Александр Во - Дом Витгенштейнов. Семья в состоянии войны

Весной 1926 года, когда Людвиг опозорил себя, раздавая налево и направо сногсшибательные тумаки ученикам в Траттенбахе, фрау Витгенштейн уже не могла осознать бесчестье. Она с недоумением смотрела сквозь лица докторов, членов семьи и друзей, которые приходили ее навестить. Чтобы смягчить внезапные приступы беспокойства, они ставили ей пластинки. Короткие всплески нежной музыки успокаивали ее, но под конец она начала чудить: не могла отличить граммофон от живого выступления. Считая, что музыканты находятся в ее комнате, она прерывала музыку, чтобы поблагодарить их, а когда ей надоедало, поворачивалась к граммофону и очень любезно просила: «Джентльмены, я стара и больна, и легко устаю, так что ради бога, не держите на меня зла, но я попрошу вас прекратить» [304] HW1, p. 94. .

В середине мая она жила в белом, светлом и просторном дворце Витгенштейнов в Нойвальдэгге, когда ее здоровье еще больше ухудшилось. 22 мая она выглядела такой несчастной и испуганной, что Гермине пришлось весь вечер держать ее за руку; 26-го дела весь день шли плохо — она то и дело вскрикивала, что кто-то пытается ее убить, ворчала, хныкала и молила о пощаде. Вокруг нее собралась вся семья. Через два дня вечером она заснула, а на следующее утро проснулась в лихорадке. Еще через три дня впала в кому. То «были очень хорошие дни для меня», — признавалась Гретль в письме старшему сыну. «Так странно. Мама спала очень глубоко. Казалось, что ее душа очень далеко. Мы сидели у ее постели, и ее почти-что-смерть казалась мне прекрасной, потому что она навевала хорошие мысли» [305] М. Ст. — Томасу Стонборо, 08.06.1926, цит. по: Prokop, p. 161. . 2 июня пульс ее резко участился, и дети фрау Витгенштейн решили провести у постели всю ночь. В семь часов утра она перестала дышать. Измученные, они разошлись по комнатам. Когда мать умерла, Пауль решил, что больше никогда не приедет в Хохрайт — и исполнил свою клятву. Людвиг написал другу: «Это была спокойная смерть» [306] Л. В. — Рудольфу Кодеру, 03.06.1926, GBW. , а Гретль сообщила сыну: «Это была прекрасная ночь!» [307] М. Ст. — Томасу Стонборо, 08.06.1926, цит. по: Prokop, p. 161. В мемуарах Гермина писала:

Да, можно сказать, что моя мать была во многих отношениях почти святой, ее любили как святую, чтили и оплакивали бесконечное множество людей. Однако картина не будет полной, если я не расскажу о некоторых странностях, из-за которых жизнь матери была трудна, а нам, детям, нередко было тяжело просто находиться рядом с ней [308] HW1, p. 94. .

Фрау Витгенштейн умерла в семьдесят шесть лет, и через два дня, теплым вечером 5 июня 1926 года ее похоронили рядом с мужем и старой служанкой Розали Херман в семейном склепе (участок 32b, no. 24) на Центральном кладбище Вены. Напротив, невдалеке (участок 15e, no. 7) покоится Йозеф Лабор, вдохновение ее дней.

В сентябре Пауль играл «Бетховенские вариации» Франца Шмидта с Венским филармоническим оркестром, дирижировал композитор. Пианистка Мари Баумайер писала Гермине: «Пауль играл сегодня так чудесно; гораздо красивее, чем обычно. Это было великолепно, и музыканты филармонии выступили тоже потрясающе. Как бы обрадовалась мама» [309] Мари Баумайер — Г. В., 21.09.1926, ÖNB. . На самом деле разум мамы в последние годы настолько помутился, что она не могла насладиться концертными успехами Пауля или сожалеть о позоре Людвига. Из письма доктора Гензеля Людвигу через два месяца после смерти фрау Витгенштейн видно, что судебный процесс по делу о причинении вреда здоровью ученика в Оттертале все еще продолжается. После этого про суд нигде и ничего не говорится. То ли его прекратили, то ли записи тщательно удалили. Как бы то ни было, вряд ли здесь обошлось без Пауля, Гретль, Гермины, Хелены и состояния Витгенштейнов. Главный свидетель, Йозеф Хайдбауэр, мальчик, которого ударили, после чего он потерял сознание, через некоторое время умер от гемофилии. Даже если бы Людвиг хотел продолжить преподавать, вряд ли ему предложили бы работу.

