Виктор Минут - Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

Другим bête-noire [114]у Воейкова был гетман Скоропадский. Здесь причина раздражения и чуть ли ни ненависти была чисто личного характера. Дело в том, что Воейков, как и многие другие, искавшие в 1918 году спасения из большевистского рая в Украине, оккупированной немцами, оказался в Киеве. Как бывший однополчанин и старший товарищ Скоропадского по Кавалергардскому полку, он, естественно, ожидал встретить в Киеве если не могу щественное содействие, то, во всяком случае, радушный прием. Но Скоропадский на его просьбу об аудиенции поручил объяснить ему, что по политическим причинам не может удовлетворить его просьбы и не принял его.

Когда я заметил на это, что, быть может, Скоропадский действительно должен был, на первых порах, быть очень осторожным в своих действиях, так как я, по личному знакомству со Скоропадским, не могу допустить, чтобы он серьезно возомнил себя повелителем независимой Украины, и уверен, что он принял этот пост как русский патриот, чтобы спасти хоть часть России из когтей 3-го Интернационала {204}, то Воейков возразил мне на это:

– Так вы не знаете Скоропадского, это честолюбец. Павло Первый совершенно серьезно мечтал создать свою династию в новом государстве, и кто знает, если бы немцы победили, быть может, ему это и удалось бы, а об России он мало печалился. Ну, теперь большевики поставили его на свое место, – добавил он не без злорадства. – Теперь он под фамилией Цуккерманна такой же беженец, как и мы с вами.

В один из первых дней моего пребывания в Берлине встретил я еще одно лицо, которое никак не ожидал здесь увидеть. Проходя утром через приемную комнату миссии, всегда очень многолюдную, так как ежедневно туда приходило очень много народу, главным образом из числа военнопленных, за разного рода справками, я мельком увидел человека высокого роста, который смутно напомнил мне генерала Вальтера {205}, бывшего начальником штаба армий Западного фронта при генерале Балуеве. Но Вальтер носил бороду; последний раз я его видел на Университетской набережной в начале 1918 года. Как узнал от него тогда, он работал в качестве переводчика при Главном управлении Генерального штаба и поведал мне свои планы: основаться со своей семьей на Дальнем Востоке, приобретя там заимку. С места ему писали, что там все спокойно, больших имений нет, земли вдоволь, почвы для аграрных беспорядков не существует, семья из нескольких человек может легко прокормиться. Последний вопрос, столь острый во время тогдашней постоянной проголоди в Петрограде, по-видимому, в особенности побуждал его к этому шагу. Семья его должна была уже на днях отправиться во Владивосток, и он предполагал, закончив некоторые личные дела, вскоре последовать за ней.

Таким образом, я был очень далек от мысли встретить его в Берлине, к тому же и отсутствие бороды сильно изменяло его внешность; забыл я о том, что и я сам по этой причине перестал быть похожим на себя.

Но вот вечером того же дня, Вальтер, который тоже не сразу признал меня и догадался, только услышав мою фамилию от одного из присутствующих, пришел навестить меня и поведал мне, в каком тягостном моральном и материальном положении он очутился.

Вскоре после нашего последнего свидания [115]он вместе со всеми главными управлениями военного министерства выехал в Москву и там, по рекомендации генерала Потапова, исполняющего должность начальника Генерального штаба, как владеющий английским, французским и немецким языками, был рекомендован на должность военного агента в Берлин.

Видя в этом возможность выбраться из Советской России, он не отклонил от себя этого предложения и в составе посольства, возглавляемого Иоффе {206}, прибыл в Берлин.

Служба у большевиков крайне тяготила его, и он ждал только случая, который дал бы ему возможность покинуть ее. Такой случай представился, когда Скоропадский, в качестве главы государства, заключившего мир с Герма нией, приехал в Берлин на поклон к Вильгельму. Вальтер представился гетману и просил его принять его к себе на службу, получил согласие и, не говоря дурного слова, заявил Иоффе, что оставляет свою должность. Тот, конечно, пригрозил ему жестокой карой за дезертирство, но это не остановило Вальтера, и он одновременно с гетманом уехал в Киев.

