Сергей Беляков - Парижские мальчики в сталинской Москве [litres]

Цветаева назвала это “длительной насильственной беседой относительно математики – наследственности – и материнского долга”. 683По словам Цветаевой, учитель заявил: “Тот, кто не понимает математики в размере 10-тигодичного курса – идиот (курсив Цветаевой. – С.Б. )”. “Спасибо”, – ответила Марина Ивановна, не знавшая ни алгебры, ни геометрии.

Учитель требовал, чтобы Цветаева больше времени уделяла учебе сына, “настаивал на необходимости материнского контроля”. Она отвечала, что сыну, очевидно, передалась по наследству ее неспособность к математике. На это учитель ответил, будто “наследственности нет ”. 684Идея Шукст слышала фрагмент этого разговора. По ее словам, учитель разговаривал с Цветаевой очень почтительно, но она в конце концов резко прервала его, “с вызовом” сказав: “Ну что ж, ему математика совсем и не нужна! Я вообще никогда в ней ничего не понимала и не понимаю, однако мои друзья вовсе не считают меня из-за этого дурой”. 685

Этот разговор стал последней каплей. И хотя Мур не хотел уходить из престижной школы, решение принимала Марина Ивановна. Уже на следующий день Мур пошел в РОНО 686и получил направление в 326-ю школу, ближайшую к их дому на Покровском бульваре, а 1 октября он с этим направлением, свидетельством об окончании семи классов и справкой из домкома был уже в новой школе.

Адрес 326-й школы – Покровский бульвар, дом 8/1А. До революции там находилась женская гимназия Ольги Виноградской, очень известная. В 1940-м это обычная московская школа. Учиться там было легче, и Мур первое время даже по алгебре получал хорошие отметки (видимо, помог опыт 167-й школы, где математика была сложнее). Но математика так и осталась для него истинным мучением.

“Математика казалась нам бескрайним и бездонным морем, в которое нас бросили, чтобы мы утонули или, приложив нечеловеческие усилия, спаслись. Она напоминала нам запутанный лабиринт, в который нас втолкнули, чтобы мы бесцельно бродили по нему, натыкаясь то на одну, то на другую стену”. 687Если бы Мур читал “Автобиографию” сербского писателя Бранислава Нушича, то наверняка оценил бы эти слова. Для неспособного к математике гуманитария такое учение превращается в жестокую и бессмысленную каторгу, где несчастного школьника заставляют ломать голову над совершенно ненужным, неинтересным и бесполезным для него предметом.

ИЗ ДНЕВНИКА ГЕОРГИЯ ЭФРОНА 10 октября 1940 года: …я совершенно не имею понятия, как я исправлю мою контрольную по физике, если я ничего не знаю? Да, трудные времена. Потом я очень боюсь геометрии – опять-таки задач абсолютно не умею решать и не знаю старого материала. Потом боюсь контрольных – как по геометрии, так и по алгебре. Примеры по алгебре я делаю правильно, но делаю их очень долго, буквально потея над ними. А в контрольной – время ограничено.

Долгое, бессмысленное и беспощадное противостояние с точными науками будет продолжаться из месяца в месяц. Хорошо, что Мур, наученный горьким опытом, больше не давал необдуманных социалистических обязательств. Но и без этих обязательств ему приходилось несладко. Алгебра и геометрия для Мура – два старых врага, от которых он не в силах спастись. Причем с каждой неделей становится ясно, что самый опасный враг – геометрия.

31 октября 1940 года: У меня – очередная неприятность, чреватая печальными последствиями: в субботу назначена контрольная работа по геометрии, а я в геометрии ни в зуб ногой. <���…> Математик говорит, что нужно будет сделать задачи и доказать теоремы. Как я всё это сделаю? Совершенно неизвестно.

1 ноября 1940 года: Продолжаю беспокойно готовиться к контрольной по геометрии, которая будет завтра. Скучища!

2 ноября 1940 года: Сегодня у меня решительная схватка с геометрией.

Схватка окончилась не так плохо – Мур получил “посредственно”. В этот же день повезло и на физике. К доске вызвали четырех или пятерых (Мур точно не помнил) одноклассников, никто не сумел решить задачу, и все получили по двойке. Последним вызвали Мура. Он “начал лепетать неопределенное”, но тут прозвенел звонок. Как спасительный петушиный крик дважды выручал Хому Брута и один раз – финдиректора Римского, так звонок спас от расправы несчастного Мура. Но везение – редкость. Обычно Мура выручали его усидчивость и упорство.

ИЗ ДНЕВНИКА ГЕОРГИЯ ЭФРОНА 5 ОКТЯБРЯ 1940 ГОДА:

Масса уроков. У нас в классе большинство почти ничего не делает, а я желаю учиться.

Хотя какой толк был от этого упорства? За часы, потраченные на математику, Мур мог бы прочесть, скажем, учебник по истории литературы для десятого класса, который Цветаева взяла для него у Евгения Борисовича Тагера (он был соавтором этого учебника). Георгий признавал, что школа (и французская, и русская) принесла ему “некоторые знания”, но “основной костяк – это костяк не школьный, а личных наблюдений, выводов и стараний”. 688Значит, Цветаева была права, и домашнее образование оказалось для сына самым ценным. Колоссальное количество книг, которые Мур прочитывал за год, никакой школьной программой предусмотрены не были. Более того, школа, скорее всего, только мешала ему читать, углублять свои знания по литературе – русской, французской, немецкой, английской, американской. Летом ему удавалось прочитать больше, чем в разгар учебного года, когда силы и время уходили на в общем-то бессмысленные занятия.

“Сегодня я с трудом выудил посик [86] Посик – то есть “посредственно”, тройка. по геометрии – запутался в бредовых тангенсах, – пишет Мур 12 декабря. – Отвратительное ощущение, когда стоишь в классе у доски и отвечаешь какую-то геометрическую гадость, ничего не понимая”.

Мур одержал-таки над математикой победу. За третью четверть он получит “хорошо” и по алгебре, и по геометрии. Но не по физике: “Не переношу физики – и она меня тоже недолюбливает”, – напишет он сестре. В дневнике он выразился резче: “Какая гадость эта физика”.

Одно время Мура очень пугало черчение. Он даже договорился с одноклассником: тот чертит Муру, а Мур пишет ему сочинение по литературе. Но уже к концу второй четверти Мур освоился с черчением. Для одаренного, пусть и несостоявшегося художника этот предмет оказался не таким сложным. Уже в декабре Мур получает “отлично” за свои чертежи.

Трудным предметом оказалась география. Это удивляет лишь поначалу. География в восьмом классе предвоенной советской школы имеет мало общего с упоительными романтическими странствиями по другим странам, континентам, по далеким океанам и морям. В восьмом классе изучали экономическую географию СССР. Учебник очень скучный, особенно его первая часть – “Общая характеристика народного хозяйства СССР”. Много диаграмм, графиков, таблиц. Вопросы и учебные задания способны нагнать тоску на кого угодно: