Барт ван Эс - В поисках Лин. История о войне и о семье, утраченной и обретенной

Дирк де Лос вспоминал, как автобус, в котором он вместе с другими евреями возвращался из Дахау, был остановлен на границе, где, несмотря на настоящий голландский выговор, власти отправили их под арест – ведь документов при них не было. Посыпав порошком ДДТ, их заперли в лагерь для интернированных лиц в Неймегене, откуда Дирку через десять дней удалось бежать. Однако, добравшись до своего дома в Лейдене, он был снова схвачен и выслан обратно в лагерь – голландская полиция, как всегда, с рвением исполняла приказы вышестоящих.

Такая участь постигла не только Дирка. В транзитном лагере Вестерборк, из которого в Аушвиц вывезли более ста тысяч человек, еще несколько месяцев после войны оставались пленниками пять тысяч евреев. Бок о бок с ними содержались десять тысяч арестованных голландских фашистов – тех самых, что обрекли этих евреев на смерть. Когда евреев наконец отпустили, положение их мало улучшилось. Имущество было разграблено, в дома вселились новые обитатели. Бывало, что с вернувшихся еще и требовали уплатить подоходный налог за годы, проведенные в лагерях.

В какой-то степени виной этому послевоенный хаос, однако были основания считать, что в первые месяцы по освобождении свою роль сыграл антисемитизм самих голландцев. Когда-то Голландия являла собой оплот терпимости. Йосеф Каплан, историк еврейской жизни в Нидерландах, не сумел отыскать ни единого значительного случая преследования евреев за весь период с 1581 до 1795 года. Однако в XIX веке в национальной культуре возник новый стереотипный образ грязного еврейского жулика с сильным акцентом – такими представляли иммигрантов из Восточной Европы. Подъем интернационального сионистского движения подпитывал мнение о том, что евреи не вполне голландцы. Когда в Германии к власти пришли нацисты, в Нидерланды бежали тридцать пять тысяч евреев; в ответ правительство ввело для них ограничения на въезд, а многих иммигрантов отправило в лагеря. Повсюду только и говорили, что о еврейских коммунистах, еврейских богачах и о том, как евреи способны нарушить благопристойную атмосферу хорошего ресторана или клуба.

Хотя на выборах в Нидерландах фашисты никогда не набирали больше четырех процентов голосов, во время войны нацистская пропаганда нашла благодатную почву, и в 1945 году это стало очевидно. Национализм многих изданий Сопротивления был крайне далек от терпимости. Например, газета «Пароль» ( Het Parool ) после освобождения советовала евреям не привлекать к себе внимания и критиковала голландских евреев, покинувших свои посты перед лицом нацистского вторжения. Другая газета, «Патриот» ( De Patriot ), требовала от евреев благодарности голландскому Сопротивлению, спасавшему их, «когда гибли другие, возможно, более достойные люди». В массовых изданиях появлялись шуточки на еврейскую тему. В письмах, опубликованных на страницах самых разных газет, читатели жаловались, что с окончанием войны евреи опять прибрали все к рукам. Одно правительственное учреждение даже решило не нанимать обратно еврейских сотрудников, объяснив, что предубеждение против них в этой сфере слишком сильно и подобное негативное отношение помешает им работать хорошо. Тем временем министр юстиции обратился к Еврейскому религиозному союзу (который исключили из Национального церковного совета на основании того, что евреев стало меньше) с просьбой: не могли бы участники организации приложить усилия, чтобы вернуть в общество более ста двадцати тысяч голландских коллаборационистов, которых как раз спешно выпускали из тюрем. В средствах массовой информации факт Холокоста признали вскользь, но позже стали замалчивать – мол, это слишком тяжелая для широкого обсуждения тема. Неудивительно, что в послевоенное десятилетие евреи уезжали из Нидерландов куда чаще, чем из Бельгии или Франции.

В апреле 1945-го, в Эде, Лин едва ли ощущает, что война закончилась. Она просто ждет, что решат взрослые. Но какое же неимоверное облегчение избавиться от дяди Эверта, когда семья через несколько дней возвращается в Беннеком. Теперь по старой дороге навстречу один за другим движутся грязные зеленые грузовики, а в них полно солдат, которые растопыривают пальцы буквой V – знак победы. Добравшись до дома 33, ван Лары обнаруживают, что он цел и невредим. Соседнее здание, где жили де Бонды, разграблено, половицы выломаны, а у ван Ларов даже банки с соленьями в погребе все так же выстроены на полках в ряд. Вскоре госпожа ван Лар уже распоряжается уборкой. Лин вновь приставлена возиться с одеждой и тряпкой для пыли, и, когда она принимается за полировку деревянного буфета в гостиной, жизнь возвращается в прежнее русло.

Никаких вопросов, никаких ответов – ни дома, ни в церкви, ни в школе. Ни слова о том, что сталось с ее родителями, – ни теперь, ни месяцы спустя. Но в сознании Лин так или иначе укореняется, что они исчезли навеки. Гаагский мир мамы и папы, дедушек и бабушек, дядюшек и тетушек, двоюродных братьев и сестер больше не существует, и его не вернуть даже в мыслях.

Лин снова живет в маленькой спальне со стеклянным окошком над дверью. По воскресеньям – проповеди и изучение Библии, и каждый вечер после ужина она снова читает про деяния апостолов и сражения ветхозаветных царей. Она возвращается в школу, и учительница говорит, что Лин отстала, и задает ей дополнительные задания по математике и истории, и девочка выполняет их вечером, сидя на кровати и завернувшись в одеяло. Она слышит в соседском саду голос Мартье. К де Бондам Лин теперь ходит чаще, ей дают побольше свободы, и она дружит с Корри. Проходит месяц, и вдоль улицы прокладывают доски для тачек: мужчины начинают восстанавливать разрушенные дома. Бетономешалка пока стоит без дела, наготове, и по ободку у нее налипла серая масса, застывшая и ломкая.

Жизнь в Беннекоме идет обычной колеей; уже началось лето, когда Лин слышит на улице треск мотоцикла. Она занимается у себя в комнате, ей до него и дела нет, но замечает, как раздается звонок и госпожа ван Лар идет открывать.

– Лин, это за тобой, – зовет госпожа ван Лар. Голос у нее ровный, и, когда Лин выходит, сама она уже скрылась в кухне и захлопнула за собой дверь.

Только на нижней ступеньке Лин узнает гостя по ботинкам и брюкам. Сердце у нее сжимается – это Эверт ван Лар. На помощь позвать некого, даже если бы девочка и осмелилась, и она бессильно замирает. Дядя Эверт делает шаг вперед и, маслено поблескивая глазками, смотрит на нее, а потом указывает в открытую дверь – на мотоцикл и улицу.

Если закрыть глаза, то как будто ничего не происходит. Лин вцепляется пальцами в стальные ручки и чувствует, как жар мотора обжигает ее голые ноги. В лесу дорога неровная, девочка бьется о сиденье на каждой кочке, а мотор взвывает, потому что дядя Эверт гонит вовсю. Лин изо всех сил старается онеметь и ничего не чувствовать, но оцепенение, которое нашло на нее дома, теперь никак не хочет возвращаться.