Наталья Старосельская - Алина Покровская. Дорога цветов

Необходимо упомянуть, что попали эти поистине бесценные материалы в российское издательство благодаря великому музыканту, глубокому знатоку отечественной истории и культуры, коллекционеру, сумевшему сберечь многие сокровища, Мстиславу Леопольдовичу Ростроповичу – он приобрел значительную часть дневников и безвозмездно передал их «Вагриусу», а пополнили это собрание Федеральное архивное агентство и Государственный архив Российской Федерации, где хранились сбереженные кем-то и переданные туда рукописи дневников Марии Федоровны за 1914 и 1917 годы.

В предисловии к изданию Юлия Кудрина приводит отрывки писем великой княгини Ольги Александровны, письма Марии Федоровны к великой княгине Ольге Константиновне и дневниковую запись императрицы от 4 марта 1917 года, когда она прибыла в ставку Николая II в Могилев.

Мне кажется необходимым привести эти свидетельства здесь, чтобы передать те чувства, что эмоционально и сильно отразила в своем понимании этого образа Алина Покровская.

По свидетельству Ольги Александровны, день, когда Николай подписал отречение от престола, 2 марта 1917 года, «поразило нас как гром среди ясного неба… Мы все были парализованы. Моя мать была вне себя, и я всю ночь провела у нее. На следующий день она поехала в Могилев». Это была ее последняя встреча с сыном.

Вот как описала императрица эту встречу в дневнике: «После обеда бедный Ники рассказал обо всех трагических событиях, случившихся за два дня… Он наконец сдался, подписал манифест. Ники был невероятно спокоен и величественен в этом ужасно унизительном положении… Горестное свидание! Бедняга Ники открыл мне свое кровоточащее сердце, и мы оба плакали…»

Ольга Александровна добавляет: «Я никогда не видела мать в таком состоянии. Сначала она молча сидела, затем начинала ходить туда-сюда, и я видела, что она больше выведена из себя, нежели несчастна…» А Мария Федоровна пишет в одном из писем: «Сердце переполнено горем и отчаянием. Представь, какие ужасные, неподдающиеся никакому описанию времена нам еще предстоит пережить… Я благодарна Богу, что была у него (Николая. – Н.С. ) в эти 5 ужасных дней в Могилеве, когда он был так одинок и покинут всеми… Он был как настоящий мученик, склонившийся перед неотвратимым с огромным достоинством и неслыханным спокойствием… Я одна только знаю, как он страдал и какое отчаяние было в его душе! Он ведь принес жертву во имя спасения своей страны… Это единственное, что он мог сделать, и он сделал это!»

С начала 1916 года, живя в Киеве, Мария Федоровна деятельно занималась попечительской работой по линии Российского Красного Креста: регулярно посещала госпитали, всегда находила теплые слова для раненых, уделяла особое внимание слепым и калекам. При ее содействии были организованы специальные курсы, на которых раненые после окончания лечения могли учиться ремеслам…

И она вполне заслужила тех высоких слов, что посвятил Марии Федоровне поэт Павел Булыгин, офицер русской армии, состоявший в охране императрицы в Крыму в 1919 году, отправившийся по ее просьбе в Сибирь для выяснения судьбы царской семьи и работавший там вместе со следователем Н. Соколовым.

Императрица Мария Федоровна предстает в этих дневниках и письмах личностью глубокой, рассудительной, верной традициям семьи, в которой оказалась когда-то датская принцесса Мария-София-Фредерика-Дагмар, выйдя замуж не из династических интересов, а по большой любви к наследнику российского престола, ставшему императором, Александру III. Составитель и комментатор солидного тома, в который вошли дневники Марии Федоровны за 1914–1920 годы, а также за 1923 год, Юлия Кудрина отмечает, что императрица приобрела не только уважение, но и любовь народа за свою «доброту, благородство и неустанную благотворительную деятельность».

И даже после возвращения в Данию Мария Федоровна продолжала помогать всем, кто обращался к ней за помощью…

Именно эти глубинные черты характера, главное из которых – человеческое, женское, материнское тепло, оказались близки и внятны Алине Покровской пусть и на уровне интуиции – актриса сумела ощутить и показать зрителю все обаяние и силу страданий этой сложной фигуры…

Путь к «Красному колесу», что не вызывает ни малейших сомнений, пролег от спектакля «…И аз воздам», поэтому я позволила себе столь подробно напомнить о нем. Тот обратный путь, который необходим, чтобы в возможно полной мере оценить настоящее, те следы, о которых писал Дмитрий Затонский. Его цитатой я начала эту книгу.

Путь режиссера от гибели царской семьи к тем роковым моментам ХХ века, которые определили не только эти моменты, но и будущее страны, переживающей ныне свое настоящее. И – самое любопытное – инсценировка Ольги Любимовой, акценты Бориса Морозова, выразительно и оригинально поддержанные сценографией Анастасии Глебовой и музыкой Рубена Затикяна, полностью совпали с теми литературоведческими исследованиями, что появились по выходе романа-эпопеи А. И. Солженицына. В частности, с примечательным высказыванием известного филолога Виктора Живова, опубликованным в журнале «Новый мир» в качестве полемики с теми, кто ополчился против «Красного колеса». А таких оказалось немало.

В частности, он писал: «“Красное колесо” не совершает то размеренное движение, с помощью которого описывал время Аристотель, а подскакивает, скрежещет и несется к огненной катастрофе. Историческая эволюция сметена исторической трагедией. И как во всякой трагедии, вопрос о правоте исчезает перед многократно более сложным и важным вопросом о смысле существования… Смысл трагедии вырастает из многоголосья, из нагромождения несоизмеримых пластов, проявляется иррационально и не поддается пересказу… потребуется, я боюсь, несколько поколений читателей, когда его новизна перестанет приводить в смятение критиков и будет восприниматься как данность».

По справедливому расчету Бориса Морозова, это время наступило, и наступило, может быть, в значительной степени не для читателей (число которых в нашей стране катастрофически сократилось), а именно для зрителей. Они должны были ощутить себя хоть в какой-то мере не сторонними наблюдателями, а заинтересованными соучастниками общего исторического фона, который «подскакивает, скрежещет и несется к огненной катастрофе».