Татьяна Перцева - Асфальт в горошек

Ну я и расписался, ты уж меня, графомана, прости. Но если вспомню что-то особенно интересное, поделюсь. Напоследок пара реальных анекдотов о РГФ.

Завкафедрой французского языка утвердили стажировку в Париже парторгу Хайдарову. Это было таким событием для «французов»! По возвращении все собрались на заседании кафедры послушать рассказ первого и единственного очевидца — Париж, Бальзак, Сорбонна, Башня, Версаль, Монмартр… Вздохнул Шахабас Хайдарович и… час рассказывал, как он с двумя аспирантами из Самарканда каждый день в общежитии плов варил.

Несколько студентов из заоблачных областей никак не могли мне сдать зачет или экзамен по… уже не помню, то ли зарубежной литературе XIX века, то ли немецкой литературе начала XX века. Ну совсем стеснялись и молчали. А ведомости надо было срочно сдавать и в отпуск летний уходить. Выход был найден: собрал пять-шесть человек вместе и дал каждому один билет с одним вопросом: как называется предмет, который они сдают. Через 20 минут подготовки все успешно сдали. Навряд ли это смешно сейчас, но тогда я гордился. Все по-честному: задал вопрос, получил ответ, поставил зачет. Студенты тоже гордились — было трудно, но сдали.

Ну вот, Таня, написал самое длинное сочинение, да к тому же на иностранном языке».

Потом Миша прислал еще два рассказа, и честное слово, не могу не поделиться. Первый — из его студенческого прошлого, второй — эпохи его работы на ромгерме.

«Летом 1964 года в ТашГУ организовали первый студенческий строительный отряд. Мы с Мариком, естественно, не могли пройти мимо такого замечательного события и записались. Все проводилось под эгидой комитета комсомола, с его еще почти невинным тогда секретарем Шухратом Бурхановым, впоследствии ставшим большой шишкой, кажется, парторгом ТашГУ.

Собралось всего человек сорок, провожали нас на вокзале с музыкой, речами, знаменем. Через два дня мы оказались в туркменской пустыне, в городке из вагончиков, поселили нас всех в огромной военной палатке в центре. На следующий день распределили по бригадам, мы с Мариком опять-таки, естественно, напросились в бригаду взрывников! В городке было весело, жили и работали там в основном бывшие зэки, а также беглые и разыскиваемые. Паспортов никто не спрашивал. Пили, как правило, одеколон «Шипр» и средство от потения ног, в день зарплаты парфюмерная лавка-вагон полностью опустошалась. Царствовал сухой закон, и бутылка водки, которую привозили водители бензовозов, стоила тридцать, а то и пятьдесят рублей. Всем нравилась крановщица Валя, приходили в клуб-вагон смотреть на нее. По ночам вокруг нашей палатки проходили веселые драки с применением орудий производства: плотники шли на монтажников с топорами, бетонщики против каменщиков с лопатами и т. д. Нас не трогали. Было очень жарко — днем наверное 60—70 градусов, ночью можно было заснуть, только намочив простыню и укрывшись с головой, спасаясь от комаров. Недалеко находилось озеро, где они и плодились. Кстати, это озеро я как-то решил переплыть и посмотреть, что там на том берегу. Доплыв до середины, стал тонуть: не рассчитал расстояние и свои силы. Но молодость взяла верх, и я выжил, доплыл, увидел удивительную природу в первозданном виде и назад вернулся затемно, в обход.

Короче, через 7—10 дней весь комсомольский отряд вернулся в Ташкент, в палатке остались три человека — мы с Мариком и какой-то еще парень. Мы упорно продолжали взрывать скалы впереди трассы. Денег, кроме 20 рублей аванса, нам не платили, обещая выплатить в Ташкенте: взрывники получали там почти тысячу в месяц! Привезенные с собой деньги и аванс вскоре иссякли, и мы стали интенсивно терять вес. Наш рацион в вагоне-столовой составлял поллитровую банку мутной жидкости (компот) за 10 копеек и гарнир к мясу — макароны за 15 копеек. В итоге я потерял килограмм двадцать, стал похожим на палку, но сохранил ясный ум.

