Александр Во - Дом Витгенштейнов. Семья в состоянии войны

Людвиг был ранимым человеком. Он не любил семейные разборки (хотя нередко сам был их причиной), его неодолимо звало философское братство, так что в конце концов он решил вернуться в Кембридж — работать над «визуальным пространством и так далее», поэтому он уехал из Вены в начале января 1929 года. В то же время Пауль, с которым он теперь был в прекрасных отношениях, отправился в Мюнхен, чтобы выступить там с концертом Борткевича. Гретль осталась в Вене: вела светскую жизнь, заводила дружбу с важными людьми, планировала частные концерты и приемы в своем новом доме. Десять месяцев все шло гладко, пока в конце октября из Нью-Йорка не пришла телеграмма, в которой говорилось, что ее американские акции рухнули и она потеряла большую часть своего состояния при крахе Уолл-Стрит.

Конечно, виноват был Джером — по крайней мере, в этом ее убеждали братья и сестры. Он совершенно не разбирался в финансовых делах, и его нельзя было подпускать к деньгам. Они думали, что она сурово с ним обойдется — что его ждет один из ее знаменитых «нагоняев». Вместо этого она твердила: «Он мой муж и я не могу разрушить отношения из-за денег» [313] М. Ст. — Томасу Стонборо, 12.11.1929, цит. по: ibid., p. 195. . Она подсчитала, что остается с доходом около 30 000 долларов в год, может сдавать новый дом в Вене, уволить всех слуг, за исключением троих, продать несколько картин Паулю и Гермине, чтобы рассчитаться с остальными и переехать в квартиру поменьше. Сначала она заявила, что не нуждается в помощи братьев и сестер, но в итоге приняла у Пауля, Гермины и Хелены долю из той части наследства, от которой отказался в 1919 году Людвиг и из которой ее изначально исключили.

В то время Гретль утверждала, что «вовсе не несчастна»: у нее в любом случае было слишком много денег, «больше, чем следовало». Ей нравились сложности, а это точно был вызов. «Не просите легкой жизни, если можете быть сильными», — говаривала она. Однако Джером был сделан из другого теста и не способен проявить такую же силу, как и она, и потеря состояния жены — а ему пришлось признать, что он лишается квартиры и роскошной жизни в Париже, — привела к очередному витку помрачения ума. Гретль поместила его в Cottage Sanatorium на Штернвартештрассе, там его несколько недель лечили шоковой терапией доктора Вагнера-Яурегга. После этого она повезла его в Египет восстанавливаться.

Все нервничали из-за наступавшего Рождества (1929). В прошлом году все прошло ужасно. Уже в ноябре Людвиг написал Гермине и Паулю, что каждый должен привести с собой друга, чтобы ослабить напряжение. Никто не хотел видеть Джерома, тот был в двойной немилости: из-за того, что потерял состояние жены и что в последний раз вел себя ужасно. Гретль переживала, что семья относится к нему с такой неприкрытой враждой, но в конце концов ей удалось уговорить Людвига, чтобы его позвали. Жена строго наказала Джерому вести себя хорошо, и он справился. Рождество на сей раз прошло мирно и душевно, и Джерому хватило совести поздороваться с мальчиками Застроу в первый раз в жизни.

КАЖДЫЕ полгода-год Пауль ездил в Англию к подруге, Марге Денеке. Они были близки, хотя, кажется, не были любовниками. У нее на столе стоял силуэт Пауля в рамочке, который он прислал ей, подписав: «Кажется, я выгляжу очень глупо». Марга, на пять лет старше Пауля, была по происхождению немкой, но выросла в Англии. Музыковед и хорошая пианистка, она играла с Кларой Шуман, а в молодости училась с Евгенией Шуман. С сестрой Хеленой, занимавшейся германистикой, они унаследовали небольшое состояние от отца, богатого торгового банкира, и жили на готической вилле под названием Gunfield недалеко от колледжа Леди-Маргарет-Холл в Оксфорде. Там, в просторной музыкальной комнате, Марга и Хелена организовывали концерты Оксфордского общества камерной музыки.

