Виктор Минут - Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

Ко времени моего прибытия в Берлин общее число русских офицеров и военных чиновников, сосредоточенных в лагерях, сколько мне помнится, достигало цифры 2000. Задача Междусоюзнической комиссии заключалась в скорейшей ликвидации их, так как, само собой разумеется, нельзя было длить это ненормальное положение до бесконечности. Немцы отворили двери темницы, а заключенные не хотят выходить из нее. Но как поступить в данном случае? Конечно, никому не было запрета устраиваться по собственному желанию в Германии, но процент покинувших лагеря по этой причине был ничтожен, и чем дальше, тем надежда на постепенное рассасывание военнопленных в самой Германии становилась все меньше и меньше: в демобилизованной стране и тогда уже предложение труда значительно превышало спрос. Применять к офицерам принудительную эвакуацию в Советскую Россию, конечно, никому и в голову не приходило: это было бы равносильно отправке их на верную смерть, на убой; у всех на свежей памяти было, какой участи подверглись два поезда военнопленных офицеров, доверчиво вернувшихся на родину в начале 1919 года: часть их погибла тотчас же по прибытии на советскую территорию, остальные же, без всякого суда, были разосланы по разным местам заключения. Быть может, подобные слухи и страдали преувеличением, но другие вполне достоверные акты бессмысленной жестокости советского правительства делали их очень вероятными. У какого правительства хватило бы духу, чтобы при этих условиях изгонять людей, нашедших приют в его стране? Пожалуй, только советское правительство было бы способно на это, но, слава Богу, оно было по ту сторону границы.

Вследствие этого роль междусоюзнической комиссии сводилась к тому, чтобы, с одной стороны, так сказать, деликатным образом, неустанно напоминать военнопленным, что пора и честь знать; с другой стороны, предоставлять выбор направления для эвакуации и облегчать осуществление выраженных ими желаний.

Для этой цели на заведующих лагерями было возложено составление опросных списков, в которых против каждой фамилии обозначалось, куда данное лицо хочет ехать.

С некоторой горечью должен отметить здесь мелкую подробность. Когда в комиссии зашла речь о форме этих листов, один из членов ее возбудил вопрос: должна ли фигурировать в листе собственноручная подпись офицера или достаточно отметки заведующего лагерем. Генерал Малькольм, председатель комиссии, выразил полное недоумение, к чему требовать собственноручную подпись, разве недостаточно словесного заявления офицера. В конце концов остановились на собственноручной подписи, но… к сожалению, и этого оказалось недостаточно: было несколько случаев, что подписавшиеся на заявлении отказывались ехать, когда до них доходила очередь. К этому прискорбному явлению, насколько легкомысленно относились наши офицеры ко хранению достоинства и чести русского офицера, в чужой стране и на глазах представителей иностранных армий, я вынужден буду вернуться ниже.

Советское посольство, покидая Берлин, конечно, не преминуло оставить после себя неофициальное агентство, существование которого ни для кого не было секретом. Агентство это вело деятельную пропаганду, как среди нижних чинов военнопленных, так и среди офицеров, всячески стараясь препятствовать отправке их в белые армии. Если среди нижних чинов агитация эта имела успех, то нельзя этого сказать относительно офицеров. Успокоительные заверения советских агентов не встречали доверия со стороны последних: достаточно наслышались, а многие и нагляделись на то, что творилось в большевистской России, чтобы поддаться чарам советской сирены. Правда, миссии генерала Потоцкого было известно несколько случаев посещения офицерами советского агентства, но случаи эти были единичны, в подавляющем большинстве офицеры были против большевиков, но многие не спешили принимать участие в свержении ненавистной власти и предпочитали, сидя в плену, выждать выяснения обстановки. Барометром прилива и отлива были успехи и неудачи на фронтах гражданской войны: приближается Юденич к Петрограду – является много желающих на Западный фронт; занимает Деникин Киев и Орел – многие рвутся на юг России. В дни неудач или неопределенного положения на белых фронтах число желающих ехать туда заметно падает. Очень расхолаживающее влияние на офицеров оказывали лица не из военнопленных, а спасшиеся в Германию после частичных разгромов Белого движения. Они на предложение об эвакуации открыто и решительно заявляли, что ни в каких «авантюрах» впредь не желают принимать участие.

При таком положении вещей Западный фронт, который был под боком и сообщение с которым, из Штеттина в Ревель [122], было кратчайшим, получал менее всего охотников, несколько более привлекал Южный фронт, ввиду того, что изъявившие желание быть туда отправленными предварительно сосредоточивались в лагере близ Нью-Маркета в Англии, где ожидали месяц или два очередного парохода. Туда стремилась главным образом молодежь, влекомая переменой обстановки после монотонной жизни в немецких лагерях. Немалую роль при этом играли и слухи об обильном питании, столь соблазнительном после скудной, однообразной и донельзя приевшейся немецкой кухни.

Но вот за отправкой последних эшелонов, изъявивших желание при первом опросе, в лагерях осталось еще порядочно народу, решившего, очевидно, сидеть там до последней возможности.

Необходимо было принять какие-либо меры, чтобы побудить обитателей лагерей к выезду. Миссией генерала Потоцкого в середине июля был разослан циркуляр по всем лагерям, в котором еще раз выяснялось офицерам, что нельзя сидеть в лагерях до бесконечности, что будущему правительству России придется платить за это Германии, при этом намекалось, что бездействие в данное время само по себе преступно, что, по миновании лихолетья, родина вправе будет спросить каждого из сынов своих: «А где ты был и что ты делал в то время, когда меня терзала шайка международных проходимцев?» Циркуляр этот был подписан мной, и это обстоятельство несколько лет спустя причинило мне немало личной тревоги. Дело в том, что в 1923 году, когда я был уже в Париже, жена моя, остававшаяся в России, осведомленная уже к тому времени, что я жив и перебрался опять в Европу, решила попытаться соединиться со мной. В общем, попытки эти кончались очень часто неудачей.

Благодаря тому, что жена моя была урожденная Висконти, у нее было основание просить разрешение о временном выезде за границу для свидания со своими родственниками в Италии, и фамилии которых, звучащие совершенно по-итальянски, она нарочно переименовала.

Хлопоты эти были очень нудные и долгие. И вот в это самое время, в августе 1923 года, в Швейцарии судят гражданина кантона Гризон, бывшего русского офицера Конради, за убийство советского посланника Воровского {224}. Среди материала, представленного большевиками на этом процессе, была изданная ими на французском языке брошюра о контрреволюционной деятельности русского Красного Креста за границей, и в этой брошюре был полностью приведен упомянутый мною циркуляр, включая и мою подпись.