Григорий Гнесин - Воспоминания бродячего певца. Литературное наследие

– Какие глупости! – воскликнул я. – Какие там предчувствия! Едва мы переступим порог таверны, как не только ты, но и я – превратимся в ночных, зловещих птиц! Пойдём!

В последний раз мы крепко обнялись, и быстрыми шагами спустились по лестнице. Была тёмная ночь. В саду пахло магнолиями. Мы вышли на улицу.

Полусонный извозчик встрепенулся и приподнял шляпу; услышав адрес, он ударил в воздухе бичом и быстро покатил вниз. Мы ехали молча. Путь был долгий, томительный. Сворачивая в переулки, бешено погоняя лошадей, мчался лихач по узким улицам. Дорога шла вниз. От площади Данте помчались по улице Рима, свернули в сторону, пролетели площадь Биржи и, выскочив на набережную, понеслись по широкой улице, всё ближе и ближе к самому морю.

– Хоть бы скорее! – вдруг прошептала Мюзетта. – Ты хорошо знаешь дорогу?

– Да. У меня в руках план. Вот сейчас завернём влево, к речке Себетто.

Фиакр остановился.

– Отсюда будьте добры пешком! – Указав нам на домик с синим фонариком, кучер галантно раскланялся и уехал. Я взял под руку Мюзетту, и подошёл к одноэтажному дому. Я постучался. Никакого ответа. Тогда я открыл дверь, за ней была другая. Уже смутно доносились голоса. Воздух был такой сырой, спёртый.

Когда открылась и вторая дверь, послышались песни, крики, показались огни. Наконец, мы вошли в большую, увешанную фонариками, залу, где за небольшими столиками сидели матросы, рыбаки и какие-то штатские. Всё было в чаду, в дыму. Войдя, я издал условный свист, и в глубине справа мне ответили.

Едва я стал протискиваться, все заметили Мюзетту, и грубая ругань, циничные замечания посыпались по нашему адресу. Мы на это шли и, конечно, не удивлялись. Наконец, добрались до капитана, сидевшего с двумя женщинами, из которых одна была типичной испанкой, а другая – неаполитанка. Мы поздоровались с компанией и крикнули, чтобы нам дали ужин.

Сначала беседа шла о самой таверне. Капитан рассказывал о хозяине, о публике и о своих девицах, которых называл: испанку – Филой, а итальянку – Эммой.

Кругом стоял невообразимый шум. В одном углу танцы, в другом – безобразнейшая оргия с полуголыми женщинами. Тут и там на коленях иностранных матросов сидят их ночные подруги. И ласки их, ни от кого не скрываемые, кажутся кошмарными.

Сквозь синеву дыма мало что и видно. Я присматриваюсь к нашим соседям. С одной стороны – два матроса англичанина. Они молчат, пыхтят трубками и разглядывают Мюзетту, как лошадь. С другой стороны – группа итальянцев играет в «мора», другие в карты.

Пока мы были заняты вкусными макаронами в томате и жирной рыбой баккала, из правого угла донеслись крики:

– Porca Madonna! Не тронь её, тебе говорю. Если ты, австрийская образина, не понимаешь языка, – я тебя научу сталью.

– Diavolo! Teufel! Пусть тогда отдаст талер, я ей подарил вчера!

– На, скупая собака! – раздался визгливый голос; очевидно, угодили монетой прямо в глаз, так как, кроме крика австрийца, раздались вокруг аплодисменты и гудящие возгласы:

– Молодец Киара! Он теперь будет кривее собственной души!

Скандал разгорался. Ворчание кругом вырастало в крики, в вопли.

– Пойдём, пойдём туда! – воскликнула Мюзетта; захватив Филу, – мы стали протискиваться вперёд сквозь толпу, уже поднявшуюся из-за столов и смотревшую, как два моряка катались по полу, крепко держа друг друга в тисках, не имея возможности сделать что-нибудь большее. Сначала все смотрели на это, как на прелюдию, но когда выяснилось, что они не намерены изменять способа борьбы, –кругом опять раздались недовольное ворчание и крики:

– А… Собаки трусливые!.. Дерутся, как щенята в пыли… Тьфу!

Какой-то сильный голос рявкнул через всю таверну:

– Иди сюда, Киара. А не то я утоплю тебя вместе с теми дворняжками!

Киара с хохотом перескочила через борющихся матросов, и, при одобрительных восклицаниях толпы, села на колени к новому покупателю.

Мы возвращались назад, не ожидая финала. Когда мы подходили к своему столу, – идущую впереди нас Филу, презрительно-спокойную, подбоченившуюся и закутанную в пёструю шаль, – остановил один из англичан. Он попросту обхватил её за талию, но не успел и притянуть к себе, как она закатила ему такую пощёчину, что матрос, откинувшись, сильно толкнул своего товарища к стене.

– А… проклятая! – крикнул англичанин в то время, как кругом раздались смешки, а Фила спокойно села на прежнее место. – Ты мне заплатишь!

Красный озлобленный матрос засучил рукава и, выйдя из-за своего стола, подошёл к нам:

– Прочь отсюда! Я эту девку возьму у вас на столе!

Так как с краю находилась Мюзетта, то он грубо оттолкнул её, и она невольно вскрикнула. Капитан и я вскочили. Выхватив нож, я взмахнул перед лицом матроса и крикнул:

– А ну-ка, выходи!

На мгновение матрос шарахнулся в сторону. В это время я выскочил из-за стола и, сбросив куртку, кинулся на матроса.

Несмотря на то, что я был вооружён, а матрос нет, – все преимущества были на его стороне; он был силачом и, конечно, готовился сразить меня боксом; я же был хилым, тщедушным и разве только достаточно изворотливым.

Кинувшись вперед, я почувствовал момент, когда матрос выбросил вперёд кулак, направленный мне в живот, – и ударил ножом по кулаку. Англичанин взвыл, но тотчас же левым кулаком нанёс мне такой удар, что меня буквально отбросило; в глазах зарябило и мне показалось, что у меня оторвались все внутренности. Но сзади раздался знакомый голос капитана:

– Corragio, caro!

А вслед за ним и голос Мюзетты.

– Бей, бей его!

Я открыл глаза. Кругом стояла толпа и яростно ждала моего ответа. И я ответил. Как только матрос изо всей силы вторично направил кулак в живот, я увернулся, так что удар проскользнул мимо, и в то же мгновение я со всего размаха всадил нож ему в руку у плеча. Англичанин крикнул, рука его опустилась, и сам он упал на скамью.

Крики, возгласы одобрения, смех – всё смешалось кругом; я уже хотел сесть около своих, когда поднялся второй англичанин – свежий и сильный, и бросился ко мне. Отказываться было нельзя; и не успев даже смыть с моего ножа кровь, я должен был снова кинуться вперёд. Мне казалось, что теперь для меня уже всё кончено; но как только я увидел, что позади меня, держа наготове нож, стоит капитан, я сразу приободрился и, помня все заветы осторожности, приготовился к борьбе.

Не ждя на этот раз направленного в меня удара, я сразу стал нападать на матроса, варьируя кистью руки так, что нож был то сверху, то снизу, заставляя его пока только защищаться, а не наносить удар. Я понимал уловку матроса, который тоже намерен был боксировать левой рукой, и потому один из первых моих ударов был направлен в неё. Удар был несильный, но меткий. Я попал в кисть руки и, таким образом, обессилил её. Во всяком случае, она опустилась у него, как плеть, и больше о ней я уже не беспокоился. Теперь все внимание было направлено на правую руку, и я уже был близок к победе, когда вдруг кругом раздались крики: «Берегись, у него нож!»