Григорий Гнесин - Воспоминания бродячего певца. Литературное наследие

Банкет закончился речью командора Негри:

– Господа, вы дивитесь гению Верди, но вы не знаете, какой любовью и каким уважением окружено его имя в Италии. Италия чтит в нём артиста, который в тяжёлые и печальные годы её жизни умел своими чудными напевами облегчать её страдания и поддерживать бодрость её сынов; она чтит в нём человека, никогда не склонявшегося ни пред угрозой, ни пред лестью, человека, безупречная, трудовая и скромная жизнь которого для всех от мала до велика должна быть образцом.

С мудростью гениального и многоопытного художника Верди разрешил труднейшую задачу: сочетание значимости музыкальной стороны произведения с подчинением её интересам правдивого и убедительного развёртывания драматического действия.

В «Отелло» нет «соловьиных» трелей и колоратур, отвлекающих слушателя от сцены. Но тем не менее певцу дана огромная работа, как актёру. И в этом отношении композитором предъявляются к нему очень серьёзные и строгие требования.

Особого внимания заслуживает ориентировка «Отелло», заботливо приспособленная к доходчивой подаче слова. Глубокая, оригинальная по тонкости рисунка музыка Верди, изобилующая прекрасными мелодиями, драматически необычайно гибкая, по изобретательности необычайно находчивая, звучит в оркестре удивительно мягко и вместе с тем разнообразно.

Все эти картины музыкальных страниц «Отелло» ставят оперу на высоту огромного мастерства.

Вот одна из лучших страниц оперы «Отелло».

<���Музыка>

В конце 1893 года Верди окончил «Фальстафа». Вступив на путь, продиктованный когда-то Глюком, – полного согласования слова с музыкой, – Верди в последних двух операх «Отелло» и «Фальстаф» осуществил в одной вдохновенной и гениальной форме этот принцип. Жизненность, полнейшая естественность, изумительная изобразительность в музыке типов, эпохи, психологии – вот достижения Верди.

Он окончательно порывает со старыми традициями итальянской оперы, для освобождения от которых ему понадобилось полвека.. Но тем решительнее был разрыв Верди со старыми навыками, когда необычайно развитое в нём тонкое чутьё драматурга громко заявило, наконец, о своих правах.

Восьмидесятилетний композитор по смелости изобретения, по оригинальности и яркости музыкальной мысли оказался цветущим юношей, полным творческого порыва и устремления к новым формам оперного искусства.

Первое представление «Фальстафа» имело характер грандиозного народного празднества, в котором участвовали вся образованная Италия. На успех и на неуспех нового произведения Верди смотрели с точки зрения национального события. Политические и другие вопросы дня были отодвинуты на задний план перед этим спектаклем. Весь умственный цвет нации был налицо.

Возбуждение при постановке оперы «Отелло», как известно, было также чрезвычайно велико, но оно бледнеет перед тем напряжённым состоянием, в котором публика находилась перед премьерой «Фальстафа».

Таинственность, с которой происходили репетиции оперы, судебное следствие, которому хотели подвергнуть газету «Вечер» за самовольное использование нескольких стихов из либретто, неимоверные цены на места – все это усугубило и без того уже сильный интерес спектакля… Уже с раннего утра в день спектакля площадь перед театром представляла оригинальное зрелище, она казалась превращённой в полевой лагерь…

Представители печати всех почти стран были налицо, но не было репортеров из Америки.

Из композиторов были Масканьи и Пуччини.

В 8 час. 25 мин. капельмейстер дал знак к началу спектакля. Всё умолкло. Опера начинается без увертюры, и после вступительных текстов занавес подняли. Успех оперы и спектакля быстро возрастал к концу акта. Публика была уже в восторге, когда занавес впервые опустился. Все поднялись со своих мест и начали громко и единодушно вызывать маэстро Верди. Было такое ликование, какое даже у самых пылких итальянцев трудно было предположить.

Финал спектакля был настоящим апофеозом композитора. Его вызывали нескончаемое число раз. Несколько раз должен был также выходить и либреттист Арриго Бойто.

Овации продолжались и вне театра; толпа поджидала композитора у подъезда с ликованиями и криками, на руках принесла его в гостиницу. И там она не скоро хотела расходиться. Верди должен был появиться несколько раз на балконе… Газеты ещё в час ночи выпустили отдельные брошюры с описанием этого спектакля.

Это был последний триумф живого Верди. Спустя четыре года болезнь унесла его подругу Джозефину Стреппони. Сорок восемь лет Пеппина сопровождала Верди: сначала как лучшая исполнительница его опер; затем, когда старость стукнула в дверь, она оставила сцену и до последних дней охраняла покой любимого и великого человека.

Смерть жены глубоко расстроила Верди. Он не мог больше переносить пустоту Сант-Агаты и переехал в Милан, где жил как ребенок, охраняемый и питаемый заботливым хозяином «Гранд-Отеля».

Однажды под вечер в необычный час Арриго Бойто вошел в рабочую комнату старика, который очень испугался и сделал виноватое лицо. Бойто увидел на столе груду нотной бумаги. Не обращая внимания на смущение Верди, который, так как не оставалось никакого спасения, напряжённо смотрел в окно, любопытный Бойто набросился на рукопись. Он всегда подозревал, что безделье маэстро, о котором тот постоянно говорил, не совсем правда. Эти уединённые послеобеденные часы, когда никто не смел его тревожить, казались слишком странными, и такой же странной казалась резкая отрывистая игра на рояле, которая иногда раздавалась в коридоре первого этажа отеля. Но, несмотря на все хитрости, даже верному Бойто не удавалось раскрыть эту тайну.

Он продолжал читать и вдруг вышел из себя:

– Но, маэстро, маэстро. Ведь это же самое невероятное, самое смелое, что вы когда-либо писали. Как же возможно, чтобы вы скрывали такие сокровища?

– Дорогой Бойто, вы, по-видимому, не имеете ни малейшего понятия о музыке. Это всё пустяки, забавы, безделки, эксперименты старческой немощи; баста!

– Это самое радикальное из всего, что я видел когда-либо… Маэстро, дайте мне эти ноты.

– Нет, нет, нет, мой друг.

– Я только хочу их спокойно прочесть.

– Нет, нет, право не стоит… Вы лучше расскажите о вашем «Нероне»… Кстати, я прочёл недавно французскую статью, где в числе моих последователей называют отчасти вас, а затем Леонкавалло, Масканьи и Пуччини. Там в довольно шутливой форме сказано, что стремление к сценическому воспроизведению действительности – веризм – на итальянской почве не может вырваться из плена вердизма. Автор говорит, что если идеей они связаны с Бизе, то выражением мысли, формой они не могут выйти из моей орбиты… Так ли это?