Дорога к трассе занимала больше часа через Амударью, затем по пустыне, ехали мы с Мариком в закрытом фургоне, набитом взрывчаткой и детонаторами. Приятно было до смерти трястись в темноте на ящике с аммонитом и курить «Памир». Иногда ящики падали на нас. На трассе у нас были любимые места для отдыха и перекура. Марик любил вздремнуть под работающим компрессором, его будил не оглушительный рев двигателя, а раскаленное масло, иногда капающее на лицо. Это его почему-то раздражало. Между лежавшим на песке Мариком и днищем компрессора было сантиметров пять. Мое любимое место было под трубой. Труба была метр в диаметре, западногерманского производства, платили за нее золотом, и мне было это очень приятно. Несмотря на исходивший от нее жар, под трубой была тень и, кроме того, можно было укрыться, когда от взрыва разлетались осколки гранита.

Были и другие «приятные» впечатления.

Прожили мы там дней 40—50 и вернулись наконец на Родину в Ташкент. Два дня спали на багажной полке общего вагона, под потолком. Потолок ласково касался лица, масло не капало, было очень уютно. На вокзале нас почему-то никто не встречал. Шухрат Бурханов при встречах как-то странно и смущенно смотрел на нас. Об отряде никто не говорил — темное пятно в славной истории комсомола ТашГУ…

В управлении взрывных работ «Средазгазпрома» (господи, помню еще) нас, естественно, обманули и заплатили всего рублей по сто.

Ну и бог с ними, зато, как говорится, получили удовольствие.

Мой комментарий: только в молодости можно быть такими… э-э-э… беспечными.

Ну разве тут до взрывчатки, сидя на которой куришь, когда такая романтика кругом!!!»

«Я был заместителем председателя комиссии по вступительным экзаменам всего ТашГУ, отвечал за иностранные языки. Вроде бы каждый заместитель отвечал за определенный предмет, точно не помню. Гордиться здесь нечем, вместо приятного летнего отпуска пришлось в августовскую жару ходить по тонкому канату, с карманами, набитыми списками от парткома, от ректората, от профкома и т. п. Сам я экзамены не принимал, меня вызывали как арбитра и для дополнительной подписи, когда речь шла о потенциальной пятерке или двойке. Более ловкие сумели уклониться (лучшего глагола вспомнить не смог, а знаю есть), и ЕФ подставил меня (мое примечание: наверное, у них хватило сообразительности не попадаться начальству на глаза и изобрести ну ооооочень веские причины отмотаться).

Навряд ли здесь получится история, просто оказался очевидцем и участником внутренней кухни. Риск был большой: если бы записки и списки обнаружили, что тогда делать?

Для элитного (блатного) востфака экзамен по иностранному языку был последним и основным. (Ну вот, говорила же я, что востфак был насквозь блатным, так в комментариях насмерть бились — мол, быть этого не может. Ага, как же…) Списки тех, кто должен был поступить сюда, утверждались заранее — ты же понимаешь, чьи дети. И вот приходит ко мне экзаменатор и говорит, что абитуриент вне списка отвечает по немецкому на пять, и у него уже есть три пятерки, а если у него будет четыре пятерки, его должны принять, а мест нет, на востфаке только 25 мест (утвержденных). Это ЧП. Говорю: «Поставьте четверку». Преподаватель: «Нет, совесть не позволяет». Иду и вижу: сидит мальчик в очках, с азиатскими чертами лица, похож на Алика Турсунова, но с фамилией бухарского еврея. Вид затравленного зайца, могу себе представить, чего ему стоили предыдущие пятерки. Начинаю экзаменовать — читает текст, составляет предложения. Через 5—10 минут осознал, что у него уровень среднего студента немецкого отделения РГФ третьего курса. Поставили «пять», будь что будет. Ждал вызова наверх, но пронесло, только в награду получил недобрый взгляд декана востфака. Деканы под наблюдением парткома и ректората контролировали набор, и от них можно было ожидать чего угодно, вплоть до провокаций. (Опять не утерплю, все вспоминаю, как меня с четырьмя пятерками на ромгерм не приняли. А с тройками — проходили. Вот и пришлось полгода в резервистках болтаться. Наверняка то же самое творилось и на ромгерме.)