Вера Флоренская - Моя жизнь

Вдруг приходит телеграмма следующего содержания: «Нахожусь в длительной командировке в Красноярске. Ехать не имеет смысла, так как в любой день могут отозвать». Думаю – зачем тогда телеграмма? В один день оформляю отпуск. Бросаю Олечку одну в квартире и еду. Описывать тогдашние железные дороги – надо написать целый трактат. Помню мое парижское пальто и взятки. Заехала на несколько часов в Новосибирск к Юрию, где он был каким-то начальником. Они по тем временам жили хорошо. Снабдили кое-каким продовольствием. В Красноярск я приехала поздно ночью. Пешком шла от вокзала до дома Крутовских (километра четыре-пять) по абсолютно пустому городу с тяжелым чемоданом на плече. Подошла к дому: двухэтажный деревянный дом во дворе, построенный доктором Крутовским. В этом доме они с Лениным вели горячие политические споры до крика. Дом окружен большим садом. В одном окне горел свет, и на раскрытой книжке за столом спала невестка Лидии Владимировны Нащокиной, дочери доктора Крутовского. Она ждала меня. Раскладушка была готова, и я крепко заснула. Проснулась, меня кто-то трогает за плечо. Открываю глаза, вижу сапоги, дальше поднимаю глаза – галифе. Ну, думаю, уже попалась. Дальше слышу: «Верусенька!» Ленино лицо, удивленно-потрясенное, даже испуганное. Дальше я не помню, что было. Начался такой вихрь тяжелых переживаний для нас обоих, что я боюсь об этом писать. Немного отступлю, чтобы вам, таким далеким от тех времен, легче было понять нас.

О том, как интеллигентный человек, попадая в нечеловеческие условия лагеря, превращался в вещь, объект, «бланк» (привезли столько-то бланков), как он существовал почти голодный, почти раздетый, работал 11 часов на морозе, имея за пазухой (чтоб не промерз) кусок хлеба на весь день даже без кипятка, как ненавидел тупое лагерное начальство, – это описано много раз в книгах и Солженицына, и Шаламова, и Евгении Гинзбург. Самое главное – во всем была безнадежность. Чтобы выжить – именно за это пытались бороться: достать лишнюю «пайку» хлеба или отоспаться хоть одну ночь. А вот чтобы вернуться к прошлой жизни, даже мечтать не смели. Потому что выжить весь срок почти невозможно, а если и выживешь – дадут еще. Поэтому прошлые работа, семья, дети, все отодвигалось куда-то в такую даль, казалось таким нереальным. Реальностью был лагерь. А каково было женщинам! Мужчины очень часто становились импотентами. Женщины в тридцать лет переставали менструировать. Письма и, у некоторых, посылки, приходившие один раз в месяц, вливали какие-то силы, укрепляли душу. И все-таки все дальше уходило прошлое, как застывшая картинка, а мерзость настоящего все больше затягивала. Норильский комбинат был на особом положении благодаря его первому начальнику. Специалистов старались использовать по специальности, то есть спасти. Их переводили в отдельные камеры, давали улучшенный паек, одевали в штатскую нормальную одежду. Человек начинал бриться и на работе встречаться с нормальными людьми, а не с урками. Заключенные женщины работали в пошивочных мастерских, уборщицами, были и в конторе комбината. В управлении комбината все бухгалтеры были заключенные. Плановый отдел и проектный отдел состояли из инженеров высочайшей квалификации.

