Сергей Беляков - Парижские мальчики в сталинской Москве [litres]

“Место очень хорошее, хотя – чужое. Может быть, привыкну”, – писала Цветаева Лиле Эфрон за два дня до переезда на новую квартиру. Большинство ее московских квартир были на западной стороне Бульварного кольца, и только эта новая квартира – на восточной. Вдалеке от привычных Арбата, Мерзляковского переулка, Моховой улицы.

Дом на Покровском бульваре, 14/5 был новым, благоустроенным и престижным. Там были газ, центральное отопление, ванные комнаты с холодной и горячей водой, в квартире Шукстов (№ 62) имелся даже холодильник – большие достижения цивилизации, ведь большинство москвичей еще готовили на керосинках и примусах, еду зимой хранили в сетках за окошком или между оконными рамами, а мыться ходили в баню.

Лидия Либединская ошибочно называет этот дом “доходным”, вероятно, из-за большого двора-колодца. На самом деле на Покровском бульваре, 14/5 жили большие начальники и ученые (наука в СССР тогда ценилась высоко). Идея Брониславовна Шукст даже называет его “вторым домом Совнаркома” 630. Название неофициальное, но его помнят на Покровском бульваре до сих пор [83] Вторым домом Совнаркома в двадцатые называли “Метрополь”. Позже, когда партийные и советские работники освободили гостиницу для интуристов, “вторым домом Совнаркома” называли и дом Наркомфина на Новинском бульваре, и дом 14/5 на Покровском бульваре. (первый дом Совнаркома в тридцатые – это знаменитый Дом на набережной).

Трехкомнатная квартира была прекрасна для одной семьи, но ее переделка в коммунальную нивелировала многие преимущества.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ЛИДИИ ЛИБЕДИНСКОЙ: …полутемная прихожая коммунальной квартиры, загроможденная сундуками. Тяжелая дубовая вешалка, где-то под потолком велосипед, неподвижный, а потому беспомощный. <���…>…большое окно задернуто серой занавеской, на стульях набросаны вещи, письменный стол завален бумагами <���…>. Комната оставляла впечатление неприютности, словно в ней поселилась беда.

Это Либединская еще забыла упомянуть “тусклую, желтоватую, неуютную лампочку” под потолком, без плафона или абажура. Нина Гордон пишет, что через всю комнату были протянуты веревки, на которых сушилось белье. Большой стол около окна использовали и как письменный, и как обеденный, поэтому на нем “в беспорядке стояли еда и посуда – чистая и грязная, книги, карандаши, бумага”. 631632За этим столом Цветаева готовила, читала и занималась переводами, Мур читал, делал уроки и писал дневник. В октябре Тагеры порекомендовали Цветаевой знакомого плотника. Тот сколотил книжные полки за 200 рублей. Довольно дорого, зато хотя бы часть книг теперь можно было извлечь из ящиков. Комната в 14 квадратных метров была, конечно, очень тесной для Цветаевой, Мура и их парижского багажа. Чемоданы, сундуки, ящики и кожаные мешки стояли вдоль стен, так что от двери к столу оставался лишь узкий проход. Не было ни диванов, ни кроватей, ни кресел. Мур спал на матрасе, Цветаева соорудила себе ложе из двух больших сундуков и корзины. Она жалела не себя, а мальчика: “Бедный Кот, он так любит красоту и порядок, а комната – <���…> слишком много вещей, всё по вертикали”. 633

Кажется, лучше всего был вид из окна на Покровский бульвар и даже “на всю Москву”, еще малоэтажную. Окно огромное, во всю стену. Высокий (во времена Цветаевой – шестой, сейчас это седьмой) этаж. В доме был лифт, но Цветаева его очень боялась, как боялась всякой техники.

ИЗ ПИСЬМА МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ К ЕЛИЗАВЕТЕ ЭФРОН, 3 октября 1940 года: На лифте больше не езжу, в последний раз меня дико перепугал женский голос (лифтерша сидит где-то в подземелье и говорит в микрофон): – Как идет лифт? Я, дрожащим (как лифт) голосом: – Да ничего. Кажется – неважно. – Может, и не доедете: тяга слабая, в пятом – остановился. Я: – Да не пугайте, не пугайте, ради бога, я и так умираю от страха!

“И с той поры – к Демьяну ни ногой”.

Может быть, страх усиливался еще и атмосферой “второго дома Совнаркома”, где многие квартиры остались вовсе без жильцов после двух лет Большого террора. Как и в Доме на набережной, в доме на Покровском бульваре прошли несколько волн арестов: “…на нашей лестнице только две квартиры оставались неопечатанными” 634, – вспоминала Идея Шукст.

Спустя три месяца после новоселья, почти сразу после Нового года случился первый в жизни Цветаевой и Мура коммунальный скандал. По словам Мура, “исключительно неприятный, ядовитый инцидент”. Событие показалось Муру столь важным, что он даже записал точное время начала скандала: 3 января 1941 года, 3 часа 30 минут пополудни.

Накануне вечером Цветаева повесила сушиться на общей кухне уличные штаны Мура. Сосед, инженер Воронцов, потребовал снять штаны, которым на кухне не место. Он заявил, что штаны грязные, что Цветаева с сыном вообще “развели грязь на кухне” и “навели тараканов в дом”, и что пора заявить на них в домоуправление. При этом Воронцов “говорил исключительно резко и злобно”. Мур пытался защитить мать, поговорить с Воронцовым, – но, кажется, без особого успеха. Никогда ни Мур, ни Марина Ивановна не сталкивались ни с чем подобным. Как бы ни были плохи их парижские квартиры, там не было общих кухонь. Цветаева вместе с послушной Алей могла спокойно вести хозяйство так, как она умела и как могла.

Известно, что Анна Ахматова хозяйством не занималась. Не готовила обед, не стирала белье, и даже сама не ставила чайник на плиту. Все эти скучные, тоскливые обязанности брали на себя другие люди. В “Записках” Лидии Чуковской мы найдем этому множество свидетельств. Сама Лидия Корнеевна “поила ее чаем с принесенными бутербродами” 635. Была рада, если удавалось принести Ахматовой “изюму, хлеба с маслом, свежего луку”. Мыла ей посуду. 636

“Входил Шток, принес ей коврижку и сахар из группкома драматургов”. 637“Явилась какая-то девица, справилась о здоровье и принесла десять яиц”. 638Чуковская считала это естественным, правильным, единственно возможным: “…все порядочные люди радостно служат ей – моют, топят, стряпают, носят воду, дарят папиросы, спички, дрова – и Волькенштейны, и Хазины, и Штоки…” 639“Все рады накормить, снабдить табаком, вытопить печь, принести воду”. 640Однажды “пришел старец Басов-Верхоянцев, жена которого считалась вождем антиахматовцев, и предложил вынести ведро…” 641Ахматова сообщала Чуковской как о событии экстраординарном: “Я вчера опять сама мыла пол”. 642Да, в самом деле, есть чему удивиться. Анна Андреевна могла спокойно лежать и, как подобает королеве, милостиво принимать приношения, ухаживания, заботу: “Меня так балуют, будто я рождественский мальчик. Целый день кормят. О.Р. выстирала мне полотенце, Ная вымыла мне голову и сделала салат оливье, Мария Михайловна сварила яйца… Утром открылась дверь, и шофер Толстого принес дрова, яблоки и варенье”. 643