Ван Гог. Письма

1 «Женщина – проклятие праведника» (франц.).
2 «Праведник – проклятие женщины» (франц.).
3 «Художник – проклятие финансиста» (франц.).
4 «Финансист – проклятие художника» (франц.).
386-6
Что сказать тебе? Письмо твое звучит очень разумно и выдержано в стиле, скажем,
хорошего министра изящных искусств.
Тем не менее мне от него мало проку, и я им не удовлетворен, особенно твоей фразой:
«Позднее, когда ты выразишь себя более ясно, мы, возможно, кое-что найдем и в твоих
теперешних работах, и тогда будем действовать не так, как сейчас…» Я вижу в ней только
красивые обещания: на взгляд такого человека, как я, который предпочел бы найти рынок сбыта
для своих работ более прозаическим путем, но зато немедленно, подобная фраза представляет
собой лишь обычное министерское пускание пыли в глаза.
Будь любезен, оцени то обстоятельство, что я называю тебя хорошим министром: я ведь
достаточно хорошо знаю, какими чертовски дрянными бывают обычно вознесшиеся в высокие
сферы люди, чтобы не оценить светлую личность даже среди министров….
Но перейдем к делу. Подумал ли ты о том, что сейчас мои расходы составляют два
гульдена в день: считай, один – на оплату моделей, один – на холст и краски, – дешевле не
выходит, а мне еще надо оплатить счета и съездить в Антверпен.
Положение у меня здесь несколько напряженное, живется мне сейчас не слишком-то
приятно, и мне стоит достаточно большого труда соблюдать, как говорится, душевное
равновесие.
Домашних, хотя мы с ними особенно не ссоримся, тоже не очень радует перспектива
моего длительного пребывания здесь – это я отлично понимаю.
И все же я не могу уехать совсем или хотя бы частично (говоря «частично», я имею в
виду свое решение сохранить за собой мастерскую), пока не сделаю еще какого-то количества
этюдов и не увижу, что мне ничто не препятствует перебраться в Антверпен.
388
Я не мешаю людям говорить и думать обо мне, что им угодно, даже хуже, чем ты себе
представляешь. Но вот что я тебе скажу: если мне что-нибудь не удается, я вовсе не прихожу к
выводу, что не должен был за это браться: напротив, многократные неудачи лишь дают мне
основание повторить попытку и посмотреть, нельзя ли все-таки сделать то, что я хочу – пусть
заново, но обязательно в том же направлении, поскольку мои замыслы всегда продуманы,
рассчитаны и, на мой взгляд, имеют свои raison d'etre.
Лично для меня существенная разница между порядком вещей до и после революции
состоит в том, что последняя изменит социальное положение женщины и сделает возможным
равноправное сотрудничество мужчины и женщины.
Но у меня нет ни слов, ни времени, ни охоты, чтобы распространяться на эту тему.
Современная, довольно условная мораль, на мой взгляд, глубоко ошибочна, и я надеюсь, что со
временем она изменится и обновится.
Что же касается «подозрений», которые ты питаешь и о которых ты, как я вижу, решил
довести до моего сведения, то здесь я никак не хочу влиять на тебя. Не сомневайся, однако, что
это один из тех «симптомов», о которых я уже писал тебе, которые нахожу не очень красивыми
и с которыми не могу тебя поздравить.
Но это тоже, если угодно, субъективное мнение. Словом, поступай, как хочешь,
подозревай или не подозревай, говори все, что взбредет в голову; я во всяком случае
постараюсь сделать все, чтобы предотвратить последствия, которые могут для меня возникнуть,
а в остальном мне остается только сослаться на то, что я говорил тебе по поводу нашего
пребывания на разных сторонах баррикады…
Поступай согласно своим принципам, а я буду делать то же самое; однако давай по
возможности не целиться прямо друг в друга: мы ведь все-таки братья…
Памятуя, что нам не следует вставлять друг другу палки в колеса, я, как уже писал тебе,
попытаюсь завести новые связи в Эйндховене, в Антверпене, в общем, где удастся.
Но это не делается сразу, и я, со своей стороны, предпринимаю подобные попытки
исключительно по одной причине: ты достаточно ясно и недвусмысленно дал мне понять, что я
напрасно воображаю, будто ты намерен проявить интерес ко мне и к моей работе иначе как в
порядке покровительства. Так вот, от покровительства я решительно отказываюсь…
Я ни в коей мере не предполагаю, что выиграю от этого материально; но как только
какой-нибудь торговец картинами, будь это самый последний крохобор, согласится обеспечить
меня едой, жильем, хотя бы на чердаке, и кое-какими красками, я с радостью начну продавать
ему свои картины – если ты предпочитаешь называть это продажей.
Счет на краски – вот оборотная сторона живописи.
И в данный момент она меня весьма тревожит…
Такая же приятная перспектива ждет меня и в январе, когда мне снова придется платить.
Вот почему я жаловался и сказал, что мне действительно нужно немножко больше обычного
сейчас, а не позднее: ей-богу, я должен хотя бы продолжать работу, а когда это по
материальным причинам не удается и я сижу сложа руки, я чувствую себя глубоко несчастным.
И в этом я не могу винить только себя по той простой причине, что расходы мои объясняются
не моей расточительностью, а потребностями работы.
388-а 31 января 1885
С этого лета я невольно представляю тебя в пенсне с черными стеклами. «Это не так уж
сильно меняет человека», – возразишь ты.
Может быть. Но у меня такое впечатление, что в ином, нежели буквальном значении, ты,
действуя и мысля, смотришь на все через такое вот черное пенсне. Пример – твоя
подозрительность.
Но, с другой стороны, я считаю, что знать как следует свой Париж – совсем неплохо;
если человек, попав туда, становится насквозь парижанином, насмешливым, непреклонным и
что называется «себе на уме», я его не осуждаю: я не настолько ограничен. Отнюдь нет. Будь и
оставайся парижанином, если хочешь, – мне все равно.
В мире существует много великого – море и рыбаки, поля и крестьяне, шахты и
углекопы.
Такими же великими я считаю Париж с его мостовыми и людей, которые хорошо знают
свой Париж.
Ты, со своей стороны, совершаешь, однако, ошибку, не понимая, что твои подозрения по
поводу моих расходов просто неуместны. Безусловно, я мыслю иначе, чувствую иначе,
поступаю иначе, чем ты. Но в этом есть своя последовательность, и на это есть свои причины.
