наилучшее лекарство от самоубийства. Но если у нее начнется
нервная горячка или воспаление мозга, тогда…
Однако пока что все идет хорошо, и я опасаюсь только дурных последствий.
Тео, мой мальчик, я так подавлен случившимся.
377
Хочу лишь в нескольких словах сообщить тебе, что я ездил в Утрехт навестить ее.
Я переговорил также с врачом, у которого она живет на квартире, и посоветовался с ним,
что я должен и чего не должен делать в интересах здоровья и будущего больной, нужно ли мне
продолжать наши отношения или порвать их.
В этом вопросе я не приму совета ни от кого, кроме врача. Я слышал, что здоровье ее
сильно пошатнулось, хотя она и поправляется; к тому же, по словам доктора, который знал ее с
детства и лечил также ее мать, конституция у нее всегда была очень хрупкой и всегда такой
останется. В данный момент существуют две опасности: она слишком слаба, чтобы выйти
замуж, по крайней мере, сейчас; однако порывать с ней покамест тоже не годится.
Таким образом, надо выждать некоторое время, а затем я получу от врача решительные
указания, что для нее лучше – расстаться нам или нет. Другом ей я, разумеется, останусь в
любом случае: мы, вероятно, достаточно сильно привязаны друг к другу.
Я провел с нею почти целый день… Чертовски трогательно видеть, как эта женщина
(такая слабая и доведенная пятью-шестью другими женщинами до того, что приняла яд)
заявляет, словно одержала победу над собою и обрела покой: «И все-таки я тоже любила».
Раньше она никогда по-настоящему не любила.
Эти дни я так полон горя, которое нельзя ни позабыть, ни заглушить, что сам чувствую
себя больным.
Я многое предвидел и всегда берег ее в том отношении, в каком она могла уронить себя
в глазах общества, хотя мог бы обладать ею, если бы пожелал; таким образом, она безусловно
сохраняет свое положение в обществе; отдавай она себе в этом отчет, она имела бы полную
возможность добиться удовлетворения от женщин, разрушивших ее планы, и даже наказать их.
И я помог бы ей в этом, но, к сожалению, она не все и не всегда понимает или понимает
слишком поздно. Что поделаешь!
Жаль, что я не встретился с нею раньше, скажем, лет десять назад. Сейчас она
производит на меня то же впечатление, что скрипка Кремонского мастера, испорченная
неумелым реставратором…
Но когда-то это был редкий инструмент большой ценности: даже сейчас, несмотря ни на
что, она стоит многого.
378
Повторяю, если хочешь что-то делать, не бойся сделать что-нибудь неправильно, не
опасайся, что совершишь ошибки. Многие считают, что они станут хорошими, если не будут
делать ничего плохого. Это ложь, и ты сам прежде называл это ложью. Такая позиция ведет к
застою, к посредственности. Когда пустой холст идиотски пялится на тебя, малюй хоть что-
нибудь. Ты не представляешь себе, как парализует художника вид вот такого пустого холста,
который как бы говорит: «Ты ничего не умеешь». Холст таращится, как идиот, и так
гипнотизирует некоторых художников, что они сами становятся идиотами.
Многие художники боятся пустого холста, но пустой холст сам боится настоящего
страстного художника, который дерзает, который раз и навсегда поборол гипноз этих слов: «Ты
ничего не умеешь».
Сама жизнь тоже неизменно поворачивается к человеку своей обескураживающей,
извечно безнадежной, ничего не говорящей, пустой стороной, на которой, как на пустом холсте,
ничего не написано. Но какой бы пустой, бесцельной и мертвой ни представлялась жизнь,
энергичный, верующий, пылкий и кое-что знающий человек не позволит ей водить себя за нос.
Он берется за дело, трудится, преодолевает препятствия, даже если при этом кое-что
ломает и «портит». В последнем его непременно упрекнут, но пусть холодные теологи болтают,
что им угодно!
Тео, мне чертовски жаль эту женщину: ведь ее возраст, а также, вероятно, болезнь
печени и желчного пузыря так зловеще угрожают ей! И все это еще усугубилось ее чувством.
379
Ты пишешь, что в скором времени откроется выставка Делакруа. Очень хорошо! Значит,
ты, несомненно, увидишь картину «Баррикада» *, которую я знаю только по биографии
Делакруа. Мне думается, она была написана в 1848 г.
Ты, вероятно, знаешь, кроме того, литографию Лемюда, – если это не Лемюд, то Домье,