Анатолий Мосин - Книга памяти: Екатеринбург репрессированный 1917 — сер. 1980-х гг. Т.2

Глубоко переживая случившееся с ним и его родными, Лев пытался осмыслить происходящее на страницах дневника. И страдал от навалившейся несправедливости так, как можно страдать только в юношеском возрасте — с выражением присущей ему доли максимализма, порыва страсти, отчаяния и все-таки надежды. Его настроение находит отражение в описаниях природы — в дневнике и эскизах. В его записках постоянно присутствуют краски и полутона. Природные явления то усугубляют его грусть, то совпадают с кратковременной радостью. С присущей художнику точностью он подмечает местный колорит поселка ссыльных, национальные мотивы и пытается отразить их в набросках и картинах. Еще неумелых, далеких от совершенства, которые он часто сам называет халтурой в том смысле, что писались такие вещи как ширпотреб, в обмен на продукты, чтобы прокормить семью.

1 мая Лев записывает, что ели в этот день черный хлеб и то в обрез, с чаем. А молока достать не смогли. Сетует, что надоело бессмысленное сидение в «этой дыре». Мечтает быстрее добраться до места, в надежде встретить там новых товарищей. Отмечает, что достал набор акварели и бумагу и можно теперь писать «халтуру».

В эти же дни Лев Вейберт мысленно остается связанным с прошлой жизнью. Он ведет бесконечные внутренние диалоги со своими товарищами и думает о них. Его стремление к определенности фокусируется, прежде всего, на возможности работать концентрированно, творить: « Интересно, что сейчас происходит в Свердловске, в школе, где я учился, где у меня осталось много друзей, с кем у меня связано много воспоминаний. Как там идет жизнь? После испытаний поедут в колхоз на посевные. Как бы я хотел ехать с ними. Переживать вместе с товарищами превратности судьбы. А что же здесь? Пока сидишь в этой глуши и ничего не делаешь. Хотя бы добраться до места. Все-таки будет что-то определенное. Будет перед тобой цель жизни. Ты будешь творить и превращать одну форму в другую. Что ждать мне на новом месте, это совершенно неизвестно […] Со вчерашнего дня уже целые сутки нет у нас хлеба. Питались только одной картошкой и чаем с молоком. Невесело! […]» ( 5 мая 1942 г.).

Можно предположить, что именно в это трудное время Лев Вейберт находит для себя ту точку опоры, которая будет для него краеугольной во всей последующей жизни, это — вдохновляющая красота природы, которая впоследствии сполна отразится во всех его работах: « Береза перемешалась с осиной, ель с сосной, а внизу кустарник и кочки. Не пройдешь и не проедешь в таком лесу. Но этот лес красив. Красив своей дикой природой, своим величием и таинственностью. Трели птиц переливаются в густой чаще ветвей и стволов. Хорошо в лесу, когда еще нет свежей травы, когда кое-где в темных и затаенных местах остался снег, когда нет комаров. Стало уже прохладно, и я возвратился домой. Папа был сегодня в Туринске. Принес 6 килограмм хлеба и 5 порций горошницы ». ( 7 мая 1942 г.).

И еще одна запись интересна из этого периода: молодой художник описывает свою работу над картиной, стыдливо называя вынужденную работу за еду халтурой: « […] Еще вчера я получил заказ на огромную халтуру и сел ее выполнять. Привычным движением руки я набросал на прогрунтованной клеем бумаге украшенную хатку с пирамидальными тополями, тын, колодец-журавль, курочек, гусей, женщину с коромыслом и ведрами, идущую к колодцу. За тыном возвышенность, на ней — ветряк и дали с полями, бахчами. Как и другие халтуры, я начал с того же, что не заметил, как из-под моей кисти появились прекрасные цвета выгоревшей травы, далей, хат. Реализм взял верх над халтурой, и я решил закончить вещицу в том же колорите. Начал писать в 10 часов, а кончил в 5, и когда она была закончена, я не мог оторваться. Да, вещица была хороша. Я уже мысленно положил ее в ту папку, где у меня первостепенные вещи, все лучшее, до чего я дошел, но вдруг вспомнил, что за нее я должен получить ведро картошки. В другое бы время я плюнул на эту халтуру, но на завтра у нас не было этого продукта. Я посмотрел в последний раз на ту жизнь, что была написана на листе загрунтованной клеем бумаги, вернулся к настоящей и протянул лист папе. Он взглянул и вышел, унося с собой мое откровение, а может быть, дверь в будущее […] За украинский дворик получил 3 кг гороха » ( 8 мая 1942 г.).

