Сергей Беляков - Парижские мальчики в сталинской Москве [litres]

Цветаевой это очень не нравилось, хотя она сама водила сына в школу и учила с ним уроки: “Целый день, по идиотскому методу франц<���узской> школы, отвожу и привожу, а в перерыве учу с ним наизусть, от чего оба тупеем, ибо оба не дураки. Священную Историю и географию, их пресловутые «rеsumе»…” – ворчала она в письме к Вере Николаевне Муромцевой-Буниной.

Католические школы и колледжи тогда, как и в наши дни, считались более престижными, чем простые государственные. И образование давали более основательное, и порядка там было больше. Принимали туда не только католиков, и католицизм ученикам не особенно прививали. По крайней мере, и Мур, и учившийся в католическом колледже Алексей Сеземан выросли атеистами.

В СССР Мур сменит несколько школ. Только за первый год – четыре. Первой была школа в Болшево, куда семиклассник Мур ходил полтора месяца. Самое начало учебного года он пропустил из-за поездок в Москву, когда пытался поступить в художественную школу, а в начале ноября Цветаева с Муром бежали из Болшево.

В Голицыно Мур поступил в железнодорожную школу. Учился он там, как мы помним, немного: две учебные четверти, – причем большую часть уроков пропустил по болезни. Но в перерывах между гриппом и воспалением легких, воспалением легких и свинкой всё же получил достаточно хороших оценок, чтобы произвести должное впечатление на учителей: “Уроков я не делаю – все слишком легки, я и так получаю хорошие отметки” 663664, – писал он в апреле. Трудности были лишь с математикой, но Цветаева позаботилась о репетиторе для Мура: математикой с мальчиком занимался завуч голицынской школы.

В те времена из класса в класс переводили по итогам экзаменов. Мура перевели в восьмой класс без экзаменов. Только иностранный язык он должен был сдать уже в Москве, для чего ему пришлось искать школу. В большинстве школ преподавали немецкий, который Мур немного знал, но не так хорошо, как французский. 24 августа он поехал в 120-ю школу – сдавать экзамен по французскому. Сдал, разумеется, на “отлично”. Интересно другое. 120-я школа находилась тогда в Трехпрудном переулке. Дом Цветаевых давно разрушили, но все-таки это были родные для семьи места. Только вот Мур о таких вещах и не вспомнил. Он пишет, что заблудился, пока искал этот Трехпрудный.

Когда Цветаева с Муром переехали в Москву, Мур, как мы помним, хотел попасть в 167-ю школу. Сначала потому, что туда собирался Митя, затем потому, что она считалась престижной. Цветаева говорила сыну: “Тебя устроят, тебя устроят”. Но Мур, не полагаясь на мать (о ее непрактичности он писал часто), обратился к Тарасенкову и Пастернаку. На Бориса Леонидовича он не очень надеялся, считая его также непрактичным. Вопреки опасениям Мура, Пастернак достал в правлении Союза писателей (у Павленко) ходатайство о зачислении Мура в 167-ю школу. Анатолий Тарасенков, со своей стороны, принес Муру ходатайство от журнала “Знамя”. Так соединенными усилиями цель была достигнута: Мура зачислили в 167-ю.

Впервые об этой школе Муру рассказал Митя: “…наикультурнейшая из школ столицы”. Он поведал Муру, будто это бывшая образцовая 25-я. Здесь Митя ошибся – образцовая 25-я стала не 167-й, а 175-й. Но судьбы двух соседних школ были в самом деле связаны.

25-ю школу сейчас называли бы элитарной. Там учились внучки Максима Горького, племянник Луначарского, дети Булганина, дочь Молотова Светлана, позднее – сын Лаврентия Берии Серго. Родительский комитет возглавляла Полина Жемчужина, жена Молотова. Школьников водили на экскурсии в Кремль, куда доступ для простых смертных был закрыт вплоть до хрущевского времени. На школьных вечерах выступали солисты Большого театра. Эту школу окончил Василий Сталин, там училась и Светлана Аллилуева, которая была всего на год моложе Мура.

Здание 175-й стояло в Старопименовском переулке. А в параллельном ему Дегтярном переулке в 1936-м открылась школа № 167. Туда стали переводить детей репрессированных родителей из соседней “образцовой” школы. Но школа тоже была хорошей, вполне подходящей для Мура. Разве что далековато от квартиры на Покровском бульваре: надо проехать половину Бульварного кольца, а потом еще пешком идти по Малой Дмитровке или по улице Горького. Цветаева очень переживала, что Мур не успевает поесть – боится опоздать к началу уроков.

Мур ездил в школу на знаменитом трамвае “А” – “Аннушке”. Путь занимал, по словам Цветаевой, не больше пятнадцати минут. 665Но ей казалось, что этот трамвай – “кошмарный”. 666Она боялась общественного транспорта, если ездила, то на метро, а в трамвае – изредка, в сопровождении Мура или друзей. Старалась больше ходить пешком.

Мур же охотно ездил на трамвае. Хотя путь от перекрестка Герцена и Моховой до Никитских ворот недальний, дорога приятная, но он все-таки садился на трамвай.

Московский трамвай остался на сотнях фотографий. Вот он – маленький, переполненный народом утром и ранним вечером, с пассажирами, что не поместились в салоне, а потому едут на подножках, нависая над мостовой. Вагоны неуклюжие и неудобные – что старые “фонарные”, “мытищинские” и “нюрнбергские”, что более новые “коломенские”. К моторному вагону цепляли еще один и даже два вагона. Такие составы в деловой переписке и в служебных документах называли “трамвайными поездами”. И в моторных, и в прицепных вагонах стояли жесткие деревянные скамьи вдоль окон.

До революции стать водителем и даже кондуктором нелегко: принимали мужчин, прошедших специальное обучение. В тридцатые у мужчин были занятия поважнее, поэтому их место заняли женщины, хотя труд водителя был очень нелегким: чтобы повернуть штурвал трамвайного ручного тормоза, нужна большая сила. Да и таскать тяжеленную кондукторскую сумку с медью и серебром было бы сподручнее крепкому мужику. Многие водители и кондукторы того времени – женщины, часто бывшие деревенские бабы и девки, что бежали в города от голода и коллективизации. Они были привычны к труду, но столичным манерам не обучены. Грубые, крикливые, обозленные часами изматывающей работы, они добавляли злобы и нервозности в и без того наэлектризованную атмосферу московского трамвая часа пик. И понятен ужас Цветаевой перед трамваем “А”!

Но есть и другой взгляд на трамвай, на долгожданный вечерний трамвай, который ходит реже, чем утром. “Скорее бы подошел трамвай, залитый светом, звенящий, гремящий, теплый, с уютной ворчливой кондукторшей и добрыми усталыми пассажирами. Когда в вагоне много свободных мест, пассажиры всегда добрые” 667, – писал Юрий Нагибин в “Московской книге”.

В темноте издалека не виден номер, поэтому на московских трамваях была своя система распознавания. В предвоенной Москве трамваи отличались цветом огней. Каждый означал определенную цифру. Красный – один, зеленый – два, малиновый – три, желтый – четыре и так далее. Двузначные цифры давали сочетания огоньков. Трамвай № 22 – два зеленых огонька, 23-й – зеленый и малиновый, 24-й – зеленый и желтый. Трамвай “А” шел под красным и голубым огоньками.