Недолго пришлось ему пробыть в Киеве, и на одном из четырех поездов, о которых я упоминал выше, он снова вернулся в Берлин.

Советского посольства в Берлине уже не было, но русские эмиграционные круги не могли забыть Вальтеру, что он, хоть и короткое время, но все-таки был большевистским агентом. Обратился он было к генералу Монкевицу с просьбой привлечь его к какому-нибудь делу и тем разрешить острый вопрос о хлебе насущном, но Монкевиц, несмотря на личное знакомство с ним еще до войны, принял его крайне сурово, резко осуждая его добровольное поступление на службу к большевикам. Когда Вальтер доказывал ему, что вряд ли можно назвать акт поступления на службу добровольным, когда отказ влечет за собой голодную смерть всей семьи и у него другого выхода не было, то Монкевиц указал ему на пример Скалона {207}, который, как известно, привлеченный чуть ли не силой к участию в Брестских переговорах, предпочел застрелиться.

Монкевиц, покинувший пределы Совдепии непосредственно с Румынского фронта, почти тотчас же после большевистского переворота, не испытал тех нравственных испытаний, которым подверглись люди, оказавшиеся по воле судьбы под большевистским игом. Его не принуждали выбирать между голодной смертью семьи и собственной честью. Быть может, если бы он на себе лично испытал ужасное разрешение этой дилеммы, он не отнесся бы так строго к Вальтеру. Теперь, когда я пишу эти строки, мысль моя невольно обращается к таинственному исчезновению Монкевица в Фонтенбло в конце октября 1926 года. Он оставил письмо, в котором сообщал о своем решении покончить с собой вследствие запутанности своего материального положения, но тот факт, что тело его не было найдено, и долги, оставленные им и быстро ликвидированные его детьми, далеко не достигали таких размеров, которые могли бы довести человека до отчаяния, оставил широкое поле для всякого рода предположений. Одно из них было, что Монкевиц передался советскому правительству и уехал тайно в Москву. По этому поводу ходили очень упорные слухи, но определенного подтверждения они, насколько мне известно, не получили. Я знал Монкевица в течение тридцати пяти лет, и не верится, чтобы он был способен на подобный шаг. Если же это так, то какая ирония судьбы, если сопоставить содеянное им со строгим осуждением поведения Вальтера!

Оказавшись, как говорится, ни в тех ни в сих, Вальтер попал в очень тяжелое материальное положение, имея к тому же при себе на своем попечении еще сына, юношу семнадцати-восемнадцати лет. Благодаря знанию английского языка ему удалось получить небольшой заработок в качестве преподавателя в школе Берлина, в которой после войны еще не успели пополнить преподавательский персонал природными англичанами. Мне хотелось прийти ему на помощь в приемлемой для него форме, и я предложил ему давать мне ежедневно уроки английского языка. Таким образом я мог соединить приятное с полезным. Когда-то, еще в младшем классе Инженерного училища, я брал приватные уроки английского языка у известного тогда преподавателя, Нурока, но эти занятия продолжались только один год: старик Нурок умер, и уроки прекратились. За тридцать лет сохранились только кое-какие жалкие обрывки, а между тем заседания в междусоюзнической комиссии происходили на английском языке. Правда, были два переводчика, один немецкий, другой французский, но это, конечно, не могло восполнить пробел незнания языка. Узнав о моем предложении Вальтеру, сожитель мой по квартире, доктор Аксенов, и хозяйка дома, мадам Веревкина, присоединились ко мне, и мы втроем решили изучать английский язык. Вальтер сначала не решался принять это предложение, недоумевая, к чему, например, мне на склоне лет понадобилось изучение этого языка, но мне удалось убедить его, что не я ему, а, скорее, он мне окажет услугу своим согласием. Занимались мы очень регулярно и усердно в течение почти трех месяцев, до отъезда моего из Берлина, и приобретенные знания не раз оказали мне помощь в моих дальнейших странствованиях.