Григорий Гнесин - Воспоминания бродячего певца. Литературное наследие

Мальчик крепко прижался ко мне, поцеловал, и спрыгнул. Несколько мгновений я стоял посреди дороги, не зная, что мне делать. Джорджио уже скрылся в темноте. Вдруг мне показалось, что я опять слышу какие-то крики, стоны, свист деревьев. Я почувствовал страшный холод и, ударив лошадь кнутом, предоставил ей самой разбираться в пути; и в то время, как она бешено несла меня вниз по спиральной извилистой дороге, я думал, я мечтал только об одном: застать ещё поезд, и уехать немедленно навсегда отсюда…

Я понимал, что как только эти изверги, которые делают «весы» из человека, очнутся от своей кровавой попойки и поймут, что они из-за меня убили своего человека, – они бросятся в погоню; и пока я не попаду за Апеннины, я могу ждать нападения со всех сторон.

Было десять часов вечера, когда я прискакал в Манфредону Поезд стоял наготове. Я повернул лошадь в сторону монастыря и ударил её арапником. Она сверкнула подковами и скрылась…

Войдя в вагон, я десять минут ждал отхода поезда. Эти десять минут казались мне часами. Я запрятался в угол и ждал, ждал, ждал.

Наконец поезд тронулся, прибавил шагу, и через полтора часа я уже пересаживался в Фожжиа, на неаполитанский поезд.

Знакомство с каморрой открыло мне все входы и выходы там, где многие блуждают и не приходят к цели. Вернувшись в Неаполь, после путешествия по Сицилии и Тунису, после пережитых ужасов в горах Гаргано, – я уже не боялся встреч ни с кем.

Дома у нас было тихо и радостно. Большой куш, заработанный мной и Мелиттой, освободил нас обоих от работы на некоторое время. Пользуясь этим, Мелитта уехала с Реджиной к тётке в Казерту, а я дни и ночи пропадал по притонам, изучая их и чувствуя какую-то внутреннюю потребность в этих подчас смрадных комнатах, безумных лицах и кровавых картинах.

Встретив как-то на улице капитана Алессио, я выразил желание побывать повсюду, прежде чем покинуть Неаполь, и вообще Италию.

Мы бродили по улицам; у обоих в кармане были деньги, оставалось только придумать, где бы их хорошо спустить.

– Скажите мне, дорогой, какого вы мнения о помпейском домике?

– А что за штука? – спросил я.

– Как, ты не знаешь? Да полно! Чуть ли не каждый форестьер знает, что это за место, только далеко не всякий попадает. Это удовольствие оплачивается очень дорого – и деньгами, да, говорят, и последствиями…

– Да нет, я, право, не знаю. Объясни!

– Да очень просто. Так как, слава богам, человечество только в некоторых отраслях шагнуло вперёд, то для любителей античных радостей остались кое-где не только приверженцы, но и воплотители былых мечтаний. Вот уже много, очень много лет, не нашими годами считая, – здесь есть три домика, где за весьма хорошую плату любезный гость может увидеть, пережить и перечувствовать всё, что только мог познать древний грек в обществе александрийской куртизанки или образованной гетеры.

– Ага! Вот что!

– Да-с. А так как последней наследницей Александрии была Помпея, где любовь царила во всех её многочисленных видах и формах, то наши домики и являются копиями помпейских – не внешне, конечно, а по своему назначению… Ты молод. И если твоя северная природа хоть что-нибудь вложила сдерживающее, то ты сможешь с большим любопытством и интересом проследить все человеческие скверны… Ну, а если самого потянет вниз, то мой совет – воздержись; а если не сможешь, то понадейся на мой выбор!

Я недолго рассуждал и решил обязательно провести эту ночь в помпейском домике.

Было шесть часов вечера и прежде, чем отправиться туда, капитан повёл меня по городу. Мы долго бродили, причём он рассказывал, что большинство девушек из этого домика – это, конечно, не уличные феи (таковых там нет), а барышни из магазинов, контор, а есть и высокостоящие, но, конечно, скрывающие свои адреса и настоящее имя. У них имеются условные телефоны, по которым им сообщают о вызове их в домик, открытый только в том случае, если заранее имеется предложение хотя бы одного гостя. В зависимости от количества и денежного качества гостей – программа меняется в сторону большей или меньшей грандиозности представления, оргии и всего остального.

Мы подошли к какому-то кафе.

– Подожди меня здесь за столиком и закажи пунш, а я переговорю по телефону. Кстати, обрати внимание на кассиршу, – вот душка-девочка!

Я сел за столик ближе к буфетной стойке, заказал пунш и, взяв газету, из-за неё смотрел на барышню. Она была по виду француженка – изящная, тонкая, с изумительно целомудренной улыбкой и в то же время неестественно пунцовыми губами. У неё были глубокие глаза, которые при упорном взгляде проникали внутрь.

На мгновение мы встретились взглядами, и она заставила меня опустить глаза. В это время вошел капитан и, сев за столик, заслонил её собой.

– Ну, вот и всё устроено! Вечер будет блестящий, – тихо, еле слышно говорил он. – Какой-то титулованный немец заплатил уйму денег с тем, чтобы ему было показано всё – борьба, бег, игры, – словом, всё. Хозяин – это наш «tamburo»… Я сказал о тебе; значит, ты будешь платить только в том случае, если останешься с кем-нибудь, и только ей, а не хозяину!

Мы выпили пунш и направились к выходу. Уходя, я несколько раз обернулся в сторону кассирши. Когда я в последний раз взглянул на неё, – она улыбнулась глазами; я уже хотел вернуться назад, но капитан взял меня под руку и вывел из кафе.

– Подожди! С ней ты ещё встретишься в другой раз. А что? Хороша, правда? Ну, слушай, дорогой! Я тебе доверяю и потому скажу больше. Ты её увидишь сегодня там. Но сам – берегись её! Она – великая мучительница… Представь себе: она там работает, и в то же время она – девушка! Она доводит до исступления с таким искусством, до которого не доходили александрийские жрицы Афродиты, – но она не принадлежит никому!

– У неё рот вампира! – тихо сказал я.

– Вот, вот. Ты совершенно прав! Она высасывает всю силу из человека! О, ты не узнаешь её, когда увидишь там; настолько иной будет её улыбка! И я не особенно хотел бы, чтобы она тебя узнала, а то она тебя живо измочалит. Ну, да впрочем, там найдутся и много лучше её!

Капитан развлекал меня разговорами, чтобы я не так легко ориентировался. После переезда в двух трамваях мы снова сошли и в темноте я не мог разобрать ни названий улиц, ни поворотов. Мы завернули в улицу с садами и скверной немощёной дорогой. Потом, свернув направо, мы около получаса шли по тропинке в глухой гористой местности, среди деревьев без заборов, без оград, неоднократно встречая маленькие ручейки. Наконец капитан отыскал какую-то калитку и, нажав невидимую кнопку, открыл дверь, которая сейчас же за мной сама захлопнулась.

Передо мной в глубине сада белела большая вилла со странной архитектурой. В ней почти не было окон. Только два-три балкона выделялись по сторонам виллы, обвитой глицинией. Аромат в саду был чарующий; когда капитан таким же приёмом, как и раньше, открыл дверь в доме, то оказалось, что и дом был полон ароматом, – но не глициний, а смеси самых сладких, самых острых растений и духов… Мы находились в тёмном коридоре; но вот вдали зажглась звёздочка и пошла нам навстречу. Человек с эллинским светильником в руках, сам в каком-то странном балахоне, приветствовал нас, и ввёл в небольшой, европейски обставленный кабинет, освещённый канделябрами.