Григорий Гнесин - Воспоминания бродячего певца. Литературное наследие

– Простите, но что я сделал вам, что вы так стремитесь от меня отделаться?

– Поговори с ним, Винченцо! – тихо сказала Милла.

Ко мне подошёл небольшого роста брюнет какого-то смешанного типа, вероятно из албанцев. Он сел за мой столик, но прежде, чем он занялся расспросами, я сам сказал всё, что нужно…

– Я русский, вот мой паспорт. Я путешествую. Остановился здесь потому, что понравились эти горы. Хочу подняться и перейти по горам к Сант-Анджело!

К этому времени все столпились вокруг нас; когда все уверились в моей безопасности для них, то как-то подобрели и на этот раз угостили вином, которое сами пили.

То, что я русский, т. е. принадлежащий к нации, с которой ни один из них никогда не сталкивался, – это было им любопытно, и они этого не скрывали.

– Как же доехал ты сюда из России, и зачем?

Я откровенно ответил им, что живу обыкновенно в Швейцарии и сюда приехал, чтобы полюбоваться Италией.

После долгих разговоров, расспросов и выпивки они обещали проводить меня по горным тропинкам до большой дороги, ведущей в С.-Анджело, как раз мимо того снежного поля, о котором я рассказал им.

Мы вышли из трактира часа в четыре дня и мерным шагом отправились в путь. Не прошли и версты, как дорога стала круто подниматься, и с неё открылся чудесный вид на прилежащее к морю озеро, и на самое море, широкое, золотисто-синее.

Вдали виднелись острова Тремито, но я предпочитал не говорить о них с моими попутчиками, и углубился в беседу с Миллой по поводу красоты Италии. Рассматривая свою собеседницу, я отнюдь не забывал, что она не только красивая женщина, но и бандитка. Я мысленно сравнивал её с теми женщинами, которых я встречал в городской каморре, – и, Боже! – насколько прекраснее была эта горная разбойница!

Позади нас шли: её муж Винченцо, два крепких старика – безносый Меркус и длинный, как жердь, сухопарый Умберто, а ещё дальше, последней парой, совсем юные подростки – внуки сухопарого старика – Джиорджио и Мариа. Они тащили на себе какие-то мешки и, от времени до времени, распевали протяжные смешные песни. Мы свернули направо и пошли в лес. Еле заметная тропинка заставила нас разделиться и идти гуськом. Мы молчали. У каждого были свои думы, свои заботы… Через полчаса тропинка побежала над оврагом, на дне которого белел ручей.

Милла подошла к своим, а я подождал детей и, освободив девочку от ноши, сразу приобрел её симпатию. Ей было очень любопытно надеть на себя мой горный мешок, лёгкий и красивый; это дало ей возможность побегать кругом и нарвать цветов. А брат её пошёл нога в ногу со мной и рассказал мне, что часа через два мы уже придём в деревню.

Я не расспрашивал его о подробностях, но узнав, что там у него мать, бабушка и что вообще там много женщин, я решил, что эта деревня не осиное гнездо и что даже моя спутница может быть лучше, чем я это предполагаю…

– Ну, что, устал? – спросил меня Меркус, когда, перейдя по камням горную речонку – мы остановились отдохнуть.

– Нет, дед! – ответил я. – Я много на своем веку ходил и люблю ходить.

– А вот видишь, здесь направо чёрная вершина – это будет Монтенеро, а вот та, что левее, это и есть Monte Calvo, около которой лежит твой снег. Вот сегодня переночуешь у нас в деревне, а завтра тебе покажут дорогу… Прямо мимо самого снега и пойдёшь…

На закате мы пришли в небольшую деревушку, состоящую из пяти-шести нищенских изб. Мы прошли по грязной уличке к самому крайнему домику, стоявшему в маленькой рощице, похожей на фруктовый сад. Мы вошли туда втроём – Винченцо, Милла и я. Остальные застряли в деревушке.

