Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг. [litres]

Окончив свой 4-недельный курс питья вод, я, оставив жену, {продолжавшую их пить} с сестрою в Гомбурге, поехал в Лондон. Я плыл по Рейну, великолепные берега которого производили на меня сильное впечатление; не могу сказать того же о развалинах разных замков, видимых с парохода; я ожидал от них гораздо более. В Кельне, конечно, я осмотрел собор {236}; он привел меня в восхищение. Пароход, на котором я плыл, был наполнен пассажирами; между ними был один русский князь Лобанов {237}, которого я ребенком, а потом студентом знал в Москве; впоследствии он был женат на дочери {238}фельдмаршала князя [ Ивана Федоровича ] Паскевича. Когда накрыли на палубе парохода стол, я и Лобанов сели рядом; все немцы говорили вместе, и этот говор нам крепко надоел. Лобанов спросил меня, нет ли возможности заставить их молчать; я отвечал, что это очень просто, стоит только спросить шампанского, и немцы разинут рты. Это средство оказалось удачным, но мы не могли выпить бутылки, так как только что кончили курс минеральных вод. Лобанов однако же, видя, что мое средство достигло цели, чтобы еще долее заставить молчать немцев, спросил еще бутылку шампанского, тогда как из первой выпито было нами только по одному бокалу. Тогда немцы, перешептываясь, выводили заключение, что мы, должно быть, два русских князя. {Предвижу замечание, что глупо было платить за две бутылки вина, когда и одной не могли выпить, но это замечание могут сделать только те, которые не испытывают того неприятного чувства, которое я испытываю от долгого слушания немецкого языка, особливо некоторых из его наречий.}

В Лондон приехал я на пароходе из Остенде; ехав по Темзе, я восхищался огромным числом шнырявших пароходов, которые тогда были на наших реках большой редкостью, и удивлялся, что в этой свободной стране все, как то: разные общества, каналы и пр., носит название королевских. Пароход наш пристал у Блеквальской пристани, где на таможне осмотрен был пассажирский багаж. Из Блекваля я отправился {в вагоне} по железной дороге, идущей по самому Лондону, часто над крышами его домов. Эта дорога имеет около 6 верст протяжения; в то время вагоны на ней приводились в движение постоянными паровыми машинами, поставленными на обеих ее оконечностях. В Лондоне я остановился в пансионе г-жи Сандерс (род меблированных комнат со столом) на Гольденсквере, – который мне был рекомендован [ Матвеем Степановичем ] Волковым. В некоторые из этих пансионов принимают постояльцев только по выбору; сo мною приехал какой-то пруссак; его не приняли, хотя и были пустые комнаты; меня же впустили, вероятно, как русского, так как тогдашние русские путешественники в Европе большей частью принадлежали к высшему обществу, а может быть, хозяйка пансиона была предварена Волковым, которого я нашел в этом же пансионе; мои [43] окна выходили на Гольденсквер. В 8 час. утра подавали чай и кофе, в час пополудни был завтрак, которым я ни разу не воспользовался, а в 6 час. обед за общим столом, из хорошей провизии и сытный. Недоставало только супа, но предупредительная хозяйка, зная, что русский человек без супа не обходится, приготовляла таковой для меня одного. Передо мною ставили миску горячего душистого бульона, чем-то приправленного. Из учтивости приходилось съесть хотя несколько ложек этой бурды. За стол ежедневно садилось человек 20, частью живущих в пансионе, а частью приходивших только обедать; из последних было несколько лиц, в продолжение десятка лет ежедневно обедавших в пансионе. В числе их был один англичанин, средних лет, большой шутник, говоривший по-французски и занимавший своим разговором новых обитателей пансиона. Он со мною и Волковым ездил в Виндзор и Ричмонд в омнибусе; мы сидели в верхних наружных местах, чтобы лучше обозревать местность. {Волков, впрочем, постоянно ездил в этих местах, на которые лезть, по его худобе, он не находил неудобным.} Дорогой наш англичанин-чичероне прикинулся французом, говоря со мною и Волковым по-французски, а со своими соотечественниками несколько исковерканным английским языком, и очень часто употребляя имя Веллингтона {239}, постоянно называя его Villainton.

Лондон поразил меня своей громадностью, многолюдностью и своими общественными учреждениями, {но мною уже принято последних не описывать в «Моих воспоминаниях»}. Кто не был в Лондоне, тот не может представить себе массы скачущих экипажей и бегущих пешеходов по лондонским улицам, которых бо́льшая часть довольно узки. Все это происходит в необыкновенном порядке, благодаря врожденному каждому англичанину уважению к законности и огромному числу полисменов, постоянно наблюдающих за сохранением порядка. Эти полисмены истинные друзья человечества и в особенности иностранцев; в те дни, в которые я не брал ни комиссионера, ни лон-лакея, полисмены не только с большой готовностью провожали меня до отыскиваемых мною магазинов, но по моему приглашению входили в них со мной, служа мне пособниками при моих покупках, и все с их пособием купленное было хорошо и стоило недорого.

Лондонские полисмены отличаются необыкновенной сметливостью; расскажу один из многих примеров этой сметливости, в котором я был действующим лицом. На другой день моего приезда в Лондон, я вышел рано из дома, обедал в каком-то ресторане и возвращался часу в 12-м ночи; идя по Regent Street, я заглядывал в поперечные улицы, вспоминая ту, которая ведет к пансиону Сандерс. Полисмен, заметя это, подошел ко мне, сказав: «Сэр, Гольденсквер № 6», и провел меня до дома. Нельзя не удивляться тому, что в городе с двухмиллионным населением полисмены могли заметить только что приехавшего иностранца, ничем не отличавшегося, ни фигурою, ни ростом, ни дородством, так как я потолстел позже. Но это покажется еще удивительнее, когда вспомнишь, что в этой свободной стране не имели понятия о паспортах, которые тогда еще требовались во всех европейских государствах, и что в пансионе, в котором я остановился, даже не записали моей фамилии.

Сессия парламента еще продолжалась, и я был с Волковым в верхней и нижней палатах. Из них только первая помещалась в своей великолепной зале, прочие части этого строения не были еще отделаны. В верхней палате я уселся на хорах; ко мне подошел какой-то служащий при палате и спросил мою визитную карточку. Через несколько минут он вернулся и объяснил, что лорд-канцлер {240}, который был предуведомлен о моем приходе нашим посланником (впоследствии послом) бароном Брунновым {241}, просил меня сойти вниз в залу, в которой заседали лорды. Я просил поблагодарить лорда канцлера и сказать, что мне очень хорошо и на хорах. Однако же через несколько секунд я получил вторичное приглашение лорда-канцлера сойти в залу, и так как в чужой монастырь со своим уставом не ходят, то я согласился с условием, чтобы со мною впустили в залу и Волкова, на что посланный от лорд-канцлера согласился, потребовав от меня словесного удостоверения, что Волков в России пользуется, хотя и не имеет баронского титула, одинаковыми со мною привилегиями. Нас провели в залу заседаний верхней палаты и посадили на одну из скамеек, на которых сидели лорды. Мы очутились подле какого-то старика, который, как мы узнали впоследствии, был лорд Брум {242}. Таким образом, я, благодаря моему баронскому достоинству и рекомендации Бруннова, сидел в зале, в которой не имеют права заседать даже великобританские министры, если они не английские лорды [44], и даже никогда не заседал ворочавший всею Европою Пальмерстон {243}, который хотя и был лордом, но не английским, а шотландским.