Эльвира Филипович - Я, мой муж и наши два отечества

И вот уже экзамены закончены, и школа дает в сельсовет заверенный в РОНО список тех, кому выписывают аттестаты. А в сельсовете каждому из нас дают справку о том, что мы получили аттестат зрелости и можно вручить нам паспорта. До этого сельсовет, если надо куда поехать, выдавал только бумажную справочку, что ты — такой-то, житель такого-то села… С такой справочкой никуда не устроишься, разве что в няньки.

За паспортами всем классом поехали в милицию, в поселок Карла Либкнехта. Еще раньше нас возили туда на экскурсию в соляную шахту, где глубоко под землей были огромные, как во дворцах, соляные залы с очень красивой мебелью и огромными вазами и разными красивыми фигурами. Все-все из соли! И даже цветы, стоящие в соляных вазах, были из соли…

А перед выпускным вечером меня вдруг срочно вызывают в школу, в канцелярию. Меня ждут директор и моя любимая учительница по украинскому Анастасия Герасимовна. Мне очень радостно: я догадываюсь, что у вернувшегося из РОНО директора моя медаль. Но они оба смурные… А потом директор молча уходит, и мы остаемся в канцелярии вдвоем. И Анастасия Герасимовна сообщает мне, что медаль на нашу школу дали только одну, потому что Жану за сочинение по украинскому поставили трояк: недостаточно патриотичен… И в медали ему отказали. А без медали ему не поступить, потому что отца его еще в тридцать девятом забрали. А за ним и мать Жана поехала. Добровольно. Как когда-то жены декабристов. Сожгла там, на Севере, себе морозом легкие. Ну а потом… «Ты же знаешь, как она болела, умирала…» Да, я видела маму Жана, учительницу. Молодая, с большими карими глазами на очень бледном лице. Она все время зевала, приоткрывала дверь, стараясь набрать воздуха, которого ей постоянно не хватало… Да, я все знала, но зачем это все говорят мне? «Ты сможешь Жану помочь, если согласишься отказаться от своей медали в его пользу…» Я сразу даже не поняла, что от меня требуется, но уже чувствовала, что я теряю… Теряю медаль, которой так хотелось порадовать Бабушку, а также и Маму… Которой хотела похвастаться… «Ты сильная, ты все равно поступишь…», — слышала я голос Анастасии Герасимовны. «Ты способна жертвовать собой…», — слышала я ее голос и горько молча плакала, а она мне вытирала лицо своим платочком. «Ты, конечно, можешь свою медаль получить. Никто не узнает об этом нашем разговоре, но Жан не сможет поступить». Я молчала. Я про себя уже решила отказаться от заветной медали, уже прощалась с ней своими слезами… Наконец сквозь почти рыдания сказала, что согласна…

А потом Анастасия Герасимовна, утерев в очередной раз мои щеки своим мягким платочком, сказала, что раз я так решила, надо привести в соответствие мой аттестат. У меня там все пятерки, а, чтобы выходило без медали, требовалось в аттестате иметь две четверки или одну тройку. И тут она предоставила мне самой выбрать. А для меня все оценочки были такие выстраданные. Мне ничего не давалось легко, разве что зоология и вообще естествознание. И я согласилась на «трояк» по этому предмету.

Бабушка тоже плакала, когда узнала. Но потом сказала, что и она бы так поступила. Зато Мама, когда узнала, а это было, когда мы уже приехали из Покровского в Москву к ее подруге Анне Сергеевне Китицыной, сказала, что я безвольная, размазня, не умеющая за себя постоять. Тоже и Анна Сергеевна меня отругала, сказав, что я не только навредила себе, но и свершила несправедливость по отношению к Жану: он должен был получить то, что сам заслужил.

Я тогда не стала объяснять, почему Жана срезали на сочинении по украинскому, найдя в его работе «глубокие смысловые ошибки», я помнила наказ Анастасии Герасимовны никому-никому не рассказывать о нашем разговоре.

Ну а тогда, в Покровском, я, как и все мои одноклассники, готовилась к выпускному. Бабушка пошила мне голубое в темно-синий горошек платье-клеш «солнце» с очень красивым вырезом-декольте. В Артемовске на толкучке я купила красивые, в тон платью, синие тапочки и когда все это надела, то хозяйка наша, тетя Маруся, восхитилась моим видом и сказала, что я теперь уже совсем невеста. Она даже чуточку всплакнула при этом…

На выпускной вечер в нашем классе вместо парт поставлены были столы, на которых уже стояли тарелочки и рядом с тарелочками лежали вилки-ложки и стояли граненые стаканы. В соседнем небольшом помещении, служившем раздевалкой, хлопотали самые активные из мам, всего их было пятеро. Остальные или очень далеко живут, или очень заняты по хозяйству, или их вообще нет в Покровском, как у меня, у Коли Жаркова или Жана Сергеева, который вот уже четвертый год рос сиротой…

Сначала короткую речь произнес директор, сказав, что «один из учеников класса удостоен медали». Почти все при этом повернули головы в мою сторону… Тут взяла слово Анастасия Герасимовна и торжественно огласила фамилию медалиста. Жан встал, смурной, бледнее обычного… Следом вызвали получать аттестат меня. Мне все очень дружно аплодировали.

А на столе тем временем появилось угощение — жареные котлеты и к ним винегрет. А потом пироги с повидлом и сладкое вишневое вино, разлитое по граненым стаканам. И еще стоящее на столе в графинчиках для добавки. А приглашенный гармонист уже играл польку, фокстрот и вальсы. И нам всем стало очень весело. Я танцевала и танцевала. Меня все наши хлопцы приглашали на танец, даже хромой Толя Машаров, большой скромник, вывел меня на середину круга и стал произносить стихи о любви. Это были, оказывается, его стихи… И только Жан стоял поникший и совсем не веселый. Я к нему подошла, пригласила на вальс. Он отказался, сказал, что очень болит голова…

Это был последний мой с ним разговор. Больше я не встречалась с ним никогда.

Только через много лет узнала я о нем от своей подружки школьной, незабвенной Аллочки Гладковой. Она, уже немолодая, приехала в Дубровицы и отыскала меня в институте, когда мы Эрнстовской лабораторией в Дворцовом корпусе отмечали мой день рождения.

Появилась без всякого предупреждения, как было принято когда-то в селе. В дверях нашей лаборатории нарисовалась вдруг незнакомая и одновременно до боли знакомая женщина. Уже пожилая, а мне при виде ее вдруг вспомнилась молодость.

— Эля?! Филипович?

В ответ я только рот открыла, молча… Кажется, передо мной моя подружка школьная…

— Аллочка?! Гладкова?!

Алла Гладкова, школьная подруга

Вечером за чаем поведала она мне о наших с ней одноклассниках. Все институты окончили. Работают врачами, учителями, а хлопцы — все инженеры. И кто где: Донецк, Харьков, Славянск, Артемовск… И только Жан уехал подальше, в Одессу. Тоже институт окончил, женился… неудачно… «Умер Жан… Совсем недавно», — произнесла вдруг моя подружка и сжала мне руку. Она знала, что Жан мне очень нравился… Мы помолчали. Вспоминали каждый свое…