Когда я советовал тебе стать художником, а ты писал мне в Дренте, что я сужу о твоих
делах издалека и со стороны, я признал твою правоту; не менее справедливо будет признать и
обратное, а именно, что ты тоже не можешь судить о поступках, совершенных мною здесь.
Поэтому оставь свои подозрения: они просто неуместны.
Моя работа очень важна для меня; я должен много писать, и мне постоянно требуются
модели; вот почему мне так неприятно видеть, что моя изнурительная, порой неблагодарная
работа вызывает подозрения. Впрочем, это временные трудности, которые надо пережить, – в
конце концов, живописью занимаются не ради развлечения.
389
Прилагаю несколько набросков голов, над которыми сейчас работаю; я набросал их в
спешке и по памяти.
Я писал тебе, как мало денег у меня осталось до конца месяца. Ты знаешь, что и в
прошлом месяце было примерно то же самое.
Теперь больше, чем когда-либо, получается так, что я пишу до тех пор, пока у меня есть
деньги на модели. Не могу тебе передать, в какое нетерпение и отчаяние я прихожу, если к
концу месяца мне приходится прекращать работу над вещами, которые я хочу закончить.
Я должен сделать пятьдесят голов зимою, пока я еще здесь и могу сравнительно легко
находить разного рода модели. Если я не приму мер, зима пройдет, а я так и не сделаю столько,
сколько хочу и сколько необходимо сделать…
При упорной работе эти пятьдесят голов будут закончены еще зимой. Но они требуют
такого труда и стольких хлопот, что я не могу терять ни одного дня… Если ты занял денег или
можешь где-нибудь занять, помоги мне… Я не в силах примириться с тем, что из-за отсутствия
их останавливается моя работа.
390
Упорно работаю над серией голов людей из народа, за которую взялся; прилагаю
маленький набросок последней головы – вечером я обычно набрасываю их по памяти на
кусочке бумаги; это одна из них. Позднее я, возможно, сделаю их и в акварели. Но сначала я
должен их написать.
Помнишь, еще в самом начале я всегда говорил о своем большом уважении и симпатии к
работам папаши де Гру? В последние дни я думаю о нем больше, чем когда-либо. В первую
очередь нужно смотреть не его исторические вещи, хотя они очень красивы, и не те его
картины, которые написаны в духе, скажем, автора «Совести».
В первую очередь нужно смотреть у него такие полотна, как «Предобеденная молитва»,
«Паломничество», «Скамья бедных» и в особенности типы простых брабантцев.
Де Гру так же мало ценят, как, например, Тейса Мариса. Он, конечно, совсем ее похож
на него, но их объединяет то, что оба они встретили на своем пути яростное сопротивление…
Если бы в свое время де Гру захотел нарядить своих брабантцев в средневековые
костюмы, он стоял бы сейчас рядом с Лейсом не только в смысле признания своего таланта, но
и в смысле материального благополучия.
Однако он не пошел на это, а теперь, много лет спустя, началась реакция против
средневековья, хотя Лейс всегда останется Лейсом, Тейс Марис – Тейсом Марисом, а «Собор
Парижской богоматери» Виктора Гюго – «Собором Парижской богоматери».
Однако сейчас нужен реализм, который тогда был нежелателен: потребность в реализме,
в котором есть характер и серьезное чувство, сейчас остра, как никогда.
Заверяю тебя, что я лично постараюсь держать курс прямо на него и буду писать самые
простые, самые обыденные вещи…
Знай раз и навсегда: когда я прошу у тебя денег, я прошу их не даром – работы,
которые я делаю, принадлежат тебе. Пусть сейчас я все еще отстаю – я стою на правильном
пути и сумею двинуться вперед.
391
Дня через два-три ты получишь двенадцать рисунков пером, сделанных с этюдов голов.
В конечном счете, больше всего в своей стихии я чувствую себя, когда работаю над
фигурой.
Мне представляется также, что, например, в головах, которые я сделал еще в Гааге, и в
некоторых других фигурах больше характерности, чем в остальных моих работах. Возможно,
мне есть смысл сосредоточиться исключительно на фигуре.
Но поскольку изолированных фигур не бывает, к ним, естественно, прибавляется
окружение, постольку неизбежно приходится заниматься и им.
Мне очень хочется со временем увидеть картину, которую ты получил. 1
1 Имеется в виду предварительный этюд шведского художника Иозефсона к его ставшей
впоследствии знаменитой картине «Русалки».
Я не совсем понимаю, что, собственно, выражает сама легенда.
Не понимаю потому, что ты говоришь: «Это фигура в духе Данте – символ злого духа,
увлекающего людей в бездну». Такие вещи безусловно несовместимы: ведь строгая, суровая
фигура Данте, проникнутая возмущением и протестом против того, что ему довелось увидеть,
протестом против гнусных несправедливостей и предрассудков средневековья, – несомненно
один из самых искренних, честных, благородных образов своей эпохи. Недаром люди говорили
о Данте: Вот тот, кто побывал в аду и вернулся оттуда.
Побывать в аду и вернуться оттуда – это нечто совсем иное, чем сатанинское желание
увлечь туда других.
Следовательно, навязывать фигуре в духе Данте сатанинскую роль можно, лишь
чудовищно исказив подлинный характер этой фигуры.
Профиль Мефистофеля отнюдь не похож на профиль Данте.
Современники писали о Джотто: «Он первый придал доброту выражению человеческого
лица». А Джотто, как тебе известно, писал Данте, и притом с большим чувством – ты ведь
знаешь этот старинный портрет. Отсюда я заключаю, что изображение Данте, каким бы
печальным оно ни было, по существу выражает что-то бесконечно доброе и нежное. Сатану или
Мефистофеля я никак не могу себе представить фигурами в духе Данте.
392
Я еще никогда но начинал год с более мрачными перспективами и в более мрачном
настроении; предвижу, что меня ждет в будущем мало успехов и много борьбы.
На дворе тоскливо: поля – черный мрамор из комьев земли с прожилками снега; днем
большей частью туман, иногда слякоть; утром и вечером багровое солнце; вороны, высохшая
трава, поблекшая, гниющая зелень, черные кусты и на фоне пасмурного неба ветви ив и
тополей, жесткие, как железная проволока.
