Вера Флоренская - Моя жизнь

Мне дали большой огород. Я посадила картошку, морковь, огурцы и стала думать, как мне взять детей к себе. Я чувствовала, что им плохо, хотя письма от бабушки были успокаивающими. Я жила по-прежнему второй половиной души в Башкирии, а в основном в заботах о муже и детях. Аккуратно посылала мужу дозволенные 50 рублей в месяц. По воскресеньям после стирки, уборки и бани писала всем письма и заявления. Начала переписку с бабушкой и детьми в Казани об их переезде ко мне в Красную Горку. Когда началась война и в Москве было страшно, Юрий забрал детей сначала куда-то на дачу. Но бомбы упали где-то вблизи, и кормить-то их было нечем. Он, приложив невероятные усилия, отправил бабушку и детей в Казань к Лениной сестре Анне Яковлевне. Она была замужем за врачом Эдуардом Исаевичем Еселевичем. У них было две дочки-близнецы, Ира и Нина, года по четыре. Жили они в двух комнатах еще с матерью Эдуарда Исаевича. И на них свалились еще три человека, бесполезных. Анна Яковлевна была всегда больным человеком из‐за порока сердца. Муж ей вечно изменял. Она за ним очень ухаживала, потому что у него подозревали туберкулез. Получилось вот такое семейство. Эдуард Исаевич был начальником эвакопунктов [112] Эвакуационный пункт – в период Великой Отечественной войны лечебное учреждение, предназначенное для эвакуации и лечения эвакуируемых на театре военных действий и в тылу страны. вообще всех в Казани. Леня должен был приходить к нему на работу, там получать сколько-то черного хлеба и потом на рынке менять его на белый, так как бабушка не могла есть черный хлеб. Через несколько месяцев его поймали и привели в милицию, но узнав, что он племянник начальника эвакопунктов, выпустили. Но все равно надо было этим заниматься. Олечка рано утром (кажется, к пяти часам) должна была идти в очередь отоваривать хлебные карточки. Валенок у нее не было. Оля ходила в старых бабушкиных ботах, но теплого белья не было, и у нее были обнажены внутренние части бедер. Уже у взрослой они от холода синели. Спали они под роялем. Словом, тяжко было всем, а моим особенно тяжело. Они чувствовали себя обузой. Однако когда пришло от меня письмо, чтобы они выезжали ко мне, Эдуард Исаевич вызвал Леню и сказал: «Что ты делаешь, ты же бросаешь беспомощных людей!» Ленька ответил, что у него есть мать и она так решила. Спустя некоторое время, придя домой, я получила письмо от бабушки, чтобы я о них не беспокоилась, так как они кого-то нашли для помощи по дому. Из всего этого я сделала вывод, что дети мои были там необходимы и не были в тягость. Пока дети еще были в Казани, мне говорят, что сегодня в сводке было сказано, что немцы бомбили Казань. А я от детей давно не получала писем. Я чуть не сошла с ума. Послала телеграмму в Казань, в домоуправление: «Сообщите здоровье детей Гинцбург из квартиры 17». Из домоуправления пришли к бабушке с выговором, что не пишут мне. После этого я и решила окончательно забрать к себе детей. Бомбили Рязань, а не Казань.

Получила я телеграмму, что дети выехали, и собралась их встречать на пристань, там река Уфа. Директор разрешил мне взять лошадь. Утром рано, еще солнце не взошло, конюх запряг мне лошадь в телегу и сказал: «Поезжай». Сам он отказался ехать, так как работы много. Я совсем не умею управлять лошадью. А надо сказать, что моя квартира была в доме нашего ведомства. Тут же был конный двор и квартира директора Юмашева и бухгалтера. Красную Горку разделял овраг, на середине которого был мостик. Я с замиранием сердца села в телегу, взяла вожжи, сказала: «Но!» Лошадь пошла без моего управления. Я думала, этот мостик будет моей могилой, потому что лошадь под горку разогналась, но хоть мостик и был узенький, лошадь привычно его миновала и вынесла меня на ту сторону оврага. Дальше я как-то оправилась и благополучно добралась до пристани. Был сильный туман, было много народа на пароход. Вдруг он вынырнул из тумана. Вышли мои уже рослые дети. Ленька деловито все устроил с вещами. Погрузили вещи на телегу, в том числе сундук с французскими вещами. Ленька смело первый раз в жизни взял вожжи в руки, и мы прикатили, благополучно миновав овраг. Лошадь оказалась умной. Пересадку с железной дороги на пароход они устроили сами. Ночь им пришлось провести на пристани в ожидании парохода. И Ленька мне потом говорил, что они всю ночь проговорили. И он тогда только понял, какая умница и интересная собеседница его сестра.