Между Денеке и Витгенштейнами было множество связей, а потому и возможностей познакомиться у Пауля и Марги было немало. Например, через Евгению Шуман и Мари Филлунгер. Марга еще и коллекционировала рукописи Мендельсона (у Пауля было несколько), ее мать дружила с родственником Карла скрипачом Иоахимом, а сама она дружила с кларнетистом Рихардом Мюльфельдом и скрипачкой Мари Зольдат-Рёгер, постоянными гостями и приглашенными музыкантами в Пале Витгенштейн.

Много лет подряд Пауль проводил с ней и еще несколькими близкими друзьями каникулы, играя музыку и гуляя на природе в Оверстранде, в СентМаргарет-эт-Клиф недалеко от Дувра и в Саутволде, на побережье Северного моря. Ему нравилась природа и он очень хорошо в ней разбирался, знал названия животных и растений на немецком, английском и французском языках. Он обожал закаты и море, замечал мельчайшие детали. По словам Марги, прогулки успокаивали его нервы. В этом смысле он отличался от Людвига, который гулял не для того, чтобы развеяться или из любви к природе, а чтобы обсудить свои идеи. Людвигу нужны были товарищи, которые могли принять участие в обсуждении, а не только слушать. «Я помню, — писал один из его друзей, — как трудны для ума и утомительны могли быть такие прогулки» [314] Доктор Р. Т. Грант — Георгу фон Вригту, недатированное, pc. . Пауль же не любил нарушать наслаждение природой глупой болтовней и отказывался гулять более чем с одним человеком по той причине, что «разговаривать втроем утомительно». Марга вспоминала:

Дождь не принимали во внимание. Он презирал любого трудоспособного человека, который позволял дождю помешать своим планам. В выходной мы отправились в Дуврский замок и совершенно промокли на продуваемых насквозь утесах вдалеке от дома. Он заявил, что мы достаточно поговорили. Весь долгий путь до СентМаргарет-эт-Клифф он шел впереди, а я семенила за ним, как промокшая собачка [315] MD, ‘Memoirs’, vol. 2, p. 27. .

Пауль каждый день гулял подолгу, и если кому-то хватало духу составить ему компанию и пройтись, например, пять километров до ресторана на Манхэттене, совершить марш-бросок по Белым горам Нью-Гэмпшира или взобраться на вершину горы Шмиттенхёэ близ Целль-ам-Зее, его товарищу следовало не отставать и молчать. Если представлялась такая возможность, он мог еще и пойти поплавать утром. По вторникам он отказывался от еды и обычно шел в кино, театр или на концерт, чтобы отвлечься от голода. Пока продолжался фильм, он спокойно сидел и смотрел. За несколько минут до конца он обычно вставал и уходил, вне зависимости от того, понравился ему фильм или нет.

Он был из тех, кого немцы называют weltfremd — жил в собственном мире, совершенно отрешенный от мелочей повседневной жизни и не особенно вникая, как устроен быт. Одна из его учениц вспоминала:

Он не походил ни на одного человека, кого я когда-либо знала. Вскоре после того, как он приехал в Нью-Йорк, я пошла к нему на урок в гостиницу в центре города, где он временно остановился. После урока он вышел вместе со мной. По пути вниз в лифте он сказал, что находится в отчаянном положении: ему нужна еще одна пара обуви, а венский секретариат [персонал Витгенштейнов] не торопится что-нибудь прислать. Когда я спросила его: «Почему бы вам не купить обувь здесь, на 5-й авеню?», он посмотрел на меня в полном изумлении и воскликнул: «Какая прекрасная идея! Я никогда об этом не думал» [316] Эрна Оттен-Аттерман — Фреду Финдели, 20.06.1967, pc. .