Виктор Минут - Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

Забегая несколько вперед, упомяну еще о приезде в Берлин генерала В. И. Гурко, покинувшего Россию по приказу Керенского еще летом 1917 года. В первых числах октября 1919 года я получил от него письмо из Копенгагена, в котором он писал, что, узнав о том, что я нахожусь в Берлине, он просит меня сообщить, долго ли я пробуду в этом городе, так как он очень хотел бы повидаться со мной. В то время был уже решен мой отъезд на Дальний Восток, и я ответил ему, что пробуду только до конца октября. Приехал он дня за два до моего отъезда. Беседовал я с ним раза два-три, он поручил мне передать словесно адмиралу Колчаку некоторые свои наблюдения относительно настроения против большевиков в Германии, наблюдения, по моему мнению, сильно страдающие оптимизмом. В нем проглядывала так называемая немецкая ориентация. На мой вопрос, почему он устраняется от активного выступления, тогда как его имя и репутация могли увлечь за собой массы, он ответил, что смотрит на себя как на резерв, время действия которого еще не наступило. По всей вероятности, устранялся он от выступления потому, что все первые роли в то время были разобраны, а на вторые он не хотел размениваться. В этом же сказалась и его политическая прозорливость. Несмотря на Временные успехи Колчака, Деникина и Юденича, он видел, что их разрозненные действия не сломят большевиков, и не хотел быть увлеченным в их общем падении. В Берлине у него были совещания с какими-то немецкими политическими деятелями вне правительственных сфер, но в чем они заключались, я не знаю. Реакционные круги Германии в то время были настроены против большевиков. Немцы сознали тогда, что та зараза, которую их главное командование умышленно привило России, перекинулось и на них. Существенной пользы развал нашей армии им не принес. Правда, война затянулась еще на полтора года, но закончилась она все-таки поражением Германии, и к понесенным за этот срок потерям прибавилось еще большее разорение страны. Невольно припоминается пословица: «Не рой другому яму, сам в нее попадешь».

Перейду теперь к ликвидации наших военнопленных.

Точную цифру наших военнопленных в Германии, ко времени окончания войны, я не знаю, приблизительно она достигала 1 миллиона 250 тысяч человек. После заключения Брест-Литовского мира и освобождения в России военнопленных германцев началась репатриация и наших военнопленных, но производилась она крайне нерегулярно. Отчасти потому, что железнодорожный транспорт в Германии, воевавшей тогда еще с союзниками, в значительной степени обслуживал военные нужды западных армий, отчасти потому, что немцы имели еще надобность в рабочей силе для тыловых работ.

Но, несмотря на желание освободиться от лишних ртов, хотя и при скудном питании, немцы уделяли для этой надобности перевозочные средства далеко не достаточные, к этому надо добавить еще, что после отъезда, по требованию союзников, советских дипломатических представителей из Берлина и эти отправки прекратились.

Таким образом, к лету 1919 года в Германии оставалось еще около 250 тысяч военнопленных, размещенных в целом ряде барачных лагерей. Работы тогда уже прекратились, и военнопленные в полном бездействии ожидали своей очереди отправки.

Междусоюзническая комиссия, взявшая это дело в свои руки, командировала своих представителей в эти лагеря, где были образованы из состава военнопленных офицеров органы управления лагерями, на которых лежала ответственность за внутренний порядок в них, за немецкими властями же была оставлена лишь забота об их продовольствовании.

Заведующие лагерями должны были собирать сведения о составе военнопленных по национальностям и местожительству и опрашивать их о том, куда они желают быть отправлены: или на один из противобольшевистских фронтов, или в Советскую Россию, или во вновь образованные государства и области, отторгнутые от России.

Принципиально никакого понуждения к отправке на противобольшевистские фронты не производилось, фактически, в силу обстоятельств, оно выражалось в том, что отправление в Советскую Россию было сопряжено с большими проволочками. Эшелоны военнопленных провозились через Литву, так как Польша, воевавшая в то время с большевиками, естественно, их не пропускала. Литва же принимала эти эшелоны только по получении согласия советского правительства на прием эшелонов и по присылке необходимых для сего поездов. Процедура очень длительная, и поэтому многие военнопленные, истосковавшиеся по родине и мечтавшие только о том, как бы скорее ступить на родную землю, избирали для этого кратчайший путь, заявляя о своем желании быть отправленными для борьбы с большевиками; отправляли их или на Западный фронт из Штеттина [119], Балтийским морем, или на Северный через Архангельск. Значительная часть добровольцев этого сорта по прибытии на фронт при первом же удобном случае переходила большевикам, и главнокомандующие фронтами, генералы Миллер и Юденич, неоднократно просили о том, чтобы подбор посылаемых им подкреплений производился возможно тщательнее, если же это недостижимо, то лучше совсем их не посылать. Заявление вполне справедливое, но комиссия, озабоченная лишь скорейшей ликвидацией военнопленных, принимала эти заявления к сведению, сообщала их для руководства заведующим лагерями и продолжала отправки по-прежнему.

Для репатриации уроженцев Крыма, Кавказа и южных губерний было снаряжено семь пароходов из секвестрованных судов турецкого торгового флота, вместимостью от тысячи до двух тысяч человек каждый. Пароходы эти успели совершить только один рейс, из Гамбурга в порты Черного моря. Какую оценку дал этим подкреплениям генерал Деникин, мне узнать уже не пришлось, так как они отбыли из Германии в конце августа, а в конце октября я уже покинул Берлин.

Немало способствовали такому поведению военнопленных большевистские агенты, частью лично проникавшие в лагеря, при безучастном отношении к этому немецких властей, частью снабжавшие нижних чинов лагерей обильной литературой, в которой, конечно, не жалелось красок для описания всех прелестей заманчивого совдепского рая. Как горько сожалели потом многие из попавшихся на эту удочку!

В особенности это касалось тех, которые были отпущены на сельские работы к помещикам и фермерам и вернулись в лагеря только для того, чтобы не пропустить своей очереди отправки. Если жизнь в лагерях при скудном и однообразном питании и точно регламентированной программой дня была тягостна для наших солдат, то те сельские работы, на которые охотно командировались более надежные люди, вовсе не тяготили их: питание было обильное и разнообразное, работы – привычные, сама обстановка напоминала домашний быт далекой родины, к тому же еще в лучшем виде. Много полезного для себя вынес наш простолюдин из этого пребывания в среде немецких земледельцев, многому хорошему научились они у образцовых немецких хозяев, и какой контраст увидели они у себя дома, когда наконец дорвались до родины! Когда я жил еще в деревне, под большевистским игом, летом 1917 года, в наши места возвратилось довольно много военнопленных как из Германии, так и из Австрии. В то время большевизм в деревне не успел еще развернуться во всей своей красе, но и то, что они застали, заставляло многих из них раскаиваться, что поспешили вернуться на родину.