Владимир Соколов - Пришёл солдат с фронта

Бывая в гостях у Бори, я имел возможность наблюдать за известными актёрами, режиссёрами и другими деятелями культуры, с которыми он общался в домашней обстановке. Я не принимал участия в разговорах и, сидя тихонько в уголке, с интересом изучал людей из этого незнакомого мне мира. Борис жил с женой Серафимой, а в 1946году у них родилась дочка Надя. Некоторое время у Бориса гостил его отец Афанасий со своей второй женой Клавдией Михайловной. Первая жена, мама Бориса, умерла, когда Борису не было и трёх лет, а младшему брату Фёдору — всего лишь три месяца.

Клавдия Михайловна взяла на себя заботу о семье. В 1923 году у Клавдии Михайловны и дяди Афанасия родился сын Витя. В пятилетнем возрасте он заболел костным туберкулёзом и был прикован к постели. Я прекрасно помню Витю. Когда в детстве я жил летом в Торжке у тёти Нади, мы с Вовкой, её сыном, не раз ходили на Водопойную улицу в гости к Вите. Он бывал очень рад нашему приходу. Мы приносили ему гостинцы, играли с ним в настольные игры. В 1933 году Витя умер. К этому несчастью добавилось ещё одно: дядя Афанасий ослеп. Клавдия Михайловна ухаживала за дядей Афанасием до самой его смерти в 1956 году. Последние годы она жила в семье Бориса и умерла в 1969 году.

В 1941 году слепой дядя Афанасий написал воспоминания под названием «Из семейной хроники». Я поместил их без редактирования в эту книгу в виде приложения. Эти воспоминания чрезвычайно интересны, так как написаны очевидцем очень далёких от нашего времени событий и проливают свет на историю семьи Станчицев, из которой я происхожу по материнской линии. В конце своих воспоминаний дядя Афанасий выражает надежду, что его записки пригодятся тем из его потомков, которые захотят создать семейную хронику. Я рад, что оказался этим потомком, причём ещё до того, как познакомился с работой дяди Афанасия.

В институте всех фронтовиков зачислили в одну учебную группу. Это было сделано, чтобы облегчить им на первых порах вхождение в учебный процесс. Ведь многие окончили школу ещё до войны и успели подзабыть то, чему их учили. Кроме того, мы были года на три-четыре старше тех, кто только что окончил школу. Эти ребята относились к нам с почтением, как к взрослым. На самом же деле, мы были в чём-то даже более детьми, чем они. Мы как бы «добирали» то, чего лишила нас война.

В перерывах между лекциями мы затевали возню с шумной беготнёй по аудитории и всевозможными отнюдь не интеллектуальными развлечениями. Например, в моде была «коробочка». Идёт по аудитории студент. К нему сзади незаметно подбегают два великовозрастных балбеса и, поравнявшись с ним, одновременно ударяют его что есть силы плечами с двух сторон. Человек от неожиданности нелепо подпрыгивает, издавая при этом какой-то икающий звук. Все хохочут. Оправившись, смеётся и пострадавший, хотя в глазах его горит огонь мести. Естественно, это было развлечение для здоровых ребят. Хиляков не трогали. Ещё был «велосипед». Идёт по проходу потерявший бдительность студент. К нему сзади подкрадывается «добрый молодец», хватает студента одной рукой за поясной ремень, а другой за воротник и, толкая «жертву» впереди себя, заставляет её бежать. «Жертва», инстинктивно сопротивляясь насилию, бежит, как-то по-дурацки семеня ногами и отклонив туловище назад. Зрелище действительно смешное. Это называлось «прокатить на велосипеде». Так развлекались будущие главные инженеры, директора предприятий, начальники отделов и лабораторий и даже министры. Дело кончилось тем, что в перерывах между лекциями все стали ходить боком, прислонившись спиной к стене.

Случались у нас и печальные события. Один из самых молодых и жизнерадостных студентов первого курса — Толя Рязанов, неожиданно заболел и попал в больницу. У него оказалась тяжёлая форма туберкулёза, когда поражены сразу многие внутренние органы. Положение было крайне серьёзное и даже, можно сказать, безнадёжное. Врачи сказали, что можно было бы попробовать лечить больного новым лекарством — стрептомицином, который производится за границей. Стрептомицин можно было купить у моряков, ходящих в «загранку». Стоил он очень дорого, но мы собрали необходимую сумму и передали лекарство врачам. Стрептомицин не помог. Толя умер.

Во время сбора денег возникли неприятности. Кто-то донёс об этом мероприятии в партком института. Инициаторов сбора вызвали «на ковёр» и разъяснили, что собирать деньги для каких-либо целей можно только с согласия администрации. В противном случае это действие граничит с политическим преступлением. С трудом удалось уладить конфликт.

Обедали мы в студенческой столовой, где после отмены карточной системы можно было выбрать еду по вкусу и по карману. В буфете продавалось даже пиво. Я пиво не любил. Мне больше нравился компот. Но мой товарищ из «городских» студентов — Андрей Петров, сын капитана первого ранга, служившего ещё при царе, приучил меня к пиву. «Возьмём пивка», — предлагал он мне, и я слабовольно соглашался. Сперва пить пиво было противно, а потом привык.

Андрей был своеобразным молодым человеком. Он был моложе меня и пришёл в институт из школы. Это был худощавый узколицый блондин с приветливой доброжелательной улыбкой. Было невозможно пред-ставить его раздражённым и тем более озлобленным. Его реакция на дурные поступки людей ограничивалась пожиманием плеч, недоуменным разведением рук и словами, вроде: «Ну, это ни в какие ворота не лезет!» Причём всё это сопровождалось иронической улыбкой. Он употреблял иногда в разговоре матерные слова (тогда это было в порядке вещей), но даже эти слова звучали у него, я бы сказал, как-то благородно. Мы ощущали принадлежность Андрея к какому-то особому кругу людей, отнюдь не «рабоче-крестьянского» происхождения. Однако держался он со всеми безукоризненно корректно, дружелюбно, без какого-либо намёка на высокомерие. Даже если его собеседник нёс ахинею, он находил способ возразить ему в необидной форме, а в случае упрямства глупого спорщика умел выйти из «дискуссии» с помощью милой шутки. Андрей вызывал симпатию и уважение всех студентов.

Однажды Андрей после занятий пригласил меня к себе домой послушать музыку на новом проигрывателе. Он жил на 9 линии Васильевского острова. Дверь квартиры нам открыл седовласый пожилой человек в морском кителе без погон. «Спасибо, папочка», — произнёс Андрей, и они поцеловались. Я был потрясён такими непривычными для меня семейными взаимоотношениями. Сперва это показалось мне манерностью, «сюсюканьем», но вскоре я понял, что это было проявлением искреннего, не скрываемого уважения и любви друг к другу. В этом доме сохранился дух интеллигентной дворянской семьи, семьи офицера военно-морского флота Российской империи. Отсюда и манеры Андрея.