Сергей Беркнер - Жизнь и борьба Белостокского гетто. Записки участника Сопротивления

Итак, наступил новый тяжелый период. Надо было устроиться на работу. Где работала Мира, сестра Баси, я уже не помню, а мы с моим двоюродным братом Левой устроились работать за пределы гетто. Большинство жителей гетто работали внутри его. Так, например, по данным Бернарда Марка, в апреле 1943-го в самом гетто работало 14 250 человек, вне гетто — 2700 человек [8]. На «арийской» стороне работать было опаснее. Еврейские рабочие за пределами гетто все время находились в «зоне повышенного риска». Они всецело зависели от прихоти гитлеровцев и их прихвостней. Это вызывало постоянное нервное напряжение. Однако работа на «арийской» стороне давала возможность что-то вынести из вещей и обменять у польского населения на продукты, а при случае стащить что-то у немцев. Шла борьба за выживание. В начале февраля 1943 года мне удалось незаметно сбросить с немецкой грузовой машины и спрятать небольшой ящик с сырками. Однако воспользоваться «трофеем» я не смог — на следующий день гетто было заблокировано, и началась февральская «акция» [9].

Риск работы вне гетто подтверждался практически каждый день. Все зависело от тех немцев, в чьем подчинении оказывались еврейские рабочие. Если ты попадал к садисту, то издевательствам, а то и побоям не было конца. Бывали случаи, когда «свой» или чужой немец застреливал не понравившегося ему рабочего. Если счастье улыбалось и немец, мастер или другой начальник, вел себя нейтрально, а то и, изредка, доброжелательно, можно было принести что-то домой: связку дров, немного картофеля, моркови, а в случае удачи выменять какую-то вещь (свитер, блузку, шарф, часы и т. д.) на сало, масло, яйца, сахарин — сахара давно уже не было. Однако проносить продукты в гетто было крайне трудно и опасно.

Я уже упоминал, что забор вокруг гетто, обнесенный колючей проволокой, охранялся день и ночь. Немецкие полицейские из Schutzpolizei , стоявшие у ворот в гетто, тщательно обыскивали рабочих, возвращавшихся домой. Они рылись в сумках, рюкзаках, выбрасывая, уничтожая или конфискуя найденные продукты. Смельчаки иногда ухитрялись переносить яйца или масло в бидонах с молоком или в широких штанинах, перевязанных внизу шнурком. Если на вахте стоял садист, побоев было не миновать. Особой жесткостью отличались шарфюреры Стеблов и Визов. Стеблов, отпрыск белогвардейской семьи, избивал обыскиваемых тяжелой суковатой палкой, травил собаками. Обнаружив у рабочих растительное масло, Визов и Стеблов нередко развлекались тем, что заставляли свои жертвы выпивать это масло на месте. Бывали и случаи расстрелов за нелегальный пронос продуктов или товаров. Так, в конце 1941 года гитлеровцы расстреляли мужчину, Новика, за перенос свеч на продажу, и двух девушек, пытавшихся перевезти муку в гетто.

Временами гитлеровцы обнаруживали тайные подземные ходы через подвалы домов, часть которых находилась в гетто, а другая — за его пределами. Эти ходы использовались наиболее крупными контрабандистами, а позже — людьми Сопротивления.

Мои родственники, сыновья дяди Цалеля Хаим и Борух, работали электромонтерами на территории бывших казарм 14-го ДАК (дивизиона конной артиллерии) польской армии. Там было много развалин, их разбирали, немцы что-то строили, ремонтировали. Я попросил своих кузенов, и они взяли меня работать учеником монтера. Ежедневно, за исключением воскресенья, я стал выходить с колонной рабочих по утрам и к концу дня возвращаться. Помогал кузенам в проведении электропроводки, пробивал дыры в метровых стенах, иногда участвовал в разборе развалин или копал траншеи для канализации. Получали мы нищенскую зарплату, меняли какие-то шмотки на продукты, главным образом картофель. На обед мы его варили в котелках, и казалось, что ничего вкуснее горячей воды с редкими картофелинами со щепоткой соли не бывает…

Жизнь была тяжелая, люди были раздражительны, и через некоторое время между мною и кузенами стали вспыхивать размолвки. Им казалось, что я работаю недостаточно проворно, недостаточно ценю их «протекцию», и я стал работать самостоятельно.

Хорошо запомнился мне самый первый день работы. Когда колонна уже приближалась к казарме, я заметил, что перед одним домом рабочие стали снимать фуражки, у кого они были. Я спросил, в чем дело. Мне объяснили, что на втором этаже живет немецкий надзиратель — жестокий садист. Во время прохождения колонны он часто выходит на балкон и кричит, чтобы «еврейские свиньи» снимали перед ним шапки. Еще не полностью сломанное чувство достоинства восстало во мне против этого унижения. К тому же на балконе никого не было, и я фуражку не снял. У входа в казарму стоял часовой возле гитлеровского флага. Он зорко следил, чтобы все проходили с непокрытой головой. Если кто-то замешкался, он тут же бил нагайкой. Здесь пришлось подчиниться. Началась работа. Через час я услышал позади себя тяжелые шаги и не успел оглянуться, как получил удар кнутом. Дюжий немец со свирепым взглядом что-то прорычал и потащил меня в сторону. Указав на очень грязный сортир, он приказал очистить его в течение часа и пригрозил кнутом. Я принялся за работу. Потом рабочие сказали мне, что это тот мерзавец, о котором они меня предупреждали. По-видимому, он из-за занавески все-таки следил за колонной, заметил и запомнил меня, а потом разыскал.

На этой же работе гораздо позднее у меня была встреча с совершенно иным немцем. Это был солдат из части, направлявшийся на фронт (если не ошибаюсь, из дивизии «Великая Германия») и несколько дней расквартированной в этой казарме. Часть была моторизованная, немцы двигались в хорошо оборудованных грузовых машинах. Солдаты были отлично экипированы. Запомнились рюкзаки, обрамленные рыжеватым мехом, термосы. Видно было, что солдаты очень хорошо питались, в пайке у них был шоколад. Все это представляло разительный контраст с нашей отступавшей в июне 1941 года армией, не говоря уже о советских военнопленных, к которым я дальше еще вернусь.

Так вот, один из этих солдат подошел ко мне, когда никого поблизости не было, и стал беседовать со мною. Было тепло, я был без пиджака, то есть без желтых звезд, и он принял меня, вероятно, за поляка — они здесь также работали. После нескольких минут беседы солдат спросил, каким образом получилось, что довольно значительная площадь центральной части Белостока разрушена и сожжена. Ведь как будто в самом городе боев не было. Я немного замялся. Он добавил, что офицеры им сказали, что Красная армия уничтожила эту часть города перед отступлением, но он в этом сомневается. Я внимательно посмотрел на солдата — у него было открытое, располагающее лицо. Он, вероятно, понял мои сомнения и заверил меня, что я могу не опасаться, он никому не скажет. К тому же он через день-два уезжает на фронт. Я решил, что вряд ли он провокатор, и решил рискнуть, рассказал ему, что произошло 27 июня 1941 года, как была сожжена синагога с мужчинами и пожаром уничтожен большой район города, примыкающий к центру. Он поблагодарил за правдивую информацию, и мы расстались. Больше я его не видел.