Отношения между «зеками» (заключенными) и «вентами» (вольнонаемными, в/н) были самые человеческие. Женщины вольнонаемные стали влюбляться в умных образованных зеков, подкармливали их. Многие после освобождения переженились. Начали возвращаться к людям человеческие чувства. Как они дорожили этим, как работали! Разные были люди. У одних душевные силы иссякали: «Живу хорошо, около меня женщина, которая меня любит, большего я не могу, нет сил». И вот приходит срок освобождения. Он пишет жене, чтобы приезжала. Та едет на пароходе. Он мечется. Женщину, которая с ним, он бросить не может. Она его полюбила, когда он был зеком. И поддерживала его. Жена его все годы ждала. Какие она муки с детьми испытала, он знает. Если он ее увидит, он не сможет жить по-прежнему с женщиной, которая около него. И он решил – послал своего друга на пристань встретить свою жену. Тот купил ей обратный билет на тот же пароход, и она уехала. Что было дальше с ним, я не знаю. Страшно! Сколько душевных мук досталось им, всем троим. У Лени был друг Харитонов. Он тоже сошелся с одной вольнонаемной. Жена его осталась с грудным ребенком, сошлась с прокурором. Жила с ним более десяти лет. Сын звал его отцом. Когда Харитонов освободился, жена его ушла от прокурора. Харитонов приехал в Москву посмотреть на сына, встретиться с женой, и как пелена спала с глаз, он понял, что жена никогда не уходила из его души. Они объединились, сказали друг другу, что любят. Однако он колебался, так как считал, что многим обязан женщине, с которой был в лагере, и решил остаться с ней. Тут он сломался. Этот сильный здоровый человек, перенесший весь ад лагерной жизни, не смог выдержать этого испытания. У него произошло кровоизлияние в мозг. Он потерял память и через год умер уже не человеком. Другой друг, Ратнер, человек обстоятельный, написал жене, что с ней разводится и женится на другой. Женился, прожил с ней дружно. Но через несколько лет она умерла. После реабилитации Ратнер поехал в Москву восстанавливаться. Приехал, пошел к жене. Жена подала им с сыном чай, взяла лыжи и уехала кататься. Ратнер приходит к нам и совершенно искренне возмущается, что с женой не виделись столько лет, а она ушла из дома. Для него, когда он увидел жену, нить жизни сомкнулась. Он перешагнул порог из другой жизни в прежнюю. И прошлая лагерная жизнь, и все последующее отодвинулось, как сон, в прошлое и стало нереальным. Реальностью были жена, сын, Москва. Я ему разъяснила, что жена его маялась, одна растила сына, пока он жил с другой. Теперь надо жену снова завоевывать. Носить цветы, конфеты. Словом, ухаживать вновь. Долго ухаживать не пришлось. Жена его любила все эти годы. Теперь уже 22 года – это Филемон и Бавкида. Но сын отца не простил. Дети жестоки и требовательны к своим родителям. А ведь Ратнер, может быть, не выжил бы, если бы не та женщина.

В управлении комбината работали два человека, оба заключенные. Он – инженер, считался очень талантливым. Она – молодая красивая обаятельная женщина. Они жили как муж с женой. Все это знали. Их любили. Все ими любовались. Настало освобождение. Он послал жене вызов. Жена приехала. Для него сразу соединилась оборванная нить жизни. Он переступил порог из лагерного прошлого в настоящее. Реальностью стала жена, возвращение в Москву. Словом, прошлая жизнь охватила его. Все остальное отодвинулось в прошлое, в нереальность. А как же та женщина, которую он так нежно и искренне любил? Все трое переживали адские муки. Если в случае с Харитоновым не выдержал мужчина, то тут не выдержала женщина. Эта прекрасная женщина, которую он любил, повесилась. Весь комбинат обрушил на него свое презрение и негодование. И что было делать, кто виноват? Может быть, только благодаря этой любви они и выжили. Он с женой уехал. Были ли они счастливы, хотя и нашли друг друга после стольких лет разлуки? А женщина эта перенесла весь ад лагеря, все смогла вынести, а этого не смогла – сломалась. Значит, велики были ее муки. О таких трагедиях можно говорить без конца. Переход из антимира в реальность был для всех тяжелым, для одних больше, для других меньше. И нас с Леней это не миновало. Не знаю, надо ли писать об этом – слишком тяжело и сейчас, через тридцать пять лет, вспоминать обо всем.