Татьяна Перцева - Асфальт в горошек

— Мама, — строго сказала она, — почему ты не принесешь ей «Дом Биэсын»?

Это так я восприняла на слух заглавие романа Диккенса «Домби и сын».

— И «Маленькую хозяйку большого дома», — добавила она.

Тут оживилась даже постоянно озабоченная мама и сказала, что это ее любимый у Джека Лондона роман. И «Дом Биесын» тоже. И что вы думаете? Принесла она «Домби и сын» (я очень удивилась, поняв, что на самом деле заглавие совершенно другое). Проглотила я роман и пропала. И с тех пор Диккенс на всю жизнь стал моим любимым писателем. Домашние его не любят, а сын вообще читать отказался. Они считают, что Диккенс скучен и растянут. А я вижу неизменную доброту, веру в победу добра и справедливости и какое-то безграничное благородство, которое неизменно утверждает Диккенс. Я его перечитываю и сейчас. Нечасто, но обязательно. А от «Маленькой хозяйки» мне вообще крышу снесло — я особа романтическая. Роман считают откровенно слабым, но я другого мнения. Потому что это тоже книга о благородстве двух мужчин и одной женщины. Так, лежа, я прочитала половину библиотеки газеты «Правда Востока». И, представьте, встала. Получив некоторые блага в виде запрета заниматься физкультурой и возможности не ездить на хлопок, чем была страшно довольна. А потом мама подписалась на тридцатитомник Диккенса, такой темно-зеленый с золотыми буквами, и приносила мне каждый том в награду за хорошие оценки. И я ждала этого, как счастья. Которое у нас было, но которое мы счастьем не считали. Совершенно зря, между прочим.

Интересно самой: а как мы жили в такой жаре? Давным-давно, когда слово «кондиционер» было известно исключительно узким специалистам, а слово «холодильник» — только избранным? Как мы жили? Да вот жили. И очень даже ничего жили. А главное, работали, представьте себе. Работали в помещениях, где единственным кондиционером были окна, да и то их в жару старались закрыть, чтобы жаркий воздух не впускать. Чилля? А что такое чилля? Это узбекам было известно, а русские в большинстве своем не знали, что это такое. Вернее, ощущали своей собственной шкурой. Самого определения не знали. Да и неважно. Июль, август, а часто и большая часть июня — невыносимо жарко. Не спасает даже сухой климат. Единственное облегчение — дождь, после него прохладно, но где он, тот дождь? Очень спасали арыки. Тогда арыки были и полноводные, на Малясова вообще протекал Ак-Курганский канал, бурный такой, сейчас от него остался жалкий ручеек… А арыков и вообще нет. Жара действительно адская. Я еще помню, как женщины в паранджах с чачванами ходили, вот им-то как приходилось? Чачван — это вам не чадра, в которой арабские женщины ходят. Тоже жарко, конечно, но чачван сплетен из конского волоса, он очень плотный и толстый! Я всегда удивлялась мужчинам в халатах и тюбетейках, подвязанных платками. Сколько мне ни объясняли, что так прохладнее, все равно не верю! В шестидесятых вошли в моду шпильки, и весь размягченный асфальт был в горошек от ямочек, оставленных каблуками. И все-таки в Ташкенте жизнь кипела. При том красном терроре (очень мне это выражение понравилось, я вместо «советская власть» употребляю теперь только «красный террор») город никогда не затихал. Работали, учились, на базары ходили, а вечерами почти весь город высыпал на центральные улицы. Тот Сквер, он волшебным был. Там всегда царило какое-то прекрасное спокойствие, и на душе, даже смятенной, сразу становилось легче. Бродвей — без елок но вполне определенно имеющий свою вечно праздничную атмосферу. Фонтан перед театром Навои, где гомонили дети. Вообще дети тогда отсиживались в немногочисленных фонтанах. Особенно «дети Алайского», те, что жили на Каблукова и окрест: они не вылезали из фонтана на Гоголя… Ну бегали мы на озеро Победы. На Комсомольское редко. А вот «на Победу» — это мы да. Целыми днями. Те, кто посмелее, ходили на Боз-Су, это чуть подальше. Посмелее — потому что течение было очень сильным, а ледяная вода обжигала. Мутная, быстрая, опасная. И пляж был неприспособленный, берега крутые — все равно купались. Народу полно — рабочий день, нерабочий… Да и дома было нежарко. У нас удивительный дом был. Тот, что на Малясова. Он одним торцом выходил на восток, другим — на запад. У нас как раз была торцевая квартира, там только одно окно на запад. Второе выходило на всегда тенистый задний двор, заросший акациями и маклюрами. Вторая дверь выходила на балкон, и квартира прекрасно продувалась, даже в самую жару. А сам балкон был увит хмелем, квартиры на первом этаже тоже всегда были защищены зеленой шторой густейшего хмеля. Так что солнце и не пробивалось. Но мы часто спали на балконах, а очень давно все жильцы улеглись прямо во дворе, и представьте, никого не убили и не ограбили… Многие спали во дворах, если они закрытые, но и узбекские мазанки тоже держали прохладу. По вечерам дворы поливали из шлангов — во многих дворах были краны с холодной водой, колодцев не было, не Россия. И капельки падали на землю и покрывались пылью… Такие серые шарики. Кроме того, мы норовили под этот шланг встать. Хотя во дворе был летний душ на две кабинки с огромным ржавым баком (не боялись же, что он проломит крышу), и летом мы в баню не ходили. Мылись под душем. Просто нагретой на солнце водой. Вот без холодильников было паршиво. Холодильники появились, по-моему, в середине пятидесятых. С хранением еды было тяжело. Масло… Его держали в воде. Мясо приносили и готовили сразу. Многократно подогревали еду. В общем, как-то выходили из положения, сейчас даже представить трудно, как это было. Нельзя было купить продуктов на всю неделю и затарить в морозилку. Арбузы охлаждали под струей воды из водопровода — кто не успел, тот опоздал. Всегда стояло три-четыре ведра под краном. С арбузами… Тогдашние семьи середины пятидесятых считались «упакованными», если в них имелся такой набор: холодильник, телевизор, стиральная машина, пылесос. Автомобиль тогда в список не входил. Первые «Москвичи» можно было купить свободно, но кому в голову придет тратить такие деньги? Машины стали свидетельством престижности уже в начале шестидесятых, «Жигулей» тогда еще не было, а самым известным автомобилем была «Волга». Зато самым престижным холодильником был «ЗИС» — это не описка. Тогда это был завод имени Сталина. Это потом он стал ЗИЛом. Он выпускал самые надежные холодильники из больших. Наш проработал до самой смерти моего отца в 1988 году, то есть больше тридцати лет, и работал бы еще, если бы не выбросили за ненадобностью. У него был один недостаток — маленькая морозилка, но безотказность перекрывала все. Из средних самым надежным был «Саратов». Морозилка этой фирмы работает у меня больше тридцати лет, рука не поднимается выбросить, не могу, верная служба. Резину бы сменить, да ведь нет такой резины! Не выпускают больше… А так тянет, работяга! Не выброшу. Не могу. Друг верный. Вообще все бытовые приборы в СССР делились на две категории. Первая — те, которые служили вечно. Вторая — те, которые отказывались работать с самого начала, и никакие ремонты их не могли оживить… Нам повезло. У нас оказались холодильник и телевизор первой категории. И я до сих пор помню счастливую улыбку мамы, когда холодильник включили в сеть. Потому что такая роскошь как холодильник в ташкентскую жару — это тоже счастье.