Началась наша очень трудная и очень голодная жизнь. Мы всячески изощрялись, чтобы было посытнее. Мой парижский плащ пошел какой-то татарке в обмен на козу. Коза сначала убежала к своей старой хозяйке. Мы всем семейством ходили за ней. В первый раз я взялась за рога – они оказались теплыми. Я напугалась, думала, они должны быть холодными. Доить ее научила меня жена директора. Литр, даже полтора литра молока в день мы имели. Кормилась коза у нас на конном дворе между лошадей, хотя ее и гонял конюх. Но ей нужна была еще драгоценная картошка. Очистки копили. Но был еще поросенок, которому тоже нужна была драгоценная картошка. Осенью пораньше решили зарезать Катьку (поросенка), так как жалко было картошку. Катьку мы любили, она была очень умная, но на наших харчах не росла. Была маленькая и тощая. Я не знала, как приступить к этому делу. И вот мои дети сговорились, и, пока я была на работе, Леня ее зарезал. Они ее обработали. Я ужаснулась, что на них пала такая неприятная работа, но была несказанно благодарна им. Дети очень старались и работали оба много. Леня сообразил, что все наши старания нас досыта не накормят. Пошел в колхоз и нанялся там шофером, у него были школьные права. Машина была старая. Ездить Леня мог, а чинить не умел. Все шоферы и механики были на фронте. Председатель колхоза был этим недоволен, но что делать. Это было в соседнем селе. Леня поселился к какой-то женщине на квартиру. Он ей помогал по хозяйству, а она его подкармливала. Это было большим облегчением. Выкопали картошку. Вернее, одна Оля выкопала и ссыпала в подвал. Поросенка, который состоял в основном из кожи и костей, разрубили на 365 кусочков, получилось 30 грамм на день на всех – все-таки суп из картошки попахивал мясом.

Ребята пошли в школу. Там была десятилетка. В школе они выделялись и поведением, и знаниями. Волнение было большое, когда Лене сказали, что его будут принимать в комсомол. Когда ему задали вопрос об отце, он сказал: «Папа арестован, но он ни в чем не виноват». И несмотря на это его приняли. В клубе был рояль. Я договорилась с учительницей музыки, и Оля брала уроки. Когда было холодно, играла в перчатках. В Красной Горке жила в ссылке настоящая англичанка. Звали ее Мэри Максимилиановна. Она была женой английского дипломата в Ленинграде. После его смерти в 1934 году она не успела уехать в Англию и попала в ссылку вместе со всеми нашими дворянами, «убийцами Кирова». Она говорила, что только четыре человека за ее многолетнюю практику были такими способными, как Олечка. Я с ней тоже договорилась, и Оля и Леня брали у нее уроки английского. Я не хотела делать никакой скидки на трудности. Военные сводки были ужасны, но все-таки нас не бомбили, мы были далеко от фронта. Хотя башкиры и ждали немцев, мы не верили. Помню, к ноябрьским праздникам пошли в лес за калиной. Я хотела сделать тогдашнее варенье – парить свеклу с калиной. Погода была чудесная. Мы рвали калину с разных сторон куста. Вдруг Леня сказал: «Какая же ты у нас красивая, мама». Сказал так тепло, что я до сих пор вспоминаю с радостью. Оля ничего мне не давала делать. Мыла полы, кормила козу и поросят, купала поросят. Последнюю зиму у нас было два поросенка. Они так привыкли к Оле, что, когда она учила уроки, они лежали у нее в ногах. Они были очень чистоплотные. Помню, как однажды летом я возвращалась с работы домой. Из окна Оля увидела и побежала мне навстречу, золотые волосы развевались, босиком. А за ней коза, два козленка и поросята, вниз под горку к мостику. Сейчас эта картинка у меня в глазах. Мне кажется, что детям у меня было лучше, потому что Оля все делала с песней. И я бабушке написала: «Моя певунья дочка». А бабушка удивилась и написала, что не знала, что Оля может петь.