Барт ван Эс - В поисках Лин. История о войне и о семье, утраченной и обретенной

– Мы сберегли книгу – нам показалось, это важно, – объясняет Марианна. – Ведь она связана с войной.

Момент волнующий. Я с видом специалиста открываю коробочку и вспоминаю Национальный архив в Гааге. Меня пробирает дрожь, потому что книжка относится именно к тому времени, когда здесь жила Лин; потрепанная, изъеденная мышами, в пятнах плесени, она производит сильное впечатление. Я перелистываю ее. В ней учитывали хозяйственные расходы – вроде покупки корнишонов на тридцать пять центов. Должно быть, я со своим видом эксперта выгляжу комично. Сам себе я напоминаю Кэтрин Морланд из романа Джейн Остен «Нортенгерское аббатство»: девушка выстроила в своем воображении целый сюжет, обнаружив старые списки белья для прачки. В записной книжке госпожи ван Лар тоже имеются похожие списки: простыни, нижние рубашки, скатерти – проставлена точная дата каждой стирки. И все равно в этой книжке есть некое волшебство. Тут и ежедневные бытовые покупки вроде горчицы, и праздничные, например пирожные и лимонад, – они стоят дорого. Спиртного же не покупают никогда.

После книжки мне показывают дом и погреб. Прежняя деревянная лестница сохранилась, старые полки тоже: теперь на них держат кухонную утварь, которой редко пользуются, например электрическую фритюрницу, еще в фабричной упаковке. Я пытаюсь представить, как Лин ворует сахар.

Наверху Марианна показывает мне, что осталось от старого убранства дома – например, двери с окошками дымчатого стекла в верхней части. На лестничной площадке у батареи на газете сохнут футбольные бутсы. Странно представить, что семьдесят лет назад здесь было полно эсэсовцев.

На крыльце я благодарю Марианну, а она вспоминает о своем соседе:

– Вам обязательно надо с ним поговорить, он родился сразу после войны.

Я колеблюсь. Заявиться без предупреждения неловко, к тому же и сослаться мне не на что. Но поскольку Марианна так и стоит на пороге и наблюдает за мной, я иду по дорожке к синей двери с окошком из рифленого стекла. На нем объявление: всяких там торговцев просят не беспокоить. Нажимаю на кнопку звонка, и изнутри доносится собачий лай. В окошке появляется женское лицо – сквозь такое стекло его не разглядеть. Я пытаюсь объяснить, зачем пришел. Тут к высоким стальным воротам с улицы подбегают две немецкие овчарки, а за ними следует кряжистый пожилой мужчина лет шестидесяти с лишним.

Мой голландский звучит неловко и официально:

– Прошу прощения, ваша соседка Марианна порекомендовала мне заглянуть к вам. Я хочу написать биографию моей тети, которая в детстве скрывалась в доме номер тридцать три и…

Не успеваю я договорить, как хозяин перебивает меня и неприветливое выражение исчезает с его лица.

– Лин! – восклицает он. – Да если бы не она, я бы и на свет не родился!

Я снова в гостиной, уже другой, и опять кто-то из домашних ищет книгу. Тихонько работает большой телевизор, пахнет печеной картошкой. По полу разбросаны игрушки.

– Простите, у нас тут с утра внуки, – говорит хозяин, Ваут де Бонд. Он еще только начал рассказывать, но я уже узнал кое-что новое: оказывается, во время войны Лин немного пожила и в этом доме.

Новость сбивает меня с толку. Сама Лин соседей совсем не вспоминала. Но Ваут пока слишком занят, чтобы объяснять: он стоит спиной ко мне и роется в комоде. Время от времени он достает оттуда документы и фотографии – стопка все растет. Я, немного смущенный, сижу на диване, вопросов не счесть. Когда Лин могла здесь жить? Почему ничего не помнит? И как она помогла этому Вауту появиться на свет?

Наконец Ваут находит нужную книгу и вручает мне, но хочет показать кое-что еще, поэтому идет в кухню и громко спрашивает жену о какой-то красной папке, которую надеялся отыскать в комоде.

Я остаюсь один. Передо мной книга «Беннеком: еврейское убежище», открытая на странице 142. А на ней – уже знакомая мне фотография одиннадцатилетней Лин. Рядом всего один абзац:

В доме 33 по улице Алгемер в семье Гейса ван Лара нашла убежище еврейская девочка Линтье. В семье ее приняли как родную. Линтье ходила в Реформатскую школу. Она пережила войну.

Больше ничего.

Открываю предыдущую страницу: речь о доме 31 – том самом, где я сейчас. Текста тут больше, и фотографий две. На одной – трехлетняя девочка с клетчатым бантом в волосах, Мартье. На второй – женщина за двадцать, некая Хестер Рубенс. Обе они еврейки и во время войны жили в этом доме. «В доме номер 31 скрывались и многие другие, – сообщается в книге, – но их имена и личности установить не удалось».

И это поражает не меньше того, что Лин жила здесь. Значит, вместе с ней на улице Алгемер прятались и другие евреи. И когда Лин встречала Мартье или Хестер Рубенс, а это неизбежно, живя под одной крышей, то понятия не имела, кто они. Беннеком стал пристанищем для евреев – и для меня это полная неожиданность. Я столько лет приезжал в этот поселок; да даже теперь, когда немало рассказал маме и ее семье о своем исследовании, никто из них и словом не обмолвился об этом.

В ожидании хозяина я изучаю страницу 140, о доме напротив. И там тоже приютили евреев. Мужчина и женщина (они не были семейной парой) скрывались на чердаке, куда из спальни на втором этаже вела потайная лестница за фальшстеной.

Пролистав несколько страниц назад, я нахожу предисловие и читаю о Берте Рюрдс, местной жительнице, которая в годы войны часто бывала на улице Алгемер и какое-то время даже жила здесь. Малоприметными сигналами она сообщала о своей преданности Сопротивлению. Например, посадила оранжевые маргаритки в палисаднике, продавала портреты и миниатюрные изразцы с изображениями королевской семьи, распространяла подпольную протестантскую газету «Трау» («Верность»). Вскоре она стала связной, передавала сведения и всегда была готова помочь. Лишь после войны вскрылось, что на самом деле Берта была осведомителем Политической полиции – обнаружились документы. Именно по ее наводке 4 сентября 1943 года полиция устроила облаву в доме 32 по улице Алгемер, напротив ван Ларов. Хозяина посадили в тюрьму, а обнаруженных в убежище на чердаке Соломона Михелса и Вильгельмину Лабзовски в качестве «меры наказания» прямиком отправили в Аушвиц, и оба погибли еще до конца сентября.

Два убежища в считанных метрах от дома, где жила Лин. Еще шесть – на соседней улице. Я думал, что знаю этот поселок как свои пять пальцев, а он вдруг предстал передо мной в новом свете.

Секретные убежища размещались не только на улице Алгемер и соседних с ней. В Беннекоме с населением всего пять тысяч человек в войну скрывались не менее ста шестидесяти шести евреев, и более восьмидесяти процентов из них выжили. По стране в целом ситуация обратная. Но почему именно здесь, ведь еще в 1940 году евреев в поселке не было вовсе?