Барт ван Эс - В поисках Лин. История о войне и о семье, утраченной и обретенной

На обратном пути голландские шоссе показались мне еще современнее, чем раньше: освещенные автосалоны плыли во тьме, точно космические корабли; «ауди» и БМВ громоздились один на другом на гигантских полках, фары сверкают – ток подведен по невидимым проводам, высокотехнологичный дизайн во всей красе. Я ехал по прямому как луч шоссе, и передо мной всплывали черно-белые картинки из детства Лин – вроде того снимка 1938 года, на котором две девочки сидят за старой школьной партой, а у них за спиной стоят два мальчика в коротких штанишках и при галстуках. У Лин в волосах бант, у ее подруги тоже.

Но еще настойчивее, чем фотографии, меня преследовал образ матери Лин, собиравшейся открыть дочери «секрет». Поразительно самообладание ее родителей, которые продумывали наперед, как помочь Лин, не поднимая суматохи, как спасти ее, даже если им самим уберечься не удастся. Я так и видел ту спокойную семейную встречу, где дядюшки и тетушки успели обнять племянницу, как оказалось, в последний раз. И наконец, меня потрясло письмо ее матери моим бабушке и дедушке: с каким обдуманным самопожертвованием она отказалась не только от дочери, но и, что гораздо драгоценнее, от любых притязаний на любовь Лин.

Позже, когда мы собрались со всеми тремя детьми и моя старшая дочь, Джози, сидела рядом, я начал было рассказывать ей о Лин, но голос у меня дрогнул, и пришлось прерваться.

Мать Лин написала моим бабушке и дедушке: «Я бы хотела, чтобы своими отцом и матерью она считала вас и чтобы в минуты печали, которые неминуемо ждут ее, вы утешали девочку как своего ребенка». После войны мой отец рос рядом с ней, она была ему как родная сестра. Так почему Лин не показалась на похоронах моей бабушки и о ней даже не упоминали? Как могла нарушиться подобная связь? Как могла бабушка написать Лин то письмо, пресекающее всякое общение и холодно подписанное «госпожа ван Эс»?

Через две недели я снова разговариваю с Лин у нее дома – теперь уже о том, что случилось после облавы у моих бабушки и дедушки на Билдердейкстрат. Лин переправляли из одного дома в другой, и нигде она не задерживалась дольше нескольких дней. «Чем больше меня передавали, тем меньше я каждый раз плакала», – сказала она.

Комнаты, где Лин остается лишь ненадолго – иногда на одну ночь, иногда на неделю. Они сливаются, превращаясь в мимолетные воспоминания: например, Лин запомнила, как неотрывно смотрела на солнечные лучи, обрамлявшие кромку светомаскировочных штор. Лин ничего не решает, надолго забывает, где она и кто, но страха не испытывает. На новом месте – новые правила: где мыться, когда и что есть, как есть, где спать. В первую ночь разлуки с семьей ван Эс она ночует у дочери госпожи де Брёйне, всего через несколько улиц от Билдердейкстрат. Когда Лин поднимается на второй этаж в спальню, то около раскладушки обнаруживает сумку со своей одеждой и кое-какими личными вещами, но ей ни слова не говорят о том, что случилось и что ждет ее дальше. Вопросов Лин не задает. Она ест, когда кормят, ложится спать, когда велят идти в постель. В остальном время течет незаметно; различия между людьми – ласковыми, добрыми, нервными или сердитыми – стираются, будто это один и тот же человек.

В школу Лин больше не ходит и других детей не видит. Поначалу она скучает по тетушке, Кесу, Али и Марианне и плачет, думая о них, но вскоре воспоминания о семье ван Эс, как и об остальных семьях, размываются. Их нечеткие тени смутно маячат на границе мысленного взора, как бы пристально она ни вглядывалась. Но госпожа Херома – здесь, в настоящем. Взрослые шепотом почтительно говорят о ней, а иногда она приходит сама, забирает Лин из гостиной и отводит в очередное убежище.

