Татьяна Перцева - Асфальт в горошек

Потом я узнала о еще нескольких подобных случаях. Ему явно было плевать на оценки, он видел, что человек учил, но по какой-то причине затрудняется с ответом, и выручал, выручал всех, кого мог.

А потом… Он преподавал зарубежную литературу. Входил в аудиторию с каким-то клочком бумаги вместо конспекта, на котором, как я подозреваю, были даты, которые он не очень хорошо запоминал, и начинал говорить. А я тут же раскрывала рот, как крыса перед гаммельнским крысоловом, и готова была идти за ним на край света. Некрасивый, чем-то похожий на Азнавура, он обладал невероятным обаянием. После него подобное действие на меня производит исключительно Эдвард Радзинский и то… Боже, как он говорил о вагантах, миннезингерах, Вийоне и Ронсаре! Это он привил мне любовь к поэзии, настоящую, а не детскую, как было до того. Только благодаря ему Вийон до сих пор один из моих любимых поэтов.

Мы бредили этим человеком. Он был и оставался всеобщим кумиром. Гиви Григорьевич, есть вечная любовь, и я буду любить и благоговеть перед вами до самой смерти!

Нет, был еще один кумир. И тоже из реэмигрантов. Крош. Крашенинников. Марокканец. У нас его звали Крошем, а на хлопке прозвали Марокканцем, потому что он родился и вырос в Марокко. Он преподавал на французском отделении и честное слово, посмотреть на него прибегали с других факультетов. Девушки, разумеется. Человек всех достойных качеств и само совершенство. Правда, я соблазну не поддавалась и продолжала обожать Гиви. Но и тот, и другой прекрасно знали свой предмет. Крашенинников проработал у нас недолго, и года через три его забрали в СЭВ.

И еще о нашей группе. Скромницы Лида Платонова и Наира Хисматуллина. Милый мальчик Алик Турсунов, царство ему небесное. По-моему, он нас всех побаивался: маленький, худенький с детским личиком. Спасибо тебе, Алик, за то, что принес мне первые, настоящие, напечатанные за границей книги: запрещенного Флеминга, «Goldfinger», прочитав который, я, пораженная примитивностью и глупостью сюжета, поклялась больше в руки Флеминга не брать и сдержала обещание. И Агату Кристи. Два романа. Тогда я поняла, что Кристи никто и никогда не переведет достойно и адекватно — слишком парадоксальный, я сказала бы, язык.

Наташа Федорчук, храбрый солдатик, заменявший мать брату и сестре при крайне занятых родителях-ученых. Сейчас она живет в Москве и по-прежнему служит опорой, только теперь больному отцу и рассеянным по миру родственникам.

Адиба Арифханова, красавица Адиба с лицом, как на старинной восточной миниатюре. Не знаю, есть ли царствие небесное для женщин-мусульманок. Она ушла очень рано, не дожив до сорока и осиротив двоих детей. Невероятные умницы и талантищи, Лора Шалорьян и Люда Масленникова. Только их двоих послали в аспирантуру. Люда потом стала завкафедрой, а Лора — старшим преподавателем. Сейчас Люда живет в маленьком российском городке Ельце, а Лариса — в Швеции, где по-прежнему много работает.

Учился с нами до четвертого курса Марик Лейбович, общительный, смешливый парнишка, но потом ушел на заочный. Мне он потом рассказывал, что влип в неприятную историю с КГБ и ему объяснили, что доучиться на очном не дадут. Позже он получил еще одно образование, и сейчас живет в Чикаго и работает в НАСА.

Ну и я, середнячок.

Из других групп я помню красавицу, невероятно элегантную Тому Ибатуллину, бросившую университет, чтобы стать манекенщицей. Безумно яркую и сексапильную Валю Зайцеву, бывшую мою одноклассницу Галю Нурутдинову и еще одного мальчика, тоже моего бывшего одноклассника, Сережу Немова, писавшего лирические стихи и делавшего множество грамматических ошибок, и это при всей его любви к литературе! Я правила его сочинения два раза: на выпускных в школе и вступительных в университете. В первый раз я не рисковала: меня просила наша классная Людмила Дмитриевна Разина-Синицкая: красивая, очень добрая женщина с детской душой. И как многие красивые женщины, не очень счастливая. Второй раз — рисковала. И очень сильно. Сошло. Царство тебе небесное, Сережа, ты был хорошим другом.

Галя Молчанова, красивая и умная девушка, учившаяся тоже на английском отделении. Где она сейчас? Люба Слуцкая, еще одна моя одноклассница, которую я, к сожалению, не могу найти.

Рита Гопштейн, поступившая на год раньше, живет в Сиэтле.

Иногда страшно спрашивать: стольких уже нет в живых. Ушла Таня Каминская из первого выпуска… Ушел Алик…

Зато меня нашла Лида Платонова, живущая сейчас в Тюмени. А Наира Хисматуллина перебралась в Казань. Нашелся и мой однокурсник Миша Портянский, который очень давно живет в Америке. Он написал мне письмо, в котором тоже вспоминает те счастливые годы: «РГФ — это часть моей жизни, кроме пяти лет учебы я проработал там десять лет и уволился с должности доцента за год до эмиграции. Это был шок: с элитной кафедры зарубежного литературоведения и критики доценты не увольнялись. Но для меня было немыслимо подать заявление на эмиграцию с факультета и подставить своих коллег. Так что придумал причину и — «по собственному желанию».

В «Смольный институт» я попал, благодаря Евгению Федоровичу. В 1961 году я бросил свою 61-ю школу, пошел работать на завод и два года учился в вечерней школе, где русский и литературу преподавал Е. Ф. Он стал официальным деканом РГФ в 1963-м, в год нашего поступления, до этого он был год и.о. декана. Он не просто уговорил меня поступать на РГФ, а договорился с преподавательницей немецкого языка и попросил подготовить меня. Отношения у меня с ним во время работы на факультете после шестьдесят восьмого года были неровные: то мороз, то оттепель. Он не препятствовал моему распределению на кафедру немецкого языка, а позже уговорил перейти на новую кафедру литературной критики. Где-то в 1971-м или 1972-м за полгода до защиты диссертации на меня была послана анонимка в ЦК КП Узбекистана, хотя коммунистом я не был. После обсуждения я без особой надежды попросил у него эту анонимку на час, сделать фотокопию в библиотеке Навои, и он вдруг согласился, хотя сильно рисковал. Кстати, копия помогла мне найти подлеца, о котором я впоследствии ему рассказал. О трудных моментах взаимоотношений с ним говорить не буду: как говорится, земля пухом…

Пишу и думаю: а зачем? Кому интересны эти кадры из прошлого? Многих людей уже нет, нет того города, нет факультета. Просто мелькают в памяти лица. То вдруг Сережа Немов, к которому я пришел домой в 2005-м в Ташкенте, не зная, что его уже нет. В том же 2005-м встретился с Ирой Борисовой, которая была моим другом. Помню ушедших Юру Храброва и Киру Афанасьеву. То вдруг мелькнет лицо высокомерного Свирского (помнишь?), сидящего на ступеньках и читающего какие то записки Льва Копелева (того самого). Несмотря на опалу, его пригласила прочесть лекции о Г. Бёлле Любовь Фаттаховна Рашидова. В 1975-м или 1976-м я был зампредседателя предметной приемной комиссии по иностранным языкам, это длинная драматическая история, о которой можно было бы книгу сейчас написать, но тогда я просто боялся попасть в тюрьму…