Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг. [litres]

Но этим не кончились мои заботы об отделе жены моей. Имение моего тестя было заложено в Московской сохранной казне, и на нем по этой казне накопилось недоимок по уплате процентов за полтора года. Московский опекунский совет, разрешая отдел жене моей, требовал, чтобы все займы тестя, в которых заключались отделяемые им дочери деревни, были приведены в порядок. Для этого требовалась значительная сумма денег, которой не имели ни я, ни тесть мой. Вследствие настоятельных моих просьб опекунский совет согласился отделить по своим счетам в особый заем деревни, отошедшие к жене моей, с тем, чтобы была очищена недоимка не по всем займам тестя, в которых заключались означенные деревни, а собственно только <���та> недоимка, которая причиталась на то число крестьян, которое поступило в отдел жене моей. Но и на это требовалось около 7000 руб. сер., уплату которых тесть мой возложил на меня. Видя, что дела тестя с каждым годом более и более запутываются и что при правильном мной взносе процентов в сохранную казну имение жены моей может подвергнуться аукционной продаже за неплатеж тестем процентов по тем займам, которые были сделаны под деревни, отходящие к жене моей, вместе с деревнями, оставшимися в его владении, я решился для отдела и по сохранной казне имения жены моей от имения тестя принять на себя уплату означенных 7000 руб. сер. и обратился к зятю моему С. А. Викулину, жившему в это время в своем селе Колодезском, чтобы он мне их дал взаймы под заемное письмо. По настоятельной просьбе сестры моей он согласился дать <���мне эти> деньги, назначив их получить в Рязани, где ему вскоре следовала в выдачу эта сумма из какого-то присутственного места. Конечно, я благодарил его за это и сестру мою, но сознаюсь, что про себя бранил его за скупость. Воображая его бóльшим капиталистом, чем он, однако, как оказалось впоследствии, не был, я досадовал на него, что он вместо присылки мне денег откладывал получение их на несколько месяцев. Действительно, эти деньги были получены мной в конце 1840 г., и как я в это время был командирован на Кавказ, то дело по взносу денег в сохранную казну, с тем чтобы деревни жены моей числились в особом от деревень тестя моего займе, принял на себя Федор Николаевич Лугинин, женатый на Варваре Петровне Полуденской, который все это дело и привел к желаемому окончанию в начале 1841 г., в бытность мою на Кавказе. Платеж процентов по заемному письму, выданному мной зятю моему, полагая по 6 со ста в год, составлял бы ежегодно 420 руб. сер. (1470 руб. асс.), и настолько уменьшился бы и без того ничтожный мой доход. Но этих процентов я ни разу не платил; зять подарил заемное письмо моей сестре и через полгода умер, а сестра после его смерти разорвала заемное письмо и никогда не хотела слышать об уплате должных мной ей денег.

Я уже говорил, что мы выехали из деревни тестя во второй половине октября. Дорога, по позднему времени года, была очень затруднительна. До г. Семенова я с тестем ехал в тарантасе, который два раза опрокидывался. Через Волгу, по которой шел осенний лед, мы с трудом переехали; жена моя очень боялась воды с тех пор, как едва не потонула, катаясь в лодке на пруду в с. Кузьминках, имении князя С. М. Голицына, близ самой Москвы, быв в гостях у живших там Полуденских. Это был с нею второй случай; еще ребенком в своей смоленской деревне она тонула в виду стоявшей на берегу ее матери и с трудом была спасена. На некоторых протяжениях бывшей еще тогда грунтовой дороги от Нижнего до Москвы мы тащились в наемных салазках по замерзшей земле, а карета наша с вещами следовала за нами.

По приезде в Москву первой моей заботою было искать службу, в которой жалованье вместе с получаемым доходом с имения жены моей было бы достаточно для нашей жизни. Мне было ясно, что мой начальник Поленов, по недоброжелательству ко мне, не будет занимать меня деятельной службой, а привыкать к праздности мне не приходилось, и я обратился к прежнему моему начальнику полковнику Максимову, бывшему в это время начальником работ, производившихся в Москве от ведомства путей сообщения, чтобы он, впредь до приискания мной другого рода службы, исходатайствовал о назначении меня в его ведение и дал бы мне какие-либо занятия. Вследствие этого ходатайства я в ноябре 1839 г. назначен помощником начальника работ в Москве. В это время был уже составлен полковником Максимовым проект снабжения водою Московского воспитательного дома, который назначено было привести в исполнение в 1840 г. Максимов поручил мне составить смету и объявил, что он меня назначит производителем работ по означенному водоснабжению, при чем я буду получать от Воспитательного дома особое содержание сверх получаемого мной по чину.

Московский воспитательный дом

Неизвестный художник школы Ф. Я. Алексеева. 1800–1802

В Москве мы остановились в прежней нашей квартире, во флигеле дома Левашовых, который ими был собственно для нас перестроен. Флигель был довольно длинный, но узкий, с небольшими окнами и простенками. Комнаты были низки; они были распределены в два ряда без коридора между ними; окна первого ряда выходили на передний, а второго на задний двор. В первом были передняя об одном окне, чайная о двух, столовая о трех и гостиная о четырех окнах; во втором ряду были мой кабинет о четырех окнах, сени об одном окне, девичья о двух и спальня о трех окнах; в спальне был отделен перегородкою маленький кабинет об одном окне для жены моей; сверх того, имелся мезонин о двух маленьких комнатах.

В 1839 г. были маневры в Бородине, на которых участвовал прикомандированный к генеральному штабу брат мой Николай. После маневров он приехал в Москву и остановился у нас. Вскоре приехала и мать моя, также у нас остановившаяся. Она поместилась в моем кабинете, а брат спал в столовой; чрезвычайно живой, он часто резвился с моей женой и посещавшими ее приятельницами; все его очень полюбили. Он неохотно выезжал по утрам для визитов, делать которые мать наша поставляла ему в обязанность. Вскоре она заболела и лежала в моем кабинете; часто случалось, что, приказав брату немедля ехать к кому-либо из родных или знакомых, она вдруг, спустя несколько времени, слышала, что брат играет на фортепиано или шумит резвясь; тогда она давала ему нагоняй и приказывала немедля ехать по ее указанию. Но в этих замечаниях матери никогда не было строгости; она была рада, что ее сын проводит весело время в своей семье и что он своим добрым сердцем и живостью приобрел общую любовь.

Фасад Императорского воспитательного дома от Москвы-реки