Вот что я вижу, выходя на улицу, и все это гармонирует с интерьерами, которые в такие
зимние дни выглядят очень мрачно.
Гармонирует пейзаж и с лицами крестьян и ткачей. Я не слышал от последних ни единой
жалобы, но приходится им туго. Ткач, который упорно трудится, вырабатывает за неделю
примерно 60 ярдов ткани. Пока он ткет, жена его сидит перед ним и мотает пряжу, то есть
накручивает ее на шпульки; следовательно, чтобы семья могла прожить, работать должны двое.
За 60 ярдов ткач получает чистыми, скажем, четыре с половиной гульдена в неделю; к
тому же в наши дни, относя такой кусок к фабриканту, ткач нередко слышит, что следующий
заказ он получит не раньше, чем через неделю или две. Словом, не только оплата низкая, но и
работы не хватает.
Поэтому в людях здесь явственно чувствуется подавленность и тревога.
Здесь царит совсем другое настроение, нежели у углекопов, среди которых я жил в год
забастовок и катастроф в шахтах. Там было еще хуже, хотя и тут сердце часто прямо
разрывается от горя; но здесь все молчат – я буквально нигде не слышал ничего
напоминающего бунтарские речи. Выглядят ткачи так же безотрадно, как старые извозчичьи
клячи или овцы, которых пароходом отправляют в Англию.
393
Ты доставишь мне большую радость, если попробуешь раздобыть мне «Illustration» №
2174 от 24 октября 1884 г. Это уже старый номер, но ты, вероятно, еще сможешь получить его в
редакции. Там есть рисунок Поля Ренуара «Забастовка ткачей в Лионе», а кроме того один его
набросок из серии, которую он посвятил опере и с которой издал также гравюры; одну из них,
«Арфиста», я нахожу очень красивой…
Но рисунок, изображающий ткачей, лучше всего: он так материален и объемен, что, на
мой взгляд, может выдержать сравнение с Милле, Домье и Лепажем.
Когда я вспоминаю, что он достиг такой высоты, с самого начала не подражая другим, а
работая с натуры, находя свой собственный стиль и все-таки оставаясь на уровне лучших даже в
смысле техники, я вижу в нем новое подтверждение того, что, если художник неизменно
придерживается натуры, работа его улучшается с каждым годом.
И с каждым днем я все больше убеждаюсь, что люди, для которых борьба за овладение
натурой не главное, не достигают цели.
Когда пытаешься добросовестно следовать за великими мастерами, видишь, что в
определенные моменты все они глубоко погружались в действительность. Я хочу сказать, что
так называемые творения великих мастеров можно увидеть в самой действительности, если
смотреть на нее теми же глазами и с теми же чувствами, что они. Думаю, что если бы критики и
знатоки искусства лучше знали природу, их суждения были бы правильнее, чем сейчас, когда
они обычно живут только среди картин, которые сравнивают с другими картинами. Если брать
лишь одну сторону вопроса, это, конечно, само по себе неплохо; но такой подход к делу
несколько поверхностен, особенно если при этом забываешь о природе или недостаточно
глубоко ее знаешь.
Разве ты не понимаешь, что здесь я не так уж неправ, – и чтобы еще яснее выразить то,
что я имею в виду, – разве не жаль, что ты, например, редко или почти никогда не заходишь в
те хижины, не общаешься с теми людьми, не видишь тех пейзажей, которые больше всего
нравятся тебе в уже написанных картинах?
Не скажу, что в твоем положении тебе легко это сделать: ведь в природу нужно много и
долго всматриваться, прежде чем удостоверишься, что наиболее убедительные произведения
великих мастеров все-таки уходят своими корнями в самое жизнь. Действительность – вот
извечная основа подлинной поэзии, которую можно найти, если искать упорно и вскапывать
почву достаточно глубоко…
Даже впоследствии, когда я начну делать кое-что получше, чем сейчас, я все равно буду
работать так же, как теперь; я хочу сказать, что яблоко будет тем же самым яблоком, но
только более спелым; мои взгляды останутся теми же, что вначале. И это причина, по которой я
заявляю: если я ни на что не годен сейчас, то и потом буду ни на что не годен; если же я чего-то
стою сейчас, то буду чего-то стоить и после. Пшеница – всегда пшеница, даже если горожане
вначале принимают ее за сорняк, и наоборот.
Во всяком случае, одобряют или не одобряют люди то, что я делаю и как я делаю, я
лично знаю один-единственный путь – бороться с природой до тех пор, пока она не выдаст мне
свои тайны.
Продолжаю работать над различными головами и руками.
У меня опять их готово довольно много, а найдешь ты среди них что-нибудь стоящее
или нет – это уж зависит не от меня.
Повторяю: иного пути я не знаю.
Не понимаю твоего замечания: «Возможно, позднее мы начнем находить прекрасное и в
современных вещах».
Будь я на твоем месте, у меня хватило бы уверенности и самостоятельности сегодня же
решать, вижу я что-нибудь в данной вещи или нет.
394
Усиленно занимаюсь головами. Днем пишу, вечером рисую. Таким образом, я уже
написал по крайней мере тридцать голов и столько же нарисовал. В результате я вижу теперь
возможность через какое-то время начать делать их совсем иначе.
Думаю, что это пригодится мне и для фигуры в целом. Сегодня я сделал одну – белое и
черное на фоне телесного цвета.
Я также все время ищу синий цвет. Фигуры крестьян здесь, как правило, синие. И это –
на фоне спелой пшеницы, увядших листьев или живой изгороди из буков, так что
приглушенные оттенки как более темного, так и более светлого синего подчеркиваются и
начинают звучать благодаря контрасту с золотыми или красновато-коричневыми тонами. Это
очень красиво и поразило меня с самого начала, когда я еще только приехал сюда. Люди здесь
носят – разумеется, сами того не подозревая – одежду самого красивого синего цвета, какой
мне только приходилось видеть.
Сделана она из грубого домотканного холста – основа черная, уток синий, в результате
чего получается рисунок в черную и синюю полоску. Когда ткань вылиняет и немножко
поблекнет от дождя и ветра, получается бесконечно спокойный мягкий той, который особенно
хорошо подчеркивает цвет тела. Короче говоря, тон достаточно синий, чтобы реагировать на
все цвета, в которых есть скрытые элементы оранжевого, и достаточно обесцвеченный, чтобы
не слишком дисгармонировать с ними.