Настоящий художник, будь он мастер слова или живописи, пишет всегда, независимо от обстоятельств. Более того, отчаяние дает подчас не менее сильный импульс творчеству. Лев Вейберт пишет постоянно. Брать в руки кисть и карандаш становится его привычкой и жизненной необходимостью. И он четко осознает, что есть работы второстепенные и первостепенные, но радость творчества может длиться часами, заполняя и наполняя собой всю жизнь. Почти месяц в пути на подводах, машинах, барках и в ожиданиях по чужим квартирам измотали семью Вейбертов. Лев подводит своеобразный итог и выражает общее настроение: « Дорога от Свердловска до Озерков обошлась нам слишком дорого и морально, и материально. Месяц в пути, месяц ненормальной жизни, максимального напряжения нервов и воли дал сильный отпечаток и отразился отрицательно на наших организмах. В особенности отец чувствует себя очень плохо. Щеки провалились, глаза слезятся, взгляд умоляюще-усталый и пепельный цвет лица. Он устал, ему тяжело, ему нужен отдых и питание, а без этого могут быть плохие последствия. Я сам чувствую себя разбитым и усталым, но у меня это быстро пройдет. Мне ведь только 16 лет, а ему 45 лет, две тяжелых операции. Это дело, которое убило в нем все, ему стало морально плохо » ( 19 мая 1942 г.).

В этой части дневника Лев Вейберт впервые упоминает причину их мытарств: « Впереди голод и тяжелая жизнь. А все из-за национальности. Ерунда. Так можно только калечить людей. Душа неспокойна. Она смята, растоптана. И все, что в ней было хорошего, подвергнуть страшному сомнению. Мало того, что нас сослали. Над нами и здесь хотят учинить зло. Что мы? Не люди? Мы немцы. „А вдруг! Подальше от них к чертовой матери. Как хотят, так пусть и устраиваются“, — так мыслят они. Итак, мы неблагонадежный элемент. Пока ехали сюда, я думал, что это правильно, что нам создадут условия нормальной жизни, но это оказалось не так. Нас выкинули из города. Теперь же перед нами самые мрачные перспективы. Но пока еще не нужно отчаиваться. Поживем — увидим » ( 22 мая 1942 г.). Такое ощущение, что как только Лев начинает думать о несправедливости по отношению к факту их ссылки, то будто тут же пугается этих мыслей и начинает отметать свои сомнения, заменяя их надеждой на то, что все еще образуется.

Добравшись, наконец, до конечной цели — поселка Озерки, Лев Вейберт описывает увиденное: « Население же поселка представляет некоторый интерес. Здесь собраны поляки, украинцы, немцы, есть русские. Отовсюду слышится незнакомая речь. И даже моя бабушка, которая никогда в последние годы не говорила по-немецки, в речь вставляет множество немецких фраз. Что делает ее речь непонятной для меня. Мы поневоле обращаемся в «немцев»» ( 24 мая 1942 г.). Следующая запись будто постепенно открывает ему глаза на происходящее: « […] Вчера я пошел на праздник польский. Впечатление от увиденного мной крепко запомнится мне на всю жизнь. Народная скорбь по родине, о своей судьбе сосланных в глухой сибирский край поляков » ( октябрь, 1942 г.). И снова в дневнике обращение к природе: « […] Между тем вышло солнце, рассеялась дымка над рекой, и на той стороне ясно вырисовалась золотая стена леса. В округе все окрасилось в сильные контрастные тона октябрьского утра. С севера надвигается темно-синяя полоса. Наверное, будет снег » ( 8 октября, 1942 г.).