Миссис Витгенштейн завещала младшему сыну немного денег, но Людвиг, не изменяя себе, отказался их принять. Уйдя из школы в Оттертале, он снова пошел работать помощником садовника, на этот раз в монастырь Братьев милосердия в Хюттельдорфе в окрестностях Вены, и там обдумывал два пути: стать монахом или покончить с собой. Зная о его страданиях, Гретль предложила ему поработать с архитекторами Паулем Энгельманом и Жаком Гроугом над роскошным современным дворцом, который она строила для себя на Кундмангассе. Боясь рассориться с ней и с коллегами, Людвиг сначала отказался, но впоследствии передумал. Гордо подписываясь «Людвиг Витгенштейн, архитектор», он раздавал придирчивые указания, препираясь по поводу каждого миллиметра каждого замка и радиатора, и заставил разобрать и поднять на несколько сантиметров только-только покрытый штукатуркой потолок, так что к тому времени, как все было готово, все сроки давно уже вышли, бюджет был превышен, а все участники — подавлены и измождены. Кузнец «подпрыгнул от страха», когда Людвиг рявкнул на него, а Жак Гроуг жаловался в письме: «Я вернулся домой очень расстроенный, у меня болела голова от ужасных споров, диспутов, нападок, а они случаются постоянно. По большей части у нас с Витгенштейном» [310] Жак Гроуг — брату, Эмо Гроугу, ок. 02.1927, цит. по: Paul Wijdeveld, Ludwig Wittgenstein: Architect , воспроизводится в: Flowers, vol. 2, p. 146. . Когда Гретль наконец отказалась платить за какие-либо еще дорогие поправки Людвига, он пошел и купил лотерейный билет («налог на неудачников, самонадеянных дураков», как однажды выразился сэр Уильям Петти) в тщетной надежде выиграть, чтобы самому оплатить работу.

Снаружи дом выглядел как три голых, неукрашенных прямоугольных блока. Гермина, которой он совершенно не нравился, записала в мемуарах, что «двое великих людей [Людвиг и Гретль] сошлись как архитектор и клиент, и смогли создать своего рода совершенство» [311] HW1, p. 114. . Она утверждала, что дом подходит сестре как перчатка, но когда ее племянник Томми Стонборо решил продать особняк после смерти матери, он сделал это на том основании (с тех пор оспариваемом), что Гретль всегда его ненавидела.

Простые прямоугольные контуры нового дома Гретль были явно не каждому по вкусу. Пауль считал, что он ужасен, Джером разделял его мнение. Работа была завершена в 1928 году, и Рождество того года всей семьей отмечали там. Гретль считала, что это была «жалкая ошибка». Джером демонстративно вручил подарки всем, кроме мальчиков Застроу, которых все еще отказывался признавать. На следующий день он принял приглашение Пауля поужинать в Пале на Аллеегассе (теперь переименованной в Аргентинерштрассе), что встревожило Гретль, поскольку она знала, что он не выносил тамошнюю атмосферу и начинал беситься. Она переживала не зря. На протяжении всего ужина Джером выступал против ее претенциозного нового дома, причем прямо напротив него сидел «Людвиг Витгенштейн, архитектор», так что она не знала, куда деться от стыда. По дороге домой, в машине, она возмутилась: «Как ты мог так говорить!» Это было все равно что бросить горящую спичку в канистру бензина, рассказывала она Томми: «весь его гнев на самого себя взорвался на меня и мир. Я поняла свою ошибку, но меня все так раздражало, что я не могла остановиться. Бедный Джи едва сдерживал слезы» [312] М. Ст. — Томасу Стонборо, 29.12.1928, цит. в Prokop, p. 184 .