Но это вопрос цвета, а на той стадии, на которой я нахожусь, для меня гораздо большее
значение имеет вопрос формы. Форму, думается мне, лучше всего можно выразить почти
монохромным колоритом, тона которого различаются, главным образом, своей интенсивностью
и качеством. Например, Жюль Бретон написал свой «Источник» почти одним цветом.
Необходимо, однако, изучить каждый цвет отдельно в связи с контрастным к нему: лишь после
этого обретаешь твердую уверенность, что нашел гармонию.
Пока лежал снег, я написал также несколько этюдов нашего сада. С тех пор пейзаж
сильно изменился: теперь у нас здесь прекрасное – лиловое с золотом – вечернее небо над
домами, силуэты которых темнеют между массами деревьев ржавого цвета; надо всем высятся
голые черные тополя; на передних планах поблекшая, обесцвеченная зелень, перемежающаяся
полосами черной земли и бледным камышом по краям канав.
Я отлично вижу все это и, как любой другой человек, нахожу такое зрелище
великолепным; но меня еще больше интересуют пропорции фигуры и соотношение частей лица;
поэтому я не могу заниматься всем остальным, пока еще больше не овладею фигурой.
Итак, прежде всего фигура. Я лично не могу без нее понять остального: именно фигура
создает настроение. Допускаю, однако, что существуют люди, например Добиньи, Арпиньи,
Рейсдаль и многие другие, всецело увлеченные исключительно пейзажем; их работы полностью
удовлетворяют нас потому, что сами они находили удовлетворение в небе и земле, в луже воды
и кустарнике.
Тем не менее я считаю удивительно мудрым замечание Израэльса, сказавшего о пейзаже
Дюпре: «Это совсем как фигурная картина».
395
Ты пишешь, что, если у меня что-либо готово и я считаю это действительно стоящим, ты
попробуешь послать мои вещи в Салон. Ценю твои добрые намерения.
Это – во-первых; а во-вторых, знай я о твоих замыслах полтора месяца тому назад, я
попытался бы послать тебе что-нибудь подходящее.
К сожалению, сейчас у меня пет ничего такого, что мне самому хотелось бы послать:
последнее время я, как тебе известно, писал почти исключительно головы, но это – этюды в
полном смысле слова, иными словами, предназначены только для мастерской.
Однако я сегодня же начал делать кое-какие новые вещи, которые отправлю тебе.
Возможно, они пригодятся: в связи с Салоном ты будешь встречаться с множеством
людей и при случае у тебя будет что им показать – пусть даже только этюды.
В частности, ты получишь голову старухи и голову молодой женщины.
396
Когда я вижу, например, замечательных «Дровосеков» Лермита, я очень хорошо
понимаю, какая большая дистанция отделяет еще меня от создания чего-то подобного такой
вещи. Но что касается моих взглядов и метода, сводящегося к тому, чтобы всегда работать
непосредственно с натуры – пусть даже в убогой, закопченной хижине, то вид произведений
Лермита подбадривает меня. Я убеждаюсь при этом (например, по деталям головы и рук), что
художники, подобные Лермиту, несомненно, изучали фигуры крестьян не с довольно большого
расстояния, а вблизи, и не теперь, когда они уже легко и уверенно творят и компонуют, а еще
раньше, чем научились это делать. «On croit j'imagine, ce n'est pas vrai – je me souviens», 1 –
сказал один из тех, кто мастерски владеет композицией.
1 «Люди полагают, что я выдумываю; это неправда – я припоминаю» (франц.).
Что касается меня, то я еще не могу показать ни одной картины, пожалуй, даже ни
одного рисунка.
Но этюды я делаю. Именно поэтому я очень хорошо представляю себе, что может
наступить время, когда я тоже научусь быстро делать композиции.
В самом деле, трудно сказать, где кончается этюд и где начинается картина.
Я задумал несколько более крупных, тщательно проработанных вещей, и в случае, если
мне станет ясно, как передать наблюдаемые мной эффекты, я оставлю у себя этюды, о которых
идет речь, потому что они мне, безусловно, понадобятся. Это будет нечто в таком роде: фигуры
на фоне светлого окна.
У меня готовы этюды голов и против света, и повернутые к свету, и я уже несколько раз
брался за целую фигуру – женщина за наматыванием пряжи, за шитьем, за чисткой картофеля.
Полный фас и профиль – это очень трудный эффект.
Думаю все-таки, что кое-чему я научился.
397 note 20 Note20 Апрель 1885
Я но хотел много говорить об этом и спорить с тобой, когда ты во время пребывания
здесь сказал, что я еще переменюсь и не захочу навсегда остаться тут, подобно тому как Мауве
не захотел навсегда остаться в Блумендале.
Может быть, ты и прав, но я покамест не вижу никакого смысла менять место
жительства, потому что природа здесь красивая и у меня хорошая мастерская.
Не забывай, что, по моему твердому убеждению, самое лучшее для крестьянского
художника – брать пример с барбизонцев и жить в самой гуще того, что пишешь: ведь в
сельской местности природа каждый день раскрывается с совершенно новой стороны.
Короче, вот две причины, по которым следует жить в деревне: работать там можно
больше, а тратить меньше.
398
Вполне вероятно, что мама, Вил и Кор в будущем году переедут в Лейден. Тогда из всех
наших в Брабанте останусь я один.
И отнюдь не исключено, что я останусь здесь до конца жизни. В сущности, у меня одно
желание – жить в деревенской глуши и писать деревенскую жизнь. Я чувствую, что могу найти
себе здесь поле деятельности; таким образом, я тоже возьмусь за плуг и начну прокладывать
свою борозду.
Предполагаю, что ты придерживаешься на этот счет иного мнения и, возможно,
предпочел бы, чтобы я избрал себе другое место жительства. Мне иногда кажется, что у тебя
больше данных для городской жизни, в то время как я, наоборот, чувствую себя дома скорее
вне города.
Мне еще предстоит преодолеть много трудностей, прежде чем я заставлю людей
понимать мои картины, а пока что я решил но позволять себе падать духом. Помнится, я
однажды читал, что у Делакруа было отвергнуто 17 картин «dix-sept refuses» 1 – рассказывал он
своим друзьям. Как раз сегодня я думал, какими чертовски отважными людьми были все
новаторы.
