Владимир Соколов - Я ничего не придумал

Верховая езда увлекательное занятие, и я довольно далеко отъехал от обоза. И тут произошло непредвиденное. Потеряв осторожность, я на повороте упал с лошади. Ведь стремян, в которые я мог бы упереться при соскальзывании в сторону, у меня не было. Падая, я выпустил из рук повод. Лошадь отбежала в сторонку и остановилась, пощипывая что-то на пашне. Я встал и направился к ней. Она увидела это и неторопливо, с той же скоростью, с какой двигался я, стала удаляться. Я остановился — остановилась и она. Я снова направился к ней, протягивая руку и говоря разные ласковые слова. Однако лошадь повторила свой манёвр. Я был в отчаянии. Между тем наш обоз скрылся из вида. Мне захотелось расплакаться от досады и бессилия, но в конце концов мне удалось найти правильную тактику. Воистину, нет безвыходных положений! Я заметил, что если я делаю один или даже два небольших шага, а потом останавливаюсь, непокорное животное не рассматривает это как попытку приблизиться и спокойно стоит на месте. Так я постепенно подошёл к лошади и схватил повод. Догнав обоз, я спешился и, никому ничего не сказав, привязал лошадь к повозке.

Так мы передвигались, сперва по Белгородской области, потом по Харьковской. Нас встречали приветливо, охотно принимали на ночлег. Население деревень состояло преимущественно из женщин, детей и стариков. Украинки, как я многократно убеждался, вообще самые приветливые, гостеприимные и добрые женщины. Для них характерно какое-то особо уважительное отношение к мужчинам. А к нам отношение было хорошим еще и потому, что мы охотно помогали жителям нашими лошадьми. Остановившись на день, а то и на два в какой-нибудь понравившейся нам деревне, мы возили с поля «буряки» (свёклу) и картофель, которые хранилась там в «гуртах», укрытые соломой и землёй. Ездили в лес за дровами и т. д. Лошадей-то в деревнях не было: их конфисковали немцы и «наши». В благодарность нас кормили до отвала и поили бурячным самогоном и «узваром», т.е. компотом. Надо сказать, что в удалённых от магистралей деревнях, где не было на постое немцев, с питанием было неплохо. Плодородная украинская земля обеспечивала людей питанием даже в военное время.

Из Харьковской области мы переместились в Полтавскую и в один прекрасный день вошли в Полтаву. Это произошло под Новый год. В Полтаве было очень много военных. По количеству часовых у домов, было очевидно, что здесь расквартированы штабные учреждения какого-то крупного войскового соединения. Я подошёл к одному из часовых и спросил у него, что за соединение здесь дислоцируется. Чтобы не вызывать подозрений, я, конечно, объяснил ему, что я из госпиталя и ищу свою часть. Каково же было моё изумление и радость, когда в ответ на мой вопрос он сказал: «1-й механизированный корпус». Я спросил его, не знает ли он, где находится штаб

9-й танковой бригады. Он не знал. Это уже не имело большого значения.

Я, разумеется, ничего никому не сказал, и наш обоз, миновав Полтаву, двинулся дальше. Мы прибыли к вечеру в Новые Сенжары и, переправившись через замёрзшую реку Ворсклу, решили устроить себе новогодние и рождественские каникулы в деревеньке Коллонтаевке. Я забыл сказать, что последнее время мы передвигались на санях, обменяв свои повозки на сани в какой-то деревне. В гостеприимной Коллонтаевке мы прекрасно отпраздновали Новый год и Рождество.

8-го января 1944 года, т.е. в мой день рождения, я утром явился в хату, где жил мой начальник и сказал ему, что я решил вернуться в свою танковую часть, которая стоит сейчас в Полтаве. Он пытался отговорить меня, описывая преимущества службы в гужтранспортной роте с точки зрения возможности остаться в живых. Нелепо погибнуть, когда уже виден конец войны. Ведь мне только что исполнилось девятнадцать лет, вся жизнь впереди. Рассуждения его были вполне логичны. Тем не менее, они меня не убедили. Старший сержант прибегнул к последнему аргументу: «Я тебе не отдам документы», — сказал он. «Ну и не надо», — ответил я. У меня в кармане лежала красноармейская книжка, в которой были отмечены все этапы моей службы в армии. Я сохранил её у себя на всякий случай, сказав при поступлении в госпиталь, что она сгорела в танке. Кроме того, у меня была справка из госпиталя о получении денежного довольствия, в которой указывался период моего пребывания в госпитале.

Почему я отказался от «логичного» предложения старшего сержанта? Можно, конечно, объяснить моё решение юношеским романтизмом. Однако гораздо позднее, размышляя о том, как ведут себя люди в экстремальных условиях, да и вообще в жизни, я пришёл к выводу, что это не совсем так.

Дело в том, что кроме логики поведения, основанной на инстинкте самосохранения или на стремлении получить материальную выгоду, существует логика, в основе которой лежит принцип самоуважения. Противно сознавать себя подленьким, нечестным человеком, трусом, даже если никто, кроме тебя, об этом не знает. Самооценка в этом случае часто важнее оценки извне. Для людей этого типа самоуважение — необходимое условие психологического комфорта. Именно поэтому люди выбирают такие профессии, как лётчик- испытатель, моряк-подводник и т.п., хотя есть много профессий, где работа легче и безопасней, а заработок больше.

Интересно отметить, что в основе человеческих качеств, обобщённых понятием «порядочность», также лежит самоуважение. Ведь быть порядочным человеком не всегда выгодно. В жизни чаще преуспевают беспринципные, нечестные люди. Тем не менее, порядочных людей достаточно много и именно на них держится мир.

На базе отдыха в Лосеве я увидел надпись внутри общественного туалета: «Уважай себя — соблюдай чистоту!» Она меня обрадовала: приятно сознавать, что у тебя есть единомышленники, понимающие значение самоуважения.

Однако пора вернуться к основному повествованию.

8 января 1944 года, примерно в 14.00 по московскому времени я самовольно покинул 102-ю гужтранспортную, роту, «форсировал» замёрзшую речку Ворсклу, сверкавшую в лучах весёлого украинского солнца, и бодро зашагал по дороге, ведущей в Полтаву, с наслаждением вдыхая свежий морозный воздух. Всё свободное от личных вещей пространство вещмешка за моими плечами было заполнено рождественскими пирожками, которыми снабдила меня хозяйка дома в Коллонтаевке.

До Полтавы было километров тридцать пять. Когда стало темнеть, я постучался в окошко первого попавшегося мне дома у дороги. Откликнулся женский голос. Я попросил разрешения переночевать. Женщина впустила меня в дом, накормила борщом и устроила мне постель на полу. Оказалось, что завтра она поедет по делам в Полтаву и может взять меня с собой. Утром, позавтракав, мы сели в сани, и лошадка, управляемая гостеприимной хозяйкой, повезла нас в Полтаву.