Сергей Беркнер - Жизнь и борьба Белостокского гетто. Записки участника Сопротивления

Было около четырех часов утра 22 июня. На улице светло как днем. Небо молнией перерезали гитлеровские (их было много!) и советские (их было ужасно мало!) самолеты. Бомбы разрывались совсем близко — наш дом находился недалеко от железнодорожного вокзала. Где-то горело, поднимались клубы черного дыма, пахло гарью. Все выбежали во двор. Над нами жили два офицера НКВД. Когда они пробежали мимо отца, он их спросил: «Что происходит? Это война?» Проявив должную бдительность, они успели ответить: «Вероятно, это маневры…»

Надо было что-то решать. Как допризывник, я ушел в школу и со многими другими ребятами-выпускниками направился в военкомат. Там полным ходом шла эвакуация. На машины грузили ящики с бумагами, сейфы, и один из работников военкомата, посмотрев на нас, посоветовал: «А вы, хлопцы, не беспокойтесь». А затем философски добавил: «Когда положено будет, получите повестки». Позже стало известно, что военкомат, как и другие советские учреждения, срочно эвакуировался в первые два дня. И, конечно, ни в Белостоке, ни в десятках других городов и районов, оккупированных в первые дни, повесток из военкомата никто уже не получил.

Я вернулся домой, и мы обсудили план действий. Поскольку дом наш находился рядом с железной дорогой и недалеко от вокзала, решили, что благоразумнее перейти к знакомым, Езерским, которые жили в более, как нам тогда казалось, безопасном районе города — недалеко от центра, в еврейском квартале. Там же, неподалеку, находилась центральная синагога. В то время мы об этом даже и не подумали. Только потом все эти подробности стали трагически важными. Брата не стали ждать, оставили ему записку.

Езерские приняли нас хорошо. Тем временем город продолжали бомбить, но бомбы падали далеко от нас. Поздно вечером вернулся из Ломжи Павел, там шли тяжелые бои, и он приехал на танке — транспорт уже не работал. Посовещавшись, мы решили, что на следующее утро брат, Бася, Мира и я попытаемся прорваться на восток. Маме подобные походы были не под силу, и отец сказал, что не покинет маму и останется с ней.

Утром 23 июня мы вышли. Поезда и автобусы уже не ходили, и мы отправились пешком по шоссе на восток. По дороге двигались вереницы беженцев с небольшими пожитками в руках или на спине, реже с тележками. Войска двигались в обоих направлениях — кто на запад, кто на восток. Понять что-либо было невозможно. Мы шли уже пару часов, когда прилетели фашистские самолеты и начали обстреливать шоссе — стали взрываться бомбы, застрекотали пулеметы. Откуда-то ответили наши зенитки, но фашистам, по-видимому, удалось их подавить, так как гитлеровские летчики продолжали безнаказанно разбойничать на дороге.

Мы свернули с шоссе и стали двигаться проселками. Здесь также было людно — шли беженцы и воинские части. Вскоре фашистская авиация стала обстреливать и эти дороги. Пришлось укрыться в амбаре. Однако и амбар давал лишь иллюзию укрытия — пока было светло, люфтваффе продолжало бомбить дороги с двигавшимися по ним войсками и беженцами.

В воздухе стоял вой немецких сирен, почти без перерыва пикировали фашистские самолеты, ухали бомбы. Только ночью этот ад закончился. Утром мы вышли из амбара и стали наблюдать за шоссе: казалось, что больше войск движется на запад. Стали расспрашивать солдат, те утверждали, что наши войска не только контролируют положение, но прорвались к Варшаве. Очень хотелось верить этому. К тому же Бася и Мира натерли ноги и шли с трудом. После краткого совещания к вечеру мы решили вернуться в Белосток. Родители обрадовались, так как слухи о беспрерывных обстрелах дорог дошли и до них.

Однако в Белостоке обстановка была непонятная. С четверга, 26 июня, гражданских властей уже не было. Советских войск внутри города было очень мало. Бомбежки прекратились, но с запада доносился гул артиллерийской канонады. Родители и я вернулись в нашу квартиру. Брат с Басей и Мирой решили пока остаться у Езерских.

Павел мотивировал это тем, что если фашистам удастся все-таки захватить город, то ему находиться у нас, на Ботанической, опасно. Владелец дома, в котором мы жили, местный немец А. Стан, мог выдать его, коммуниста. Это опасение представлялось вполне обоснованным.

Весь четверг мы с мамой смотрели из окна (мы жили на втором этаже) на небольшой отрезок шоссе, ведущего на восток, в районе костела Святого Роха. Советские войска двигались только в одном направлении — и с каждым часом поток этот слабел и наконец превратился в тоненький ручеек. Отец в это время организовал с несколькими соседями охрану находящейся рядом фабрики «Белооль», выпускавшей растительное масло.

В городе уже два дня мародеры грабили магазины и склады. Как честный и социально активный человек, он пытался организовать отпор. Отец действовал как порядочный и мужественный человек, но акция эта, как потом оказалась, была достаточно спорной, ведь предстоял голод. Может быть, разумнее было организовать раздачу растительного масла населению. Все это позже попало в руки немцам!

Конечно, постфактум рассуждать гораздо легче, а отец и его единомышленники надеялись тогда, что Белосток будет удержан нашими войсками. Утром в пятницу, 27 июня мы увидели, что шоссе опустело, — советские войска ушли. А около 10 или 11 утра с запада показались немецкие мотоциклисты, затем моторизованные части и пехота. В Белосток ворвались фашисты. Настал час тяжелых испытаний. В середине дня немецкие патрули появились и на нашей улице. К вечеру со стороны центра мы увидели огромное зарево. Часть города горела, слышна была стрельба. Страх и тоска давили горло. Мы с отцом решили прорваться к Езерским, посмотреть, все ли благополучно у них, узнать, как брат, Бася и Мира.

Мать умоляла дождаться утра. Настала первая тяжелая ночь фашистской оккупации. Утром отправились с отцом к Езерским. Не успели дойти до конца нашей улицы, как встретили Басю и Миру. Они бледные, заплаканные. «Где Павел?» Они молчали. Мира плакала. Бася шаталась, но преодолела слабость. «Нет больше Павла, убили его…» Подавленные, растерянные, мы поплелись домой. Постепенно узнали подробности.

Через несколько часов после захвата Белостока фашисты устроили облаву в районе центральной синагоги. Они выгнали из домов всех евреев-мужчин. Об этом быстро дошел слух до квартиры Езерских. Павел решил скрыться на чердаке. Когда он стал подниматься по лестнице, в это время с чердака спускался немец. Он задержал его и, как рассказала потом соседка, видевшая эту сцену, спросил: «Jude?» Брат, вероятно, чтобы выиграть время, молча протянул ему паспорт. Немец не стал проверять паспорт и погнал Павла вниз. Вывел на двор и выстрелил ему из пистолета в затылок. Соседка вбежала с этой страшной новостью к Езерским.