1 «Семнадцать отвергнутых» (франц.).
Но борьбу надо продолжать, и я буду сражаться за себя, как бы мало я ни стоил…
На этой неделе я намерен начать композицию с крестьянами, сидящими вечером вокруг
блюда с картофелем. Впрочем, возможно, что свет я сделаю не вечерний, а дневной, или тот и
другой, или, как скажешь ты, – «ни тот, ни другой». Но, независимо от того, получится у меня
что-нибудь или нет, я все равно начну делать этюды для разных фигур.
400
Думаю сделать серию сцен из сельской жизни, короче, les paysans chez eux 1…
1 Крестьяне у себя дома (франц.).
Не спорю, в Бретани, в Катвейке, в Боринаже природа выглядит, пожалуй, еще более
захватывающе и драматично, но здешние пустоши и деревни все-таки очень красивы, и раз уж я
тут нахожусь, я вижу в них неистощимый источник сюжетов из сельской жизни; нужно только
одно – наблюдать и работать…
Думаю переехать к первому мая; отношения у меня с мамой и сестрами, разумеется,
хорошие, но я все-таки вижу и чувствую, что так будет лучше: мы едва ли долго выдержим
вместе.
Причина здесь не во мне и не в них, а скорее всего в несовместимости взглядов людей,
которые стремятся сохранить определенное общественное положение, и крестьянского
художника, который об этом просто не думает.
Я называю себя крестьянским художником, и это действительно так; в дальнейшем тебе
станет еще яснее, что я чувствую себя здесь в своей тарелке. И не напрасно я провел так много
вечеров у шахтеров, торфяников, ткачей и крестьян, сидя и размышляя у огня, если, конечно,
работа оставляла мне на это время.
Крестьянская жизнь, которую я наблюдаю непрерывно, в любое время суток, настолько
поглотила меня, что я, право, ни о чем другом не думаю.
Ты пишешь, что настроение публики, а именно eo равнодушие к работам Милле,
которое ты имел случай наблюдать на выставке, не вдохновляет ни художников, ни тех, кто
должен продавать их картины. Тут я согласен с тобой, однако Милле предчувствовал и знал это
сам. Читая Сансье, я был поражен фразой, которую Милле сказал еще в начале своей карьеры.
Дословно я ее не помню, а смысл, в общем, такой: «Равнодушие было бы опасно для меня, если
бы я мечтал щеголять в красивой обуви и жить по-барски; но поскольку я хожу в деревянных
башмаках, я вывернусь». Так оно и получилось.
Я, надеюсь, тоже не забуду, что ходить надо «в деревянных башмаках», то есть
довольствоваться той же едой, питьем, одеждой и жилищем, что и сами крестьяне.
Именно так поступал Милле. В сущности, он ничего иного и не желал, поэтому, на мой
взгляд, он, как человек, показал пример художникам, чего, скажем, Израэльс и Мауве, живущие
довольно роскошно, не сделали. И я повторяю: Милле – это отец Милле, это в любом вопросе
вождь и советчик молодых художников. Большинство тех из них, кого я знаю, – а знаю я
немногих, – должны быть благодарны ему за это; что же касается меня, то я полностью
разделяю точку зрения Милле и безоговорочно верю ему. Я так подробно рассуждаю об этой
его фразе потому, что ты сам упоминаешь, что фигуры крестьян, написанные – пусть даже
великолепно – кем-нибудь из городских жителей, все-таки всегда напоминают предместья
Парижа. У меня тоже всегда создавалось такое впечатление (хотя, по-моему, «Женщина,
копающая картошку» Бастьен-Лепажа безусловно представляет собой исключение); но не
потому ли это происходит, что художники лично недостаточно глубоко прониклись духом
деревенской жизни? Милле ведь сказал и другое: «В искусстве надо жертвовать своей шкурой!»
401
Я был очень рад узнать мнение Портье, но весь вопрос в том, останется ли он при нем до
конца. Впрочем, я знаю, что изредка все-таки встречаются люди, взгляды которых не меняются
в зависимости от настроений публики. Я очень рад, что Портье нашел в моих этюдах нечто
«индивидуальное» – я ведь все больше и больше пытаюсь быть самим собой, не очень заботясь
о том, сочтут мою работу уродливой или красивой. Этим я не хочу сказать, что мне
безразлично, останется господин Портье при своем добром мнении или нет; напротив, я
постараюсь делать вещи, которые укрепят его в этом мнении.
Этой же почтой ты получишь несколько экземпляров литографии. Наброски, сделанные
мною в хижине, мне хочется, с некоторыми изменениями, превратить в картину. Возможно, у
меня получится такая вещь, которую Портье не стыдно будет показать, а нам – послать на
выставку. По крайней мере, это сюжет, прочувствованный мною; поэтому и я сам не хуже
любого критика смогу указать на его слабые стороны и некоторые явные ошибки. Тем не менее
в нем есть какая-то жизнь, и ее там, пожалуй, больше, чем в некоторых идеально правильных
картинах.
402
Существует, по-моему, школа импрессионистов, хотя знаю я о ней очень мало. Однако
мне известно, кто те наиболее оригинальные и значительные мастера, вокруг которых, как
вокруг оси, должны вращаться и пейзажисты, и крестьянские художники. Это Делакруа, Милле,
Коро и прочие. Таково мое собственное убеждение, правда, недостаточно четко
сформулированное…
Надеюсь, мне повезет с картиной «Едоки картофеля». Работаю я также над красным
закатом. Чтобы писать жизнь крестьян, нужно быть мастером в очень многих отношениях.
С другой стороны, я не знаю иной темы, над которой работалось бы так спокойно – в
смысле душевного покоя, даже если при этом приходится преодолевать всевозможные
материальные затруднения…
На прошлой неделе я видел у одного знакомого очень недурной реалистический этюд
головы старухи, сделанный кем-то, кто прямо или косвенно является учеником Гаагской
школы. Но в рисунке, равно как в цвете, замечалась определенная нерешительность,
определенная ограниченность – на мой взгляд, значительно большая, чем видишь у старого
Бломмерса, Мауве или Мариса. И это явление угрожающе распространяется, когда реализм
воспринимают в смысле буквального правдоподобия, то есть точного рисунка и локального
цвета. Однако ведь в реализме есть и кое-что другое.