Уже вечерело; поужинав со своими хозяевами, я лёг отдохнуть на скамье, которую мне предложили для ночёвки. Здесь же за перегородкой находилась широкая кровать молодых

– Ну, спокойной ночи! – сказала Милла, когда я лёг, – и вышла вместе с Винченцо. Последний совершенно не был занят мной и, за исключением беседы в трактире, не обмолвился со мной ни словом.

Я лёг и потянулся; случайно взглянув в окно, я увидал в саду какой-то холмик и на нём скамейку. И вот из-за этой скамейки произошла вся история.

Мне не спалось что-то. Часа два провалявшись, переворачиваясь с боку на бок, я поднялся и вышел в сад. Я искал дорогу к скамейке и, не найдя тропинки, пошёл напрямик. Под ногами захрустели сухие ветки; тревожно крича, встрепенулись какие-то птицы… Когда я подходил к холму, из-за дерева скользнула тёмная фигура, и я услышал крик: «Кто здесь?»

Узнав по голосу Миллу, я тихо ответил ей:

– Это я. Милла… Твой гость.

– Отчего же ты здесь? Ты ведь спать пошёл?

– Да, пошёл. А потом захотелось на воздух.

Я подошёл вплотную к ней, взял её за руку и ласково сказал ей:

– Чего ради ты сердишься? Нехорошо! Такая красивая и такая сердитая. И что я тебе сделал, что ты кричишь на меня? Я увидал в окно скамейку и мне захотелось пойти сюда помечтать. Давай помечтаем вместе!

Взяв её под руку, я пошёл вперёд. Она не сопротивлялась, и когда мы вышли к скамейке, то села рядом, почти обнявшись. Чувствуя близ себя её горячее тело, я наклонился к ней и в темноте, ища губами её губ, крепко поцеловал её; после мгновения как бы раздумья, она ответила мне горячим поцелуем. Мы молчали. Вдруг Милла прошептала.

– Иди ложись; если он нас застанет здесь…

– То наскочит на нож! – перебил я её и, выдернув из пояса кинжал, взмахнул им в воздухе.

Эффект был совершенно неожиданный. Милла отскочила от меня, а потом, приблизившись опять, тихо сказала:

– Ты осторожный путешественник.

Я не заметил в её тоне ни насмешки, ни угрозы и спокойно ответил ей:

– Меня предупреждали, что в горах бывает опасно.

Стараясь отвлечь её от набежавших мыслей, я опять притянул её к себе и поцеловал. Она снова ответила тем же. И мягко попросила:

– А теперь иди… Я прошу.

Глаза мои привыкли к темноте, я быстро отыскал дорогу, и вскоре крепко и радостно заснул. Но уже тогда я где-то в глубине почувствовал, что мой жест ножом может обойтись мне довольно дорого. Ещё бы!.. Желая доказать, что я в самом деле иностранец, я часто стал нарочно перевирать слова даже тогда, когда их знал хорошо, а вот теперь, в эту ночь, я неосторожно показал Милле, что хорошо знаю не только язык Италии, но и её обычаи.

На следующий день мне следовало, конечно, уйти; но случай оставил меня в деревне, а так как мне понравилась Милла, то я этим случаем и воспользовался.

Дело в том, что у одной деревенской старухи сын жил в Триенте; она получила от него письмо, что он идёт на работу в Швейцарию; а французский адрес никто разобрать не мог. Вот и позвали меня. Я, что называется, по складам прочёл письмо, разобрал адрес и, таким образом, оказался полезным… От старухи пошли к Умберто. Там выпили и закусили. Потом Джиорджио повёл меня к маленькой речке, где форели водились, – и к вечеру мы вернулись. Когда наступила ночь, я простился с Винченцо и Миллой и лёг спать. Несколько раз я просыпался в надежде, что удастся уйти вместе с Миллой, но они оба крепко спали, и я, разочарованный, тоже уснул.