Татьяна Перцева - Асфальт в горошек

Была в парке Тельмана, где сохранилась знаменитая лестница, но всего остального нет. Там темно и тихо, и только в ресторане у входа царит веселье. А сейчас его реконструировать затеяли — вот и конец парку Тельмана. ОДО урезали до невозможности еще при советской власти, увы, но хотя бы основное здание не трогали. Наверное, все должно меняться, но это очень больно. Потрясающая роспись потолков здания ОДО ушла в никуда. Там теперь евроремонт. Здание узнать невозможно, оно унифицировано и усреднено.

Но сегодня очень хочется поговорить о парке Горького. Он, в общем, маленький был, как войдешь — аллея пионеров-героев с портретами, справа — лодки-качели, дальше две эстрады — одна слева, другая справа, большая. На той, что поменьше, выступали лекторы, актеры, певцы, очень врезалось в память выступление исполнителя индийских песен Бориса Брейвы под грохот фейерверка. И на зрителей падали обгоревшие трубки от ракет… На той, что побольше, очень часто играла музыка из динамиков, очень редко — выступал военный оркестр. Те, кто не хотел идти на танцплощадку, танцевали прямо перед эстрадой, как сейчас помню, под знаменитое «Арабское танго» Батыра Закирова.

За левой эстрадой были скамейки, мороженое, игровые автоматы — да-да, были и такие: подцепи и поймай рыбку, вытащи щупальцами игрушку, что мне никогда не удавалось. Чуть дальше большой эстрады иногда выступали канатоходцы к полному восторгу моего сына, которого я когда-то привела в парк.

В глубине была танцплощадка. Еще один выход вел к кафе «Буратино», ныне уже не существующему, и кому оно помешало?

Зелени как раз не слишком много было, но туда, особенно по выходным, стекался народ, тем более, что рядом были сразу два летних кинотеатра — «Хива» и «Фестиваль».

Вообще это было совершенно уникальным явлением: весь город выходил на улицы, мальчишки купались в фонтанах, и никто им не мешал, и милиция не гоняла — она в Ташкенте редко кого гоняла, практически никогда, разве что уже совсем безобразия творились.

Сначала меня в сад и на вечерние сеансы в летнем театре водила мама. Тогда детей пускали в кино, невзирая на возраст. Главным для меня притяжением в парке были именно те игровые автоматы, где я неизменно терпела неудачу: с тех пор я точно поняла: мне никогда не будет везти в игре. А также столик, на котором были разложены — догадайтесь с трех раз — конечно книги. Хорошо еще мама разделяла мою страсть к чтению!

Но со временем мама перестала водить меня в парк. И тогда…

Было мне лет тринадцать-четырнадцать. Появилась у меня подруга Таня: явление для меня странное, ибо у белых ворон подруг не бывает. Таня была девочкой глубоко несчастливой, круглой сиротой. Отца у нее никогда не было, мать погибла от столбняка — срезала после бани мозоли и надела валенки, а в войлоке сидела столбнячная бацилла…

Воспитывалась она у бабушки, к счастью, еще вполне крепкой женщины (тогда таких строгостей с опекой не было), жили они около сорок третьей школы, в Обсерваторском тупике, рядом с гастрономом, в крохотном домике. Вот мы с ней подружились, бегали друг к другу, гуляли вместе…

Она вообще была более самостоятельна, чем я. Жизнь у нее была такая. Это она уговорила бабушку водить нас по воскресным вечерам в парк Горького: одних нас точно никто отпускать не собирался. Несмотря на то, что времена были куда более безопасными. Вот как сейчас помню: я бежала к ней, мы расплетали косы (тогда приличные девочки в основной своей массе ходили с косами), перевязывали кончики волос лентой, сворачивали в узел и связывали той же лентой у основания. Получалась практически взрослая прическа! От мамы я это скрывала, а бабушка просто не обращала внимания. Вот мы втроем по воскресеньям ходили исключительно в парк Горького.

Сама не знаю, с чего это мне вспомнилось, но мой самый первый мальчик познакомился со мной именно там. На каком-то празднике, по-моему, в честь Дня защиты детей. Тогда еще у входов устроили горки, и все скатывались вниз. Там он меня и увидел.

Времена были другие. Никто ни к кому не подходил, никто через час после знакомства не целовался, никто ни к кому в постель в первый же вечер не лез.

Звали его Олег. Олег Мацкевич. Почему-то врезалось в память.

Он приходил в парк каждое воскресенье вместе с другом, маленького роста узбеком, Халилом. Оба жили на Максима Горького, как выяснилось позже.