403
Хочу сообщить тебе, что работаю над «Едоками картофеля». Написал новые этюды
голов и особенно сильно изменил руки. Стараюсь, прежде всего, внести в картину жизнь…
Я не отправлю тебе «Едоков картофеля» до тех пор, пока не буду убежден, что в них
что-то есть. Но я двигаюсь с ними вперед и думаю, в них появилось нечто совершенно иное,
чем все, что ты когда-либо видел в моих работах. По крайней мере, отчетливо видел.
Я, прежде всего, имею в виду жизнь. Я воссоздаю ее по памяти на самой картине. Но
ведь ты сам знаешь, сколько раз я писал до этого головы! Кроме того, я каждый вечер забегаю к
моим натурщикам и кое-что уточняю прямо на месте.
Однако в картине я даю свободу своим мыслям и фантазии, чего не делаю в этюдах, где
такой творческий процесс хотя и может иметь место, но где пищу для воображения надо искать
в реальности, если хочешь, чтобы оно не пошло по ложному пути.
Как ты знаешь, я написал господину Портье: «До сих пор я делал только этюды, теперь
пришла очередь картин». И я буду держаться этого курса.
Намереваюсь вскоре послать тебе еще несколько этюдов с натуры.
Вот уже второй раз в моей жизни играют большую роль высказывания Делакруа.
Первый раз это была его теория цвета; теперь я прочел его беседу с другими художниками о
том, как делать, вернее, создавать картину.
Он утверждает, что лучшие картины создаются по памяти, «par coeur» 1 – вот как он
выражается.
1 Наизусть (франц.).
404 note 21 Note21 30 апреля 1885
Поздравляю с днем рождения и от всей души желаю тебе здоровья и счастья. Очень
хотел бы послать тебе сегодня «Едоков картофеля», но картина еще не совсем закончена, хотя
работа подвигается успешно.
Самое картину я напишу за сравнительно короткий срок и большей частью по памяти,
но работа над этюдами голов и рук заняла у меня всю зиму.
Что касается тех нескольких дней, которые я потратил на картину сейчас, то это было
настоящее сражение, но такое, в которое я шел с большим воодушевлением, хотя все время
боялся, что у меня ничего не выйдет. Писать – ведь это тоже «agir-creer». 1
1 Творить (франц.).
Когда ткачи ткут материал, который, кажется, называется шевиот, или своеобразную
шотландскую, пестро-клетчатую ткань, они, как ты знаешь, ставят перед собою цель получить
шевиот особой переливчатой окраски в серых тонах, а изготавливая многоцветную клетчатую
ткань, добиться того, чтобы самые яркие цвета уравновешивали друг друга, ткань не била в
глаза и рисунок на расстоянии производил бы гармоничное впечатление.
Серый, сотканный из красных, синих, желтых, грязно-белых и черных нитей, и синий,
перебитый зеленой и Оранжево-красной или желтой нитью, выглядят совершенно иначе, чем
сотканные из одноцветных нитей, иными словами, они больше переливаются ж в сравнении с
ними однотонные кажутся жесткими, холодными и безжизненными. Но как ткачу или, вернее,
тому, кто составляет узор и намечает комбинацию цветов, не всегда бывает легко точно
рассчитать количество нитей и их направление, так и художнику часто трудна сплести мазки в
одно гармоничное целое.
Думаю, что если бы ты мог сопоставить первые живописные этюды, сделанные мною по
приезде сюда, в Нюэнен, и картину, над которой я сейчас работаю, ты увидел бы, что все
связанное с цветом стало у меня значительно живее…
Что же касается «Едоков картофеля», то я уверен – эта картина будет хорошо
смотреться в золоте. Однако она будет выглядеть не хуже и на стене, оклеенной обоями
глубокого цвета спелой ржи.
Ее просто невозможно смотреть без такого окружения.
На темном фоне она не так хорошо смотрится, а блеклый фон для нее и вовсе не
годится: ведь на первый взгляд она создает впечатление очень серого интерьера…
Повторяю, картину нужно повесить изолированно и дать ей обрамление цвета темного
золота или бронзы…
В ней я старался подчеркнуть, что эти люди, поедающие свой картофель при свете
лампы, теми же руками, которые они протягивают к блюду, копали землю; таким образом,
полотно говорит о тяжелом труде и о том, что персонажи честно заработали, свою еду. Я хотел
дать представление о совсем другом образе жизни, чем тот, который ведем мы, цивилизованные
люди. Поэтому я отнюдь не жажду, чтобы вещь нравилась всем и чтобы каждый сразу же
приходил от нее в восторг.
Целую зиму я держал нити будущей ткани и подбирал выразительный узор; и хотя ткань
у меня получилась на вид необработанная и грубая, нити были подобраны тщательно и в
соответствии с определенными правилами. Не исключено, что у меня вышла настоящая
крестьянская картина. Я даже знаю, что это так. Тот же, кто предпочитает видеть крестьян
слащавыми, пусть думает, что хочет. Я лично убежден, что добьюсь лучших результатов,
изображая сюжет во всей его грубости, чем пытаясь придать ему условное изящество.
Я считаю, что крестьянская девушка в пыльной, латанной синей юбке и лифе, которые
под воздействием непогоды, ветра и солнца приобрели самые тонкие оттенки, выглядит куда
красивее богатой дамы. Нарядившись же в платье последней, она потеряет все свое очарование.
Крестьянин в бумазейной одежде на поле выглядит гораздо живописнее, чем в воскресенье,
когда он идет в церковь, напялив на себя некое подобие господского костюма.
Точно так же не следует сообщать крестьянской картине условную гладкость. Если
такая картина пахнет салом, дымом, картофельным паром – чудесно: в этом нет ничего
нездорового; если хлев пахнет навозом – хорошо: так хлеву и положено; если поле пахнет
спелой рожью или картошкой, гуано или навозом – это здоровый запах, особенно для
городских жителей.
Такие полотна могут чему-то их научить. Крестьянская картина не должна быть
надушенной. Интересно, понравится ли она тебе хоть чем-нибудь? Надеюсь – да. Я очень рад,
что именно сейчас, когда господин Портье изъявил желание заняться моими работами, я со
своей стороны могу предъявить нечто более значительное, чем просто этюды. Что же касается
Дюран-Рюэля, который нашел мои рисунки не заслуживающими внимания, ты все-таки покажи
ему «Едоков картофеля». Он, несомненно, сочтет картину уродливой – неважно: пусть, тем не
менее, посмотрит и убедится, что наши искания не лишены энергии.
