Михаил Талалай - Княжна Голицына – принцесса моды

Одной из причин этого состояния была боязнь меня потерять. В тот год Сильвио усиленно уговаривал меня отправиться с ним в Бразилию, где он был занят семейным предприятием. Я и не думала оставлять Италию, но мама была в ужасе от одной мысли, что я могу принять это предложение.

Мой муж создал в Бразилии фирму, которая производила ткани из штампованной пластики. Это была его идея. Каждый брат должен был купить свою квоту. Но младший брат был лишен средств, и Сильвио подарил ему такую же долю, что и у других. Сильвио поистине был очень щедр. Так как он не мог следить из Италии за делами на фирме, он отдал ее управление младшему брату. Когда мой муж умер, я поехала в Бразилию, чтобы переговорить с братом, и услышала: «Знаешь, Ирина, иногда я нарочно допускал ошибки, чтобы убедиться, узнает ли Сильвио о моих нарушениях. Но он никогда не проверял счета!»

Может быть, нам следовало чаще ездить в Бразилию, но все дело было в том, что я терпеть не могла Сан-Паулу. Мой муж, однако, продолжал говорить о нашем возможном переезде в Бразилию, и наш отъезд стал для мамы наваждением, как и причина, по которой мы должны были туда отправиться. Чтобы убедить меня, Сильвио повторял, что в Сан-Паулу мы не будем находиться все время, что большую часть времени мы проведем в Рио, городе, который мне казался забавным. «Я стану президентом общества, а ты сможешь удовлетворять свои капризы, изготовляя рисунки на пластике». Мама не уговаривала меня остаться или отказаться от предложения Сильвио. Она лишь повторяла: «Я никогда не поеду в гости к его родным. Вся моя жизнь здесь, мои интересы, мой дом…» Она боялась, что если мы уедем, то больше никогда не увидимся. В этих случаях я ожесточалась, эта постоянная роль жертвы меня доводила до бешенства. Особенно невыносимо было слушать все это от человека, который учил меня в любых обстоятельствах сохранять мужество.

Наш домашний врач, венгр по национальности, способнейший человек, предписал ей лечение сном. Эта идея мне, однако, совсем не понравилась. К сожалению, я убедилась в своей правоте, когда этот курс начал осуществляться. Мама, терявшая волю, согласилась с его советами. Я отказывалась навещать ее в клинике, поскольку то, что происходило, производило на меня слишком гнетущее впечатление.

Нетрудно разделять горе, когда оно проявляется открыто близким тебе, дорогим человеком. Но такое глухое, бесстрастное, как бы замороженное страдание создает ощущение бессилия. Я чувствовала замешательство, беспомощность перед душевной болью Нины. Я навестила ее в больнице только раз, не желая видеть ее в таком состоянии. Та девочка, что жила во мне, восставала, она верила, что мама способна найти внутренние силы и вырваться из своего состояния. Нине всегда это удавалось, даже в наихудшие моменты, ей это удастся и на сей раз. Во мне говорила слепая вера детей в родителей: они нас защищают, и мы считаем их неуязвимыми.

Сильвио занялся поиском дома, чтобы Нина смогла жить совсем рядом с нами. Он нашел такой очень изящный дом именно на улице По. В то время как он давал распоряжения о его меблировке и переселении, мама поехала на Капри, чтобы оправиться после лечения. У нее там была русская подруга, жена местного аптекаря, и мама некоторое время провела в ее компании. Но по возвращении ее состояние не улучшилось. Ее квартира все еще не была готова, и мы пригласили ее пока пожить вместе с нами. Сильвио уступил свою комнату, а сам переехал в мою. 19 июля 1957 г. в Риме умер Курцио Малапарте, но мама чувствовала себя слишком плохо, чтобы испытать боль от этого известия.

26 октября Сильвио отмечал день рождения. Мы поздравили его вместе с Ниной, вместе поужинали, а потом в салоне смотрели телевизор. Мама чувствовала себя неважно, она как бы отсутствовала. Иногда я поглядывала на нее и видела, что она сидела с погасшим взглядом, ни на что не обращая внимания. Я привыкла видеть ее владеющей своими реакциями, быстрой на решения. А в тот вечер было впечатление, что она находится как бы под воздействием наркотиков. Потом мы решили пойти спать. Нина вошла в комнату, села за стол и начала писать записку. Она приняла решение – спокойное и твердое. Неумолимый инстинкт смерти уже овладел ею, сломив последнее сопротивление.

Я смывала грим в ванной, когда услышала шум от страшного удара. Он до сих пор звучит у меня в ушах. Выпала бутылочка, которую я держала в руках, еще не зная, что произошло, меня забила дрожь так, как будто я уже все знала. Я выбежала из комнаты, думала, что найду маму в ванной или в ее комнате, но не нашла. Кровать была не тронута, свет зажжен. Я позвала ее, но ответа не было. Я открыла все двери, вошла в салон. Сильвио догнал меня, он тоже слышал этот ужасный шум. Я первой вошла в комнату, ее дверь была распахнута, заглянула в лестничный пролет и увидела внизу темнеющую фигуру. Мама бросилась с третьего этажа.

Запись в метрической книге русской церкви в Риме о смерти и погребении Нины Голицыной

Я сбежала вниз, за мной – Сильвио и все домашние. Она была уже мертва. Вскоре прибыли и родственники мужа, которые жили на первом этаже. Я боялась тронуть ее, боялась посмотреть на нее. Я была в шоке. Позже в ее комнате я нашла письмо, в котором она просила простить ее:

«Я люблю тебя больше жизни, моя дорогая, обожаемая Ирина. Я хочу освободить тебя от этой тяжести. Я знаю, что виновата перед вами. Извинись за меня перед Сильвио за все и спасибо. Не думайте обо мне плохо. Я устала жить. Бумаги на кладбищенские дела лежат в сейфе, в том числе свидетельство о рождении на итальянском, что касается моей могилы, обратитесь к Пьерматтеи, так зовут директора кладбища Тестаччо. Не проклинайте меня, а молитесь за мою душу. Я знаю, что очень виновата. Я ошиблась в этой жизни и уже не в состоянии рассуждать».

Итак, у мамы была своя могила, в которой уже была похоронена моя бабушка. Отпевание прошло на кладбище Тестаччо, в местной капелле. Православный священник, отец Симеон, не отходил от меня, он помог мне во многом. Он многие годы знал маму, знал, что она находилась в депрессии, и принял ее самоубийство.

Позже было ужасно. Каждый раз, когда я возвращалась домой, мне становилось плохо, взгляд притягивался к тем лестницам, к тому месту, где моя мать покинула меня навсегда. Я хотела переехать, но мой муж этого не понимал и не хотел пойти мне навстречу. Я неожиданно почувствовала себя одинокой и поняла, насколько важна была для меня моя мать. Не только как советчица, как воспитательница, намного больше, чем просто нежная мама. Она была и отцом, и всей моей семьей, моей далекой страной, моими корнями, моей культурой, моей опорой. Она – такая хрупкая, деликатная, особенно в последние годы – на самом деле была средоточием силы, энергии. Длительное время я с болью ощущала ее отсутствие. Я также чувствовала себя виноватой, особенно в первое время после трагедии. Я повторяла себе, что она жертвовала своей жизнью ради меня, она не захотела выйти замуж второй раз, хотя вокруг нее было столько мужчин – интересных, богатых, умных. А она не соглашалась из опасения, что мне не будет хорошо.