Ох, эти воскресенья — переглядки. Прошла не одна неделя. Каждое воскресенье они появлялись в парке, и мы просто смотрели друг на друга. Неделя за неделей — терпения у обоих хватало. Таня была в курсе, и мы места себе не находили от волнения.

Наконец свершилось. Познакомились мы. И даже назначили свидание. Куда пришли… как вы могли догадаться, вчетвером. Эх, правда, что было за воспитание, что за поведение… Пошли… куда бы вы думали? В зимнюю «Искру» на фильм-балет «Жизель» с Улановой.

Вспоминаю все это и диву даюсь. Неужели прошло столько времени и это была я?

Нет, потом мы встречались вдвоем, худенький светловолосый паренек ростом вровень с такую дылду как я.

За руки держались. Больше ни-ни.

Потом как-то все закончилось, вполне мирно, не помню, кому все это надоело первому. Но в памяти остались праздничные вечера в парке Горького, ташкентские пыльные улицы, жара и мой первый, самый первый мальчик. Где он сейчас, Олег? Жив ли?

Господи, какое у нас было детство! Бедное, полуголодное, счастливое детство. Без планшетов, телевизоров, компьютеров, мобильников, с убогими игрушками… Нет, я не говорю, что это все плохо. Я утверждаю, что можно быть счастливыми и без всего этого. Счастливыми, потому что главными лакомствами были «жареный кукуруз» большими сладкими шарами, вареный горох нут и подушечки, да еще цветы акации, а главными играми — ножички, догоняшки, прятки, лянга, казаки-разбойники… А главными впечатлениями — арыки, зеленый урюк прямо с уличных деревьев, парк Горького, а позже и Фонтан и, конечно, Алайский, и мороженое в Сквере. Разве это не счастье? Разве елка не была счастьем? Разве обыкновенный шарик с флажком и еще шарики-попрыгунчики на резинке не были счастьем? Разве приезд шара-бара не был счастьем? Даже противные скорпионы в угле были интересны и тогда нужны. И головастики, которых я ловила в грязной луже перед библиотекой. Счастье омрачалось редкими стояниями в углу (стояла-стояла) и постоянными ангинами и простудами (тогда это называлось «катар верхних дыхательных путей», потом ОРЗ, а сейчас и того круче — ОРВИ). Ох уж эти ангины-катары-гриппы! Особенно в каникулы. И я была не одна. Вспомните, кто проводил тогдашние каникулы без катара-гриппа-ангины? Сегодня каникулы, завтра — постель. Больное горло с компрессом. Протаргол для забитого до мозгов носа. На днях невестка сказала, что протаргол существует и поныне. Значит, не совсем отсталое лекарство. Немного позже его сменил эфедрин: тогда никто не знал, что это наркотик, и его капали поголовно все сопливые. Продавался в каждой аптеке — десять копеек флакончик. Что же до горла, моя мама, женщина крайне решительная и предпочитающая жесткие меры, делала квач. На палочку наматывался комок ваты, керосин процеживался тоже сквозь вату, и этим керосином мне смазывали горло. Нужно сказать, что после двух таких смазываний ангина пугалась и исчезала (на время). Как живо я помню эти полубредовые ночи: пересохшее горло, заложенный нос, не лечимый никаким протарголом, противный анисовый вкус капель датского короля, надрывный кашель, пытка горчичниками а то и банками, жар… И мама тут же бежала за профессором Бусселем. Тот, как все врачи старой школы, не кричал, что он профессор и не ходит к больным неизвестным девчонкам, немедленно собирался и приходил. Назавтра для верности вызывалась еще участковая врач Екатерина Дмитриевна Ботт. Почему-то обычные инфекционные болезни меня почти миновали. Если не считать кори и коклюша, благополучно принесенных домой моей сестрой-педиатром. В этих случаях мы дружно болели вдвоем на «радость» маме, сходившей с ума от нашего кашля. Как-то я сорвала школьный спектакль, в котором играла снежную бабу. Увы. Я так мечтала ее сыграть! Но пришел такой момент, когда меня уложили в постель на половину учебного года. Было мне одиннадцать лет. Тогда ревмокардит лечили постельным режимом. А может лечат и сейчас. Лечили меня салициловой кислотой, в просторечии жидким аспирином. Его глотали, запивая молоком. Я лежала, не зная, куда деваться от безделья. И читать все перечитала, что было в доме, А телевизора, повторяю, не было, он появился, когда мне исполнилось двенадцать лет. Ну представьте только: ребенок, достаточно подвижный, валяется в постели и сходит с ума от безделья. И тут на помощь пришла сестра.