Ты, конечно, услышишь: «quelle croute» 1 – но ты, как и я сам, подготовлен к таким
отзывам. Несмотря ни на что, мы должны и впредь давать что-то настоящее и правдивое.
Писать деревенскую жизнь – серьезное дело, и я не простил бы себе, если бы отказался от
попытки писать картины, которые наведут на серьезные размышления тех, кто серьезно
задумывается над искусством я жизнью.
1 «Какая мазня!» (франц.).
Милле, де Гру и многие другие явили нам пример выдержки и показали, что не надо
обращать внимания на критические замечания вроде «Мерзко», «Грубо», «Грязно», «Дурно
пахнет» и т. д. и т. д. После таких художников колебаться было бы просто стыдно.
Нет, крестьян надо писать так, словно ты сам один из них, словно ты чувствуешь я
мыслишь так же, как они: ведь нельзя же быть иным, чем ты есть.
Я часто думаю, что крестьяне представляют собой особый мир, во многих отношениях
стоящий гораздо выше цивилизованного. Во многих, но не во всех – что они знают, например,
об искусстве и ряде других вещей?
405
Я думаю, ты поймешь, что я хотел выразить в картине «Едоки картофеля». Портье,
надеюсь, тоже поймет. Она очень темная: для белого, например, я почти не употреблял белого,
а просто брал нейтральный цвет, состоящий из смеси красного, синего, желтого, скажем,
киновари, парижской синей и неаполитанской желтой.
Цвет этот сам по себе довольно темно-серый, но в картине он выглядит белым.
Объясню, почему я так сделал. Сюжет у меня – серый интерьер, освещенный небольшой
лампой. Серая холщовая скатерть, закопченная стена, грязные чепчики, в которых женщины
работали в поле. – все это – если смотреть, прищурив глаза – кажется в свете лампы очень
темно-серым, тогда как сама лампа, несмотря на ее желтовато-красный блеск, светлее, даже
гораздо светлее, чем белый, о котором идет речь.
Теперь возьмем цвет тела. Я отлично знаю, что при поверхностном наблюдении, то есть
когда наблюдаешь, не вдумываясь, он кажется так называемым телесным цветом. В начале
работы над картиной я так его и писал – например, желтой охрой, красной охрой и белым.
Но то, что у меня получилось, оказалось слишком светлым и явно никуда не годилось.
Что было делать? Я уже закончил все головы, весьма тщательно проработав их. Но тут я
немедленно переписал их заново, и цвет, в котором они теперь написаны, напоминает цвет
очень пыльной картофелины, разумеется, неочищенной.
Переделывая их, я вспоминал меткую фразу, сказанную о крестьянах на картинах
Милле: «Кажется, что его крестьяне написаны той самой землей, которую они засевают».
Вот слова, которые неизменно приходят мне на ум, когда я вижу крестьян за работой как
на воздухе, так и в помещении.
И я совершенно уверен, что если бы попросить Милле, Добиньи или Коро написать
снежный пейзаж, не употребляя белого, они сделали бы это и снег на картине выглядел бы
белым…
Пойми меня правильно: я не говорю, что Милле не употреблял белого, когда писал снег;
я просто хочу сказать, что он и другие представители тональной живописи могли бы обойтись
без белого, если бы захотели, точно так же как Паоло Веронезе писал, по словам Делакруа,
белотелых, светловолосых обнаженных женщин цветом, который, если его рассматривать
отдельно, напоминает уличную грязь…
Надеюсь, «Едоки картофеля» докажут тебе, что у меня есть своя собственная манера
видения, но в то же время и кое-что общее с другими художниками, например, кое с кем из
бельгийцев. Картина Иозефсона отвергнута. Какой стыд! Но почему бы отвергнутым
художникам не объединиться и не сделать кое-чего для себя? В единении – сила.
408
Мне не терпится узнать, видел ли Портье «Едоков картофеля». То, что ты говоришь о
фигурах, – верно: они не то, что этюды голов. Вот почему я хотел было попробовать сделать
их совсем иначе, а именно – начать с торса, а не с головы.
Но тогда все стало бы совсем другим. Что же касается того, как они сидят, то не
забывай: эти люди сидят совсем не на таких стульях и не так, как это делают, например,
завсегдатаи кафе Дюваль.
Самым прекрасным из всего, что я видел, была женщина, просто опустившаяся на
колени, как в первом наброске, который я послал тебе.
Ну, теперь уж пусть все остается так, как получилось; если же когда-нибудь мы
возьмемся за это снова, мы, конечно, попробуем сделать все по-другому.
Эти дни я опять усердно занимался рисованием фигур…
В новых рисунках я начинаю фигуры с торса, и, как мне кажется, они благодаря этому
становятся объемнее.
Если пятидесяти рисунков недостаточно, я сделаю сто, а если и ста мало, то еще больше,
пока не добьюсь того, чего хочу, а именно – чтобы все было закруглено и закончено, чтобы,
так сказать, не было видно ни начала, ни конца фигуры и она составляла одно гармоничное
живое целое.
Знаешь, это как раз тот вопрос, который ставится в книге Жигу: «Ne pas prendre par la
ligne, mais par le milieu» 1…
1 Исходить не из контура, а из массы (франц.).
Еще несколько слов. Снова и снова советую тебе изучать для собственной твоей пользы
различные высказывания Эжена Делакруа о цвете.
Хотя я и не очень осведомлен о положении дел в мире искусства, откуда я изгнан за мои
деревянные башмаки и пр., все же я вижу по статье Мантца, например, что даже сейчас
существуют знатоки и любители искусства, которые кое-что знают, как знали Торе и Теофиль
Готье…
Тщательно изучи для своей же пользы вопрос о красках и пр. Я тоже думаю им заняться
и с благодарностью прочту все, что ты найдешь на эту тему. Последние дни я занят тем, что
пытаюсь при выполнении руки применить на практике замечание Делакруа о рисунке «Ne pas
prendre par la ligne, mais par le milieu». В данном случае есть достаточно возможностей исходить
из овала. Моя цель – научиться рисовать не руку, а жест, не математически правильную
голову, а общую экспрессию. Например, уметь показать, как землекоп подымает голову, когда
переводит дух или разговаривает. Короче говоря, показать жизнь.
