Владимир Соколов - Я ничего не придумал

7 ноября 1943 года, т.е. через десять дней пути, мы прибыли в город Острогожск Воронежской области. Здесь находился эвакогоспиталь 3036, в котором нам предстояло лечиться. В госпиталь мы были доставлены на телегах, мобилизованных для перевозки раненых у колхозников, приехавших на базар.

До распределения по палатам нас поместили временно в большое помещение, пол которого был устлан соломой (к такой «мебели» мы уже привыкли). После десяти дней тряски в тесном вагоне мы с удовольствием расположились на просторном неподвижном полу.

В комнату вошёл кто-то из персонала госпиталя и объявил, что по случаю годовщины Великой Октябрьской революции перед нами выступят с концертом студентки техникума народного питания.

Девушки вошли в зал и смутились при виде живописной мужской аудитории на соломе. У одного забинтована голова, но всё остальное — в полном порядке. Другой, с рукой в гипсе, одет в нижнюю рубашку с отрезанным рукавом. Третий (это я) в гимнастёрке, но без брюк, в одних кальсонах, причём одна штанина кальсон разрезана, так как нога, заделанная в шину, не влезала в штанину. Были и настолько забинтованные и загипсованные раненые, что они были прикрыты только одеялами.

Тем не менее, девушки, подбадриваемые зрителями, провели концерт и вручили нам подарки собственного изготовления. Мне достался вышитый кисет для табака. После этого они удалились, провожаемые аплодисментами и восхищёнными взглядами. Нас накормили обедом, а к вечеру распределили по палатам.

Жизнь в госпитале протекала занудно, как в любой больнице. Небольшое приключение произошло, когда по просьбе лежачих больных я пошёл, вооружившись двумя костылями, на рынок, чтобы продать выдаваемое нам дефицитное мыло и купить табаку. Комендантский патруль, проходивший по рынку, потребовал у меня увольнительную, а поскольку она отсутствовала, меня отвели на гауптвахту. Помещение было приличное, тёплое. Меня отпустили часа через два. Мыло я сохранил, но табак не купил.

В госпитале я пробыл чуть больше месяца. Нога моя зажила без операции и 11 декабря 1943 года меня выписали и направили в так называемый батальон для выздоравливающих. Если не ошибаюсь, он находился в Алексеевке, недалеко от Острогожска. Это заведение было просто распределительным пунктом, из которого по разнарядке направляли на фронт выписанных из госпиталя военнослужащих.

Прибывшие в батальон раньше меня рассказывали, что отсюда всех направляют в пехоту, независимо от военной специальности, даже лётчиков. После форсирования Днепра немцев гонят на запад, не давая им опомниться, и необходимо постоянное пополнение выбывающих пехотинцев. Перспектива попасть в пехоту меня не устраивала. Не потому, что в пехоте опасней. Наоборот — в танке вероятность быть убитым больше, чем в пехоте. Это показывала статистика. Дело совсем в другом. Я гордился тем, что я танкист, и хотел им остаться.

Я не хочу обидеть пехоту, но в наступательном бою пехотинец просто пассивная единица. Он не видит врага, спрятавшегося в окопах и укрытиях, а враг его видит и палит по нему из всех видов оружия, которыми он располагает: из автоматов пулемётов, миномётов, пушек и т. д. Задача пехотинца — преодолеть, оставшись невредимым, пространство между своими окопами и окопами врага. Пехоте помогают танки и артиллерия. От искусства танкистов, которые должны обнаружить и поразить огневые точки противника зависит продвижение пехоты вперёд и потери ранеными и убитыми. Если пехота достигла окопов противника, можно считать, что оборонительный рубеж взят. Рукопашные схватки в 1943году были не в моде. Немцы обычно заблаговременно отходили на заранее подготовленную вторую линию обороны.

Надо отметить, что вообще говорить о взятии нашими войсками какого либо оборонительного рубежа, населённого пункта или города, можно было только после того, как им овладевала пехота.

Итак, при всём моём уважении к пехоте, я не хотел быть пехотинцем, и случай помог мне избежать этой участи. В помещение, где мы находились, вошёл рослый старший сержант и возгласил: «Кто умеет обращаться с лошадями, прошу подойти ко мне!» Вспомнив про работу в колхозе, я подошёл. Нашлись ещё два человека. Сержант сказал, что с разрешения военного коменданта, он набирает команду, которая должна получить выписанных из госпиталя лошадей (оказывается, существовали и лошадиные госпитали) и доставить их «своим ходом» на фронт. Описав все преимущества службы в гужтраспортных частях, он предложил нам войти в его команду. Я принял предложение сержанта. Так я стал ездовым 102-й отдельной гужтранспортной роты. Мои товарищи тоже дали согласие.

При первом удобном случае я мечтал вернуться в свои любимые танковые войска.

Наш командир получил в канцелярии все необходимые документы на меня и моих товарищей, и мы перешли в полное его подчинение. Он познакомил нас со своим помощником, немолодым младшим сержантом. Вместе мы отправились в лошадиный госпиталь, где нас ожидали двенадцать лошадей и три повозки. Повозки были загружены мешками с овсом, нашим «сухим пайком», предметами упряжи и хозяйственным инвентарём.

Командир сказал, что наша задача состоит в том, чтобы догнать продвигающийся на запад фронт и передать лошадей в распоряжение начальника тыла армии. Двигаться мы будем по просёлочным дорогам — так лучше для нас и для лошадей. В день будем передвигаться километров по двадцать, что соответствует пяти-шести часам пути. На ночлег будем останавливаться в деревнях.

Затем он рассказал нам о наших обязанностях. В основном они сводились к тому, чтобы утром, перед началом движения, напоить и накормить лошадей, запрячь троих из них их в повозки и погрузить наше имущество. Вечером — то же самое в обратном порядке. Ну и разные текущие дела, возникающие в дороге.

Лошади, не запряженные в повозки, движутся на привязи за повозками. Что касается нас, то можно выбирать любой способ передвижения: можно идти пешком или ехать в повозке. А можно, если угодно, и верхом.

Как-то раз, вспомнив весёлые колхозные времена в Давлеканове, я решил прокатиться верхом на лошади. Выбрал себе лошадку по вкусу, взнуздал её, забрался на круп (седла не было), съехал с дороги и стал кататься по полю. Сперва проехался рысью, а потом перешёл на галоп. Надо сказать, что езда рысью без седла, когда нельзя привстать на стременах, занятие пренеприятное. Тебя всё время ритмично, в такт шага лошади, подбрасывает вверх, после чего под влиянием силы тяжести ты ударяешься нижней частью туловища о лошадиный хребет. Это происходит с частотой около двух герц, т.е. два раза в секунду. Нетрудно подсчитать, что за полчаса езды человек получает 1800 ударов. Последствия очевидны. Иное дело галоп. Лошадь покачивается под тобой, как детские качели из доски с опорой посередине. Я сижу над опорой, и потому почти не ощущаю покачивания. Я и в Давлеканове любил скакать галопом.