Наступает день, когда госпожа Херома забирает Лин туда, где живет с мужем-врачом. Ее дом больше тех, где уже побывала Лин, хотя снаружи она его рассмотреть не успела: как и в первый раз, госпожа Херома по дороге прижимала ее к себе, пряча в складках своего пальто. Лин селят в пустую комнату над кабинетом врача, и оттуда ей слышно, как приходят и уходят пациенты, как на улице болтают мамы с колясками.

Доктор Херома всегда занят. Каждые десять минут, когда он открывает дверь в свой кабинет и вызывает очередного посетителя, Лин слышит его бас, но слов не разобрать – их заглушает пол. Иногда до нее доносится звяканье ключей: доктор запирает кабинет, быстро выходит из дома, хлопает дверцей автомобиля. Мотор заводится не сразу, и звук похож на смех: «Хе, хе, хе, хе-хе; хе, хе, хе, хе-хе». Третья попытка уже почти удачная, а с четвертой мотор оживает и почти сразу переходит на «трики-траки, трики-траки», сначала тихо, потом все громче. Пока автомобиль разогревается, «трики-траки» звучит рядом, но вот появляется четкий ритм, скороговорка мотора переходит на тон выше и постепенно удаляется, пока не исчезает совсем.

Пока Лин живет у нее дома, госпожа Херома держится с ней гораздо строже, чем прежде. Девочка должна сидеть наверху, не вставая с дивана, даже не шелохнувшись. В доме полно людей, но она никого не видит. На сушилке в ее комнате развешана женская одежда, но госпоже Хероме она не принадлежит. Иногда кто-то ходит по дому ночью. Открывается и закрывается парадная дверь – щелчок хорошо слышен в тишине. Лин часто лежит в темноте без сна, и перед глазами у нее ничего, кроме мрака.

И снова она переходит из дома в дом. Когда Лин клонит в сон, ночью или как-нибудь пустым днем, когда она таращится в пол, она представляет себе разные картинки и летит высоко над крышами туда, где когда-то играла. Когда ей удается вот так взлететь, она творит маленькие чудеса в мире, где все хорошо знакомо: места, люди, – вот только устроено там все иначе. Тогда она Хорошая Лин. Она спасает животных и людей и с легкостью объяснит что угодно кому угодно, нисколько не задумываясь. И ей все кажется, будто она плывет по воздуху – даже когда стоит на земле. Лин покачивает, у нее кружится голова, но она знает, что все будет хорошо.

Но есть еще Плохая Лин – эта летать не умеет и словно тащится, увязая в невидимой вязкой смоле. Иногда Плохая Лин вообще не двигается вперед, и, как она ни старается, липкий поток тащит ее назад. Плохая Лин возвращается на звериное кладбище, которое они устроили с Хансом. Они собирают мертвых или погибающих существ и относят в глубокие бездонные могилы. А если животное или птица еще живы, Плохая Лин помогает им отправиться на тот свет, чувствуя, как хрустят их косточки, когда она стискивает их в руках. Хорошая Лин, Плохая Лин – она то одна, то другая и все смотрит и смотрит в никуда, а пустые часы все текут и текут.

Наконец взрослые, которые распоряжаются ею, принимают решение: Лин нужно побыстрее покинуть Дордт. И вот она стоит, одетая, готовая ехать, в какой-то комнате на втором этаже, и ждет, пока кто-то из взрослых заберет ее и перевезет в другое место. Внизу звонят в дверь, но Лин уже приучена не открывать и терпеливо ждет. На лестнице слышатся шаги, и вдруг раздается знакомый голос – он громкий, даже когда его обладательница шепчет. Тетушка! Лин не бросается обнять ее, а застенчиво стоит на месте, зацепившись носком одной ногой за другую, – и ждет, пока обнимут ее. Вот и знакомый запах, и мягкая тяжесть рук, которые опускаются Лин на плечи, а потом она взлетает – тетушка подхватывает ее на руки, прижимает к своей румяной щеке. Впервые за много недель кто-то дотронулся до Лин.