410 note 22 Note22 Июнь
Надеюсь отправить тебе на этой неделе небольшой ящик, помеченный V2 и содержащий:
одну картину – «Хижина»;
одну акварель – то же;
одну акварель – «Продажа на слом»;
двенадцать этюдов маслом.
В числе последних есть голова, которую я невольно написал после того, как прочел
«Жерминаль»…
Там ты найдешь и ее вариант – профиль на фоне «плоской засеянной сахарной свеклой
равнины, под беззвездным ночным небом, плотным и темным, как чернила».
На этом фоне выступает голова откатчицы, в ее чертах есть что-то от мычащей коровы,
голова существа, порожденного этой «равниной, беременной новым племенем, черной армией
мстителей, которая медленно вызревает в бороздах для жатвы грядущих веков и первые ростки
которой вскоре пробьются наверх, сквозь толщу земли».
Однако выражение лица откатчицы, по-моему, получилось лучше на том этюде, который
я пометил особым значком и сделал еще тогда, когда не прочел «Жерминаль» и не думал о нем.
Это просто крестьянка, возвращающаяся домой с поля, где сажала картофель, вся покрытая
пылью.
Собираюсь вторично написать хижину. Сюжет необычайно захватил меня: две
полуразрушенные хижины под одной камышовой крышей напомнили мне двух старых, дряхлых
людей, которые постепенно превратились в одно существо и стоят, поддерживая друг друга.
Это жилье представляет собой дом из двух половин с двойной дымовой трубой. Такие
здания здесь встречаются часто.
Будь у меня время, я мог бы многое сказать о Жерминале», так как нахожу эту книгу
великолепной.
411
Сегодня я отправил тебе небольшой ящик, о котором шла речь; помимо того, что я уже
перечислил, в нем содержится еще одна картина: «Крестьянское кладбище».
Я опустил некоторые подробности: мне просто хотелось выразить с помощью этих
развалин ту мысль, что крестьяне испокон веков уходят на покой в те же самые поля, которые
они вскапывают всю свою жизнь; мне хотелось показать, какая простая вещь смерть и
погребение – такая же простая, как осенний листопад: холмик земли, деревянный крест, и
больше ничего. Лежащие вокруг поля, которые начинаются там, где кончается трава кладбища,
образуют за невысокой оградой бесконечную линию горизонта, похожего на горизонт моря. И
вот эти развалины говорят мне, что разрушаются, несмотря на свои глубокие корни, и вера, и
религия, а крестьяне живут и умирают с той же неизменностью, что и раньше, расцветая и
увядая, как трава и цветы, растущие здесь, на кладбищенской земле.
«Les religions passent, Dieu demeure» 1 – вот что говорит Виктор Гюго, который недавно
тоже обрел покой…
1 «Религии исчезают, бог остается» (франц.).
Последнее время я слишком занят рисунками и поэтому не скоро сумею послать тебе
несколько фигур целиком.
Работая над хижинами – ты, вероятно, сочтешь их подражанием Мишелю, хотя это не
так, – я нашел сюжет таким замечательным, что не удержался и написал еще несколько
вариантов этих «человечьих гнезд», которые так напоминают мне гнезда крапивников.
Ах, можно не сомневаться, что каждый, кто в наши дни пишет крестьян и вкладывает в
эту работу всю душу, непременно привлечет на свою сторону часть публики, причем часть не
худшую, хотя, быть может, и не большую. Это не исключает того, что во второй половине
месяца мне придется положить зубы на полку. Но ведь то же самое случается и с крестьянскими
парнями, а они, тем не менее, не утрачивают жизнерадостности.
Как мне хотелось в прошлое воскресенье, чтобы ты был со мной, когда мы ходили на эту
долгую прогулку! Я вернулся домой весь покрытый грязью: нам пришлось целых полчаса
перебираться через ручей. Живопись все более становится для меня таким же возбуждающим и
волнующим занятием, как охота; по существу, это и есть охота за моделями и красивыми
видами.
412 note 23 Note23 Июнь
Живописание крестьянской жизни – это нечто долговечное; сражение, уже выигранное
другими, все равно продолжается, так что его всегда можно выиграть снова. У нас еще отнюдь
не слишком много крестьянских художников, и если появятся целые сотни новых, от этого, по-
моему, будет только польза.
Украсить французские мэрии картинами на сюжеты из сельской жизни, вроде тех
полотен, что были выставлены в Салоне, – очень неплохая мысль.
Думаю, что ее следует и впредь проводить в жизнь.
Но еще важнее то, что картины, изображающие крестьян, проникают в дома, в
иллюстрированные журналы и в форме репродукций доходят непосредственно до народа.
Поэтому периоды подавленности у меня – всего лишь мимолетное настроение.
413
Если бы я хоть что-нибудь зарабатывал, если бы у нас был пусть даже самый скудный
постоянный источник средств к существованию и если бы твое желание стать художником
приняло, скажем, ту же форму, что у Эннебо из «Жерминаля», разумеется, с поправкой на
разницу в возрасте и т. п., – какие картины ты мог бы создать! Будущее всегда не похоже на
то, чего ожидаешь: поэтому не стоит загадывать наперед. Оборотная сторона живописи состоит
в том, что художнику, даже если его картины не продаются, все равно нужны деньги на краски
и модели для того, чтобы двигаться вперед. В этом-то вся беда.
Однако в остальном живопись и, на мой взгляд, особенно живописание сельской жизни
приносит успокоение даже тогда, когда в жизни много неприятностей и огорчений.
Я хочу сказать, что живопись заменяет художнику родину и что, занимаясь ею, он не
испытает тоски по родине, того странного чувства, которое угнетало Эн-небо.
Эпизод, который я тогда тебе описал, взволновал меня еще и потому, что я в свое время
испытал буквально такое же стремление сделаться жнецом или землекопом. Мне ведь тоже
приелась скука цивилизованной жизни. Жать хлеб и копать землю, если, конечно, заниматься
этим всерьез, – лучше: чувствуешь себя более счастливым пли, по крайней мере, подлинно
живым.
Хорошо зимой утопать в глубоком снегу, осенью – в желтых листьях, летом – в
спелой ржи, весной – в траве; хорошо всегда быть с косцами и крестьянскими девушками –
летом под необъятным небом, зимой у закопченного очага; хорошо чувствов�Читать дальше