Ван Гог. Письма

– которая также изображает баррикаду 1848 г. Представь себе на минуту, что мы с тобой

живем в 1848 г. или в какой-то аналогичный период; например, при государственном

перевороте Наполеона, когда опять повторилась та же история. Я не собираюсь говорить тебе

колкости – это никогда не входило в мои намерения; я просто пытаюсь объяснить тебе,

насколько возникшие между нами разногласия связаны с общими течениями в обществе и не

имеют никакого отношения к личным обидам. Итак, возьмем 1848 г.

Кто тогда противостоял друг другу, кого мы можем назвать в качестве типичных

представителей борющихся сил? С одной стороны, Гизо, министра Луи-Филиппа; с другой –

Мишле, Кинэ и студентов.

Начнем с Гизо и Луи-Филиппа. Были ли они скверными людьми и тиранами? В общем,

нет; это были, на мой взгляд, люди вроде отца и дедушки, вроде старики Гупиля, короче говоря,

люди, на вид весьма респектабельные, глубокомысленные, серьезные; но стоит присмотреться к

ним немножко повнимательнее и поближе, как в них обнаруживается нечто до такой степени

унылое, тупое, вялое, что становится тошно.

Разве это слишком крепко сказано?

Если отбросить в сторону различие в общественном положении, у них тот же дух, тот же

характер. Разве я не прав?

Теперь возьмем, к примеру, Кинэ, Мишле или Виктора Гюго (позднее). Так ли уж была

велика разница между ними и их противниками? Да, бесконечно велика, но при поверхностном

рассмотрении этого не скажешь: я сам в свое время находил одинаково прекрасными книги

Гизо и книги Мишле. Но я-то, вникнув в дело поглубже, обнаружил между ними разницу и –

что еще важнее – противоречие.

Короче говоря, первый заходит в тупик и бесследно исчезает; во втором же, напротив,

всегда есть нечто бесконечное. С тех пор утекло много воды. Но я представляю себе, что если

бы мы с тобой жили в те времена, ты стоял бы на стороне Гизо, а я на стороне Мишле. И будь

мы оба достаточно последовательны, мы могли бы не без грусти встретиться друг с другом как

враги на такой вот, например, баррикаде: ты, солдат правительства, – по ту сторону ее; я,

революционер и мятежник, – по эту.

Теперь, в 1884 г., – последние две цифры случайно оказались теми же, только

поменялись местами, – мы вновь стоим друг против друга. Баррикад сейчас, правда, нет, но

убеждений, которые нельзя примирить, – по-прежнему достаточно.

Le moulin n'y est plus, mais le vent y est encore. 1

1 Мельницы уже нет, a ветер дует, как прежде (франц.).

Мы, на мой взгляд, находимся в разных, враждебных лагерях, и тут уж ничего но

поделаешь. Хочешь – не хочешь, должен продолжать и я, должен продолжать и ты. Но так как

мы с тобой все-таки братья, давай перестанем стрелять друг в друга (в фигуральном смысле).

Мы не можем помочь друг другу так, как помогали бы люди, находящиеся в одном

лагере и стоящие плечом к плечу. Нет, если мы приблизимся друг к другу, мы оба попадем под

обстрел.

Мои колкости – это пули, направленные не против тебя, моего брата, а против партии, к

которой ты принадлежишь.

Твои колкости, на мой взгляд, тоже направлены не лично в меня; тем не менее ты ведешь

огонь по баррикаде и даже считаешь это своей заслугой, хотя на баррикаде нахожусь я…

У меня создалось вот какое впечатление: если я в прошлом еще надеялся, что ты

изменишься и мы окажемся на одной стороне, то теперь мы определенно оказались в

противоположных лагерях.

Ты, со своей стороны, вероятно, тоже надеялся, что я решительно переменюсь и вместе с

тобой попаду в тот лагерь, в котором ты сейчас находишься. Но, как видишь, это не входит в

мои намерения. Я должен стрелять по твоим, однако постараюсь не попасть в тебя. Ты должен

стрелять по моим, так сделай то же самое.

Надеюсь, ты поймешь, что я выражаюсь в фигуральном смысле. Ни ты, ни я не

занимаемся политикой. Но мы живем в мире, в обществе, где людям поневоле приходится

группироваться. Ответственны ли облака за то, что они принадлежат к той или ивой грозовой

туче, за то, что несут в себе отрицательный или положительный электрический заряд? Правда,

люди – не облака. Человек, как индивидуум, представляет собой часть человечества, а

человечество делится на партии. В какой мере наша принадлежность к той или иной партии

является результатом нашей собственной воли и в какой – следствием стечения обстоятельств?

Тогда был 48 год, теперь 84-й. Le moulin n'y est plus, mais le vent y est encore.

Так попытайся же разобраться, к какой собственно партии ты принадлежишь, а я, со

своей стороны, попытаюсь сделать то же самое.

380 note 18 Note18 30 сентября 1884

Этой зимой я надеюсь, использовав прежние композиции, сделать несколько рисунков и

послать кое-что из них, скажем, в «London News», который, как ты мог заметить, сейчас

нередко бывает лучше, чем «Graphic», и, между прочим, напечатал недавно очень красивую

репродукцию Френка Холла и прекрасный пейзаж с овцой.

В последнее время я очень много работал и, по-моему, перенапряг свои силы, поскольку

кроме работы у меня были разные переживания…

Я потерял сон и аппетит, вернее, ем и сплю слишком мало, отчего очень слабею.

Я постоянно сожалею, Тео, что мы с тобой стоим по разные стороны баррикады; хотя

баррикады, как конкретного сооружения из камней мостовой, нигде больше не видно,

социально она несомненно существует и будет продолжать существовать…

Послушай, Тео, что касается баррикады, то в моей жизни было время, когда я тоже стоял

на путях Гизо и ему подобных. Но ты знаешь, как энергично и решительно я отвернулся от них,

когда раскаялся в своей ошибке.

Сегодняшнее поколение не хочет меня: ну что ж, мне наплевать на него. Я люблю

поколение 48 года и как людей и как художников больше, чем поколение 84-го, но в 48 году

мне по душе не Гизо, а революционеры – Мишле и крестьянские художники Барбизона.

381

Я купил превосходную книгу – «Анатомия для художников» Джона Маршалла; стоит

она, правда, дорого, но я буду пользоваться ею всю жизнь, потому что она очень хорошая. Есть

у меня и пособия, какими пользуются в Школе изящных искусств и в Антверпене…

Основательное знание человеческого тела – ключ ко многому, но приобретение таких

знаний стоит недешево. Кроме того, я совершенно уверен, что цвет, светотень, перспектива,

тон и рисунок – короче, все имеет свои определенные законы, которые должно и можно

изучать, как химию или алгебру. Это далеко не самый удобный взгляд на вещи, и тот, кто

говорит: «Ах, всем этим надо обладать от природы!» – сильно облегчает себе задачу. Если бы

дарования было достаточно! Но его недостаточно